Нил Стивенсон - Барочный цикл. Книга 8. Система мира

— Никто не погиб, — заметил Даниель. — Взрывы не повторялись.

— Я отчасти потому и стал вас разыскивать, тогда, в самом начале, что…

— Хотели проследить за мной и моим расследованием?

— Не без этого, конечно, но и…

— Вы сожалели о том, что чуть меня не убили.

— Да, точно! Вы читаете мои мысли!

— Я читаю ваше лицо и поведение, как и положено духовнику. Что вы знаете касательно ковчега?

— Я его открыл. Джек вынул оттуда одно, положил другое.

— Что Джек туда положил? Были они из чистого золота? Или с примесью низких металлов?

Сатурн пожал плечами.

— Я иногда покупаю золото для часов, однако больше ничего о нём не знаю.

После этого Даниель молчал так долго, что Сатурн прошёл все последовательные стадии досады, тревоги и меланхолии. Он поднял голову и посмотрел на Флитскую тюрьму.

— Так мне пойти подыскать себе камеру или…

— Изготовителям адских машин здесь не место. Вы заскучаете в обществе должников и сопьётесь.

Даниель поднялся на ноги и вылил в рот остатки холодного кофе (его и принесли-то чуть тёплым, а за время разговоров он остыл окончательно).

— Так вот, насчёт жилья. Сложности в моей жизни начались после того, как король Англии взорвал мой дом и убил моего отца. Чтобы всё снова стало просто, мне, возможно, тоже придётся взорвать дом. В таком случае будет нужен человек с вашими умениями.

Сатурн наконец встал.

— По крайней мере это интереснее, чем наши прежние занятия. Так что я с вами.

На торги выставляется: мистер Чарльз Уайт, эсквайр.

И знати, и простонародью равно ведомо, что когда граф О*** (известный в некоторых кругах под прозвищем Последний Из Тори) приполз в Гринвич, дабы облобызать монаршую руку, его величество лишь глянул на униженного просителя и, не произнеся ни слова, оборотил к нему августейший зад. Пристыженный граф бежал почти с таким же позором, как его собрат по партии, милорд Б***; сей был замечен на следующем в Кале судне, где упражнялся в преклонении колен перед каждым увиденным французом.

Такого рода благоприятные знамения убеждают нас, что тори прогорели. По древней традиции, когда последний отпрыск знатного дома отходит в лучший мир, душеприказчик (уважаемый джентльмен) продаёт имущество покойного (лошадей, вино, мебель, кареты и прочая) с публичных торгов. Это обычай весьма полезный и облагораживающий, ибо как иначе новоиспечённые виконты и графы, внуки контрабандистов и башмачников, обставили бы свои особняки фамильным достоянием времён короля Вильгельма Завоевателя?

Падение тори было столь сокрушительным, что пустить с молотка почти нечего, и, насколько мне известно, никто из победителей-вигов ещё не предложил себя на роль исполнителя их предсмертной воли (хотя многие вызвались бы на роль исполнителя смертной казни, но должность сия уже занята неким Джеком Кетчем, который, по слухам, ни с кем её делить не желает; а навлекать на себя гнев человека, стольких отправившего на тот свет, более чем неразумно).

В избытке располагая свободным временем (не весь же день мне пересчитывать щедрые даяния моих читателей!) и пользуясь покровительством милорда М***, а также прочих светлейших лиц (иначе с чего бы виги печатали мои писания в своей газете?), я недавно назначил себя распорядителем тех жалких крох, что зовутся наследием тори. Я приступил к делу с изрядным страхом, полагая, что вынужден буду годами искать покупателей на брошенное ими достояние: груды обесцененных банкнотов, акры приусадебных газонов, полные амбары ненависти, а равно всякую мелочь вроде франко-английских разговорников и папистских регалий. К моему великому облегчению выяснилось, что и это немногое рассеялось и утекло, а задача моя много проще, нежели я думал. Из всего, чем владели тори, осталось одно: мистер Чарльз Уайт, объявивший себя моим хозяином. Мистер Уайт многократно и громко высказывался в поддержку рабства (примитивного дикарского обычая, согласно которому один человек вправе владеть другим); сие позволило разрешить потенциально весьма щекотливую ситуацию. Благодаря щедрости моих читателей я теперь располагаю средствами, чтобы приобрести мистера Чарльза на аукционе, каковой будет иметь место сразу по завершении коронации нового короля 20-го числа сего месяца. Купив мистера Уайта, претендующего на владение мной, я автоматически верну себе право собственности на свою особу, чего единственно и добиваюсь. Таким образом, я устраню посредника, конфисковав всё имущество мистера Уайта, включая себя. Мистера Уайта я отпущу на волю, нагого, как из материнского лона, после чего тот может отправляться во Францию и там под покровом ночи отобрать платье у какого-нибудь щеголя, но прежде я велю ему начистить мои башмаки, что для человека, чья совесть чернее ваксы, должно быть совсем несложно.

