Второй шанс (СИ) - Марченко Геннадий Борисович
Отобедав, вернулся в «рогачку» не сразу. Сначала дошёл до городской администрации, то есть до горисполкома, где на первом этаже в достаточно просторной комнате под портретом министра обороны Устинова сидел полковник в отставке Александр Тимофеевич Шульгин. В углу – красное знамя ветеранской организации. Если отставник поддержит мой литературный проект, то у него появится лишний шанс оказаться реализованным. Его участие в моей литературной задумке могло обеспечить дополнительную поддержку, которая точно не была бы лишней.
Шульгину на вид было за шестьдесят, а то и под семьдесят. Небольшая залысина, но волос тёмный, проседь лишь на висках. Заметна военная выправка, спина прямая, пальцы рук на столе крепко сцеплены между собой. Чуть в стороне «Красная звезда», наверное, отложил газету после моего стука в дверь, возле неё – очки в тонкой оправе.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте, молодой человек! Вы по какому вопросу?
– По личному, хотя это касается не только меня.
– Вона как! – прищурился немного выцветшими глазами хозяин кабинета. – Ну-ка, садитесь, рассказывайте, что это за такое дело.
История о моём литературном проекте с просьбой посодействовать в сборе дополнительной информации заняла от силы минут пять. Шульгин с серьёзным видом меня выслушал, затем покряхтел, откинувшись на спинку удобного стула с мягкой подушкой для спины.
– Первый раз встречаю такого молодого писателя. А я ведь пусть и не близко знаком, но доводилось встречаться с Бондаревым, Быковым, даже Симонов мне руку жал. Но чтобы в 15 лет взяться за роман… Кстати, я твоего Морозова, кажется, припоминаю… Да, точно, мы его горда два назад в канун Дня Победы делегировали по школам города ездить с рассказами о своей фронтовой молодости. Просили не слишком акцентировать внимание на концлагере, всё-таки дети, неокрепшая психика… Так что да, знаком я с его историей.
Он почмокал губами, задумавшись о чём-то своём. Но я не дал ему много времени на созерцание доступного в этот момент лишь его разуму.
– Те, кто читал, в том числе наш учитель русского языка и литературы, отзывались о работе положительно. Если вы сомневаетесь в моих писательских способностях, могу предложить вам прочитать первые три главы. Четвёртая почти готова, но ещё нужно будет перепечатать, боюсь, за вечер не успею. Принести завтра?
– Давай-давай, почитаем… Я тут, если что, с девяти утра я здесь, а ухожу – по-разному. Бывает, что и по 12 часов на работе сижу.
– Тогда я завтра на перемене к вам забегу, а после уроков готов буду выслушать ваш вердикт. Вернее, мне завтра надо будет с последней пары отпроситься в диспансер, надо пройти медкомиссию перед соревнованиями по боксу, а как там освобожусь – сразу к вам.
На том и порешили. На прощание я удостоился от отставного полковника довольно крепкого рукопожатия и ослепительной улыбки. Обе челюсти у него или полностью вставные, или стоят протезы – автоматически отметил я про себя.
Вернувшись в училище, взял у завхоза ключи от актового зала и каптёрки, куда я прятал аппаратуру с гитарами. Намекнул Петренко, что неплохо было бы выдать мне запасной комплект ключей, который наверняка имелся, на что меня обозвали умником и предложили радоваться, что вообще пускают репетировать, а ему, несчастному завхозу, приходится сидеть в училище допоздна и ждать, пока мы наиграемся. Хотя. Подозреваю, в его обязанности и входило сидеть в училище до 7 вечера, сторожа-то всё равно не было.
В четыре часа подтянулись хористы, некоторые из которых, жившие неподалёку, успели отобедать дома. Мы с ними снова прогнали вчерашний материал по гимну, а когда появились мои басист и ударник – начали репетировать в полную силу. Валентин, как и обещал, прихватил ленинградскую гитару, а Юра притащил авоську, в которой сверху, чтобы не помялся, лежал свёрнутый в рулончик трафарет «GoodOk», а под ним банка зелёной краски и поролоновая губка. Зелёная краска должна была символизировать цвет вагонов, это мы ещё позавчера выяснили. И когда час спустя хористы отправились восвояси, заявил, барабанщик заявил, что готов украсить «бочку» названием нашего коллектива. Вздохнув, я дал добро, в крайнем случае после закрасим и напишем на русском.
Буквы получились настолько витиеватыми, что сразу было и не понять, что именно за надпись красуется на бас-барабане. Но, в общем-то, выглядело очень даже симпатично, что подтвердил и Валентин. Решив, что сегодня барабаны лучше не трогать, дав надписи спокойно высохнуть, мы с Валей договорились попробовать сыграть чисто гитарный вариант «Hotel California». Эту композицию группы «Eagles» Гольцман уже слышал неоднократно, так как у него дома имелся магнитоальбом 76-го года. Между делом я поинтересовался, кто у Валентина родители, и когда оказалось, что папа работает стоматологом – я не смог сдержать хрюкающий смешок. Когда же мой басист поинтересовался, что так меня насмешило, я честно рассказал ему, что пишу книгу, в которой отец главного героя работает стоматологом. Валя, узнав, что я ещё и сочиняю роман, вытаращил на меня свои глаза за стёклами очков.
– Ничего себе, и как, получается?
– Роман-то? Надеюсь, что да, хочу до нового года её добить и дальше уже попытаться пристроить в какое-нибудь издательство.
– Думаешь, возьмут?
– Почему бы не взять хорошую книгу, если она, надеюсь, получится хорошей? Конечно, её для начала должны одобрить рецензенты, у нас же сначала нужно показать книгу в местном отделении Союза писателей, а дальше они уже дают ход произведению, либо ставят шлагбаум.
– Много уже написал?
– Три главы на машинке набито, четвёртую в тетрадке пока черновиком пишу.
– Дашь почитать?
– Может, потом лучше всю книгу? Нет, ну если настаиваешь, поделюсь с тобой копией, надеюсь, если ты её не заиграешь… Кстати, где конкретно твой отец работает? В городской поликлинике? Хороший врач? Только честно!
– Скажу так… К нему на приём записываются чуть ли не за несколько месяцев, – улыбаясь, с чувством едва скрываемой гордости за родителя сказал Валентин.
– Всё ясно… А может он мне пару пломб поставить? – спросил я, подумав, что такой уважаемый стоматолог всяко лучше, чем надо мной здесь будет издеваться приходящая врачиха.
– Договоримся, – улыбнулся Валя.
– Сколько это может примерно стоить?
– Папа за работу в поликлинике денег не берёт.
– Да? Хм… Ну да, у нас же бесплатная медицина, – пробормотал я, невольно переводя взгляд на джинсы собеседника.
Это была настоящая фирма́, качественные «Lee», не то что штаны Вороны, пошитые каким-то подпольным «кутюрье». Валентин, перехватив мой взгляд, смущённо потупился, закусив нижнюю губу, затем, покосившись на стоявшего метрах в пяти от нас и всё любовавшегося надписью на бочке Юрку, чуть ли не шёпотом произнёс:
– Своих самых доверенных клиентов папа лечит на дому. Но это легальный зубоврачебный кабинет, он платит налоги. Однако всё равно просил меня лишний раз не распространяться.
Легальный… Честно говоря, я не помнил, чтобы в СССР разрешали держать частные зубоврачебные кабинеты. Но не врёт же Валентин, зачем бы ему врать?! С другой стороны, что-то подобное я и ожидал услышать. Чтобы еврей, да ещё с золотыми руками стоматолога (я вообще не встречал в жизни никчемных евреев) не нашёл способа сделать жизнь свою и своих близких чуть лучше… И что он не афиширует свою деятельность, работает только с проверенными клиентами – тоже логично. Уж, думаю, дома работы ему и без рекламы хватает, а эти самые клиенты по сарафанному радио расскажут о нём таким же важным знакомым. Да, в общем-то, вряд ли простой советский обыватель с зарплатой в 100–120 рублей пойдёт лечиться за деньги. Думаю, поставить пломбу у Гольцмана-старшего стоит уж точно не трёшку. А вот настучать куда надо, обвинив дантиста чуть ли не во всех смертных грехах – это у нас могут.
– Можешь быть спокоен, я – могила! – так же тихо ответил я. – Слушай, с таким родителем ты бы мог легко и в институт поступить.
