Геннадий Марченко - Кукловод

Геннадий Марченко

Кукловод

Пролог

Она легкокрылой бабочкой впорхнула в полупустой салон троллейбуса, насквозь пронизанный солнечными лучами, словно золотыми копьями. Пылинки, подобно стайкам мелких, беззаботных рыбешек хаотично носились в воздухе. Не снимая ранца, она примостилась у окошка, поджидая кондуктора — толстую тетку с усиками над верхней губой, которая явно страдала от внезапно нахлынувшей майской духоты. Сунула в ее потную ладонь мелочь, быстро посчитала циферки на полученном билетике… Нет, несчастливый. Вздохнув, отвернулась к окну.

Домой ехать не хотелось. Мать, как обычно, будет зудеть, что она только на проезд в школу и обратно тратит половину ее зарплаты. Потом накормит жареной картошкой на прогорклом масле, и заставит зубрить домашнее задание. Вечером отправит на улицу выгуливать младшего братишку Лешку — непоседу с визгливым голосом, каких еще поискать.

А вот Лерку из их 3-го «Б» мамуля сама забирает из школы. Привозит и отвозит на иномарке. Лерка хвалилась, что папуля ей недавно подарил ноутбук. А она даже о простенькой приставке «Денди» может только мечтать…

В этот момент она поймала на себе взгляд сидевшего напротив розовощекого мужчины с родимым пятном на лбу, лет тридцати — тридцати пяти. Тот ехал спиной вперед, держа на коленях обтянутый черной кожей дипломат. На его пухлых губах застыла легкая полуулыбка, а в мутных, серо-голубых глазах, ощупывавших ее с ног до головы, таилось нечто непонятное, и оттого таившее в себе опасность, которую она ощутила каким-то шестым чувством, на уровне подсознания. Ее кожа покрылась мелкими пупырышками, и девочка непроизвольно вздрогнула.

Она снова отвернулась к окну, но собрать воедино разбежавшиеся мысли уже не могла. Тем более что вскоре водитель объявил ее остановку. Домой она шла не торопясь, наслаждаясь кратковременной свободой между школой и зубрежкой уроков. Легкий ветерок игриво колыхал огромный розовый бант, вплетенный утром матерью в копну ее густых волос. Она не любила банты, но еще меньше ей нравилось спорить из-за этого с матерью.

Вот и ее дом — стандартная панельная 9-этажка с мозаикой на торце в виде голубя с веточкой в клюве и надписью «СССР — оплот мира во всем мире». На полу подъезда, как обычно, засохшие плевки и окурки. Она нажала на прожженную спичками и сигаретами кнопку вызова лифта. Где-то наверху загудело, и через полминуты двери, ведущие в полусумрачную коробку, с грохотом разошлись в стороны.

Только перешагнув порог, она поняла, что находится в лифте не одна. Кто-то еще, бесшумный, шагнул за ней следом. Краем глаза увидела чей-то палец с аккуратно обработанным ногтем правильной овальной формы, нажимающий на кнопку девятого этажа и, стараясь придать голосу серьезность, сказала:

— Мне нужно только до шестого.

Однако в ответ промолчали, и она, посмотрев наверх, непроизвольно вздрогнула. Вплотную к ней стоял не кто иной, как тот дяденька из троллейбуса, обладатель черного кожаного дипломата. Улыбнувшись своей попутчице, он снова потянулся к пульту, но на этот раз нажал на кнопку с надписью «Стоп». Лифт судорожно дернулся и остановился. В наступившей тишине она почувствовала, как ее горло моментально пересохло, а сердечко бешено заколотилось…

Между тем незнакомец поставил на пол свой дипломат, и по-прежнему улыбаясь, мягко произнес:

— А ты хорошенькая. Я буду звать тебя Мальвиной.

Чувствуя надвигающуюся на нее волну темного ужаса, она хотела закричать, но потная ладонь крепко зажала ей рот, прижав затылком к стенке лифта. Вторую руку он запустил ей под юбку, нащупывая пальцами ее даже еще не тронутое легким пушком лоно. В последнем порыве, собрав все силы, она замолотила кулачками по улыбающемуся лицу.

— Давай, давай, Мальвина, я так люблю, когда девочки делают это…

Неожиданно он высвободил руку из-под юбки, и принялся стаскивать с ее головы бант. Ловко орудуя одной рукой, расправил шелковую ленту, обмотал вокруг худенькой шеи. Душил он ее не торопясь, то затягивая, то слегка ослабляя узел. Она уже предчувствовала финал, надвигавшийся с неотвратимостью Молоха. Душа ее смирилась с уготованной для нее участью, тогда как тело еще боролось, рвалось в бесплодных попытках вернуть тающую жизнь в оболочку из плоти и крови…

Когда изувер снова полез к ней в трусики, на этот раз решительно стягивая их на ее подгибающиеся колени, ей это казалось уже не столь важным по сравнению с застилавшей глаза пеленой. С последним проблеском мысли она подумала о матери, как та будет недовольна, что дочь не выучит уроки.