подписано: ДАППА из Клинкской слободы Октября 13-го дня лета Господня 1714-го

Трактир Флитской тюрьмы. В Трактир Флитской тюрьмы. В ечеринка пивного клуба (четверг, 14 октября 1714)

А ещё — ведя разговоры о спрятанных сокровищах. Сказочка, выдуманная им на ходу, распространилась по Флитской тюрьме быстрее конъюнктивита. Почти никто в неё не поверил, и всё равно нашлись десятки охотников тыкать лопатами и ломами в любой участок земли, пола или стены, на котором Даниель хоть ненадолго задержал взгляд. Даниель не думал привлекать к себе такое внимание и теперь боялся, что если он всё-таки вызволит Шафто из тюрьмы, его опознают и арестуют. Впрочем, поздно было что-либо исправлять, оставалось только по возможности сбить будущих дознавателей со следа. Даниель ходил в большом каштановом парике и на вопросы об имени отвечал: «Зовите меня «старик Партии».

Теперь он понимал, как люди вроде Болингброка влипают в крупные неприятности: не потому, что делают одну явную глупость, а потому что шаг за шагом сужают выбор и в итоге должны идти ва-банк.

Из простаков, поверивших в спрятанный клад, ни один не принадлежал к Коллегии инспекторов, что порождало определённые трения всякий раз, как Даниель заглядывал в тюремный трактир. Все хотели сидеть рядом с Даниелем: председатель и коллегия, чтобы пить за его счёт, кладоискатели — чтобы слушать о последних изысканиях. Даниель бессовестно их стравливал, что в долго- или даже среднесрочной перспективе было бы неразумно, но в качестве стратегии на десять дней сработало успешно. Он начал ронять намёки, что сокровище зарыто в северо-восточном углу тюрьмы — там, где сидели братья Шафто и Томба. Менее чем через час кладоискатели пришли к гневному умозаключению, что высшее начальство (не иначе как тори под руководством гнусного Чарльза Уайта!) намерено само провести раскопки (разумеется, незаконно!), а солдаты поставлены для прикрытия. Коллегия инспекторов не поверила ни единому слову, но ухватилась за легенду, дающую предлог для очередного иска к смотрителю, посему принялась лицемерно её распространять и даже расцвечивать подробностями. Даниелю, сего дисциплинированным умом, и в голову бы не пришло, что события могут принять такой нелепый оборот, и уж тем более он не стал бы строить на чём-то подобном свои планы. Однако сказанного было не вернуть.

За два дня Даниель узнал всё, что стоило знать об устройстве тюрьмы и её порядках. Ещё неделю он убил на выяснение того, о чём мог догадаться сразу: недвижимость, даже самая завалящая, в Лондоне дорога и ревниво оберегается. Лачуги на Флит-лейн ужасали своим убожеством и вонью, но для тех, кто работал в их задних комнатах или держал бордели на верхних этажах, это были маленькие королевства, и за каждым квадратным футом здесь приглядывали не хуже, чем в Версале за статуей или клумбой. Даниель знал (так же непреложно, как то, что прямая — кратчайшее расстояние между двумя точками), что в погребах этих домов есть неописуемо мерзкие сливные отверстия, ведущие в давно спрятанный под землю ров Флитской тюрьмы — тот самый ров, чьё содержимое сочится через стены подземного каземата на братьев Шафто. Однако сколько бы Даниель ни ходил от двери к двери, какую бы фантастическую ложь ни выдумывал, его не пустили даже на порог, не то что в подвал. Сточные отверстия представляли ценность: позволяли сливать неприятные отходы некоторых выгодных производств, например, разделки туш и мыловарения. Благодаря этим чудесным отверстиям люди кормились сами и кормили семьи; они не видели причины показывать их любопытствующему незнакомцу. Даниель мог бы предложить деньги за погляд, но это значило привлечь к себе лишнее внимание.

Точки А и В на чертеже Гука — места, где ров сообщался с отвесными берегами Флитской канавы — найти было несложно, однако их закрывали железные решётки и кирпичная кладка с отверстиями для стока. Сатурну, чтобы убрать преграду, хватило бы лодки и бочонка с порохом, но взрыв посреди города, в четверти мили от собора святого Павла, вряд ли прошёл бы незамеченным