«Я выучу, мамочка, обязательно выучу…, — билось ниточкой боли в гаснущем сознании. — Только позволь мне немного отдохнуть. Я так устала…»

Глава 1

Алексей Клёст открыл глаза, возвращаясь в реальность холодной, мрачной утробы морга. После сеанса, как обычно, его бил озноб, а по лицу стекали крупные капли пота. Стараясь проглотить застрявший в горле ком, убрал ладонь с поседевшей головы девочки, и повернулся к замершему в напряженном ожидании следователю областной прокуратуры Виктору Леонченко:

— Это мужчина 30–35 лет, с небольшим родимым пятном на лбу, вот здесь, — он прикоснулся пальцем к левой стороне лба. — С собой он может носить черный кожаный дипломат… Впрочем, сейчас поедем к криминалистам и там я нарисую его портрет.

— Я могу убирать тело? — робко вмешался молодой патологоанатом, закрывая лицо девочки простыней.

— Да, да, конечно…

Леонченко, пряча протокол осмотра в потертую кожаную папку, кивнул в сторону двери:

— Кстати, там, в коридоре сидит мать девочки. Мы ее уже допрашивали, может, и тебе стоит с ней поговорить?

Алексей на мгновение задумался, затем отрицательно покачал головой:

— Все, что она может сказать, не имеет к убийству ее дочери никакого отношения. Идем отсюда, мне здесь не нравится.

— Да уж, а кому здесь понравится, — попытался сострить Леонченко.

И все же, увидев в холле сгорбившуюся на лавочке женщину, Клёст не выдержал, и подошел. Выглядела она на все пятьдесят, хотя вряд ли ей было столько на самом деле. Он уже не раз сталкивался с подобными ситуациями и знал, как горе (тем более, когда теряешь очень близкого человека) старит людей. Женщина посмотрела на него безучастным взглядом, в котором даже не было намека на живую мысль.

— Умирая, Таня боялась, что вы поругаете ее за невыученные уроки… Простите ее.

Поза ее оставалась прежней, но глаза обрели некое выражение, как бывает, когда человек просыпается от глубокого сна.

— Что… ЧТО вы сказали?

Но он уже уходил, твердым шагом направляясь в сторону двери. Она провожала его взглядом, в котором странным образом переплелись боль и в то же время какая-то непонятная надежда.

На рисунок много времени не ушло. Улыбающееся лицо убийцы все еще стояло перед его глазами. Довольно приличный набросок получился минут за десять.

— Типчик-то с виду приличный, — сканируя портрет и размножая его на ксероксе, отметил Валентин Степанович Совцов, слывший легендой приволжской криминалистики.

Это был абсолютно лысый человек худощавого телосложения, никогда не расстававшийся со своими видавшими виды очками, хотя одно из стекол треснуло еще несколько лет назад, когда Совцов в очередной раз напился и элементарно упал физиономией в асфальт. Одно время криминалист пытался кодироваться, но в итоге плюнул на все и снова принялся за старое.

— Вот такие приличные с виду и становятся серийными убийцами, — добавил дремавший до этого на стуле Леонченко. — Вспомните Чикатило, всегда в очочках, при костюме…

— Хм… Я попросил бы вас при мне не выражаться, товарищ следователь.

Все знали, что Совцов ненавидит, когда при нем упоминали имя Чикатило, потому что ему за глаза дали именно это прозвище, и он об этом прекрасно знал. Криминалист и в самом деле чем-то внешне напоминал знаменитого маньяка. Лысый и в очках, только что избегавший костюмов, и тем более никогда не одевавший галстуков, он не мог похвастаться тем, что женщины падали к его ногам, словно спелые груши. Впрочем, в отличие от знаменитого серийного убийцы, мальчики его совсем не привлекали, как и девушки, не достигшие совершеннолетия. Его всегда возмущало, если приходилось участвовать в расследовании дела об очередном педофиле. В том смысле, что эксперт предлагал таких моральных уродов сразу же кастрировать.

Но в целом характер Валентин Степанович имел добродушный, и если, что бывало крайне редко, он и выходил из себя, то через короткое время снова превращался в немного застенчивого, любящего повозиться с компьютером человека. Единственной его слабостью была 40-градусная злодейка, порой становившаяся причиной недельного запоя. Правда, начальство все же ценило Совцова и прощало ему этот грех. Знали это и сотрудники угро, и частенько, чтобы подмазаться к местному Чикатило с какой-нибудь просьбой, приходили с поллитровкой в кармане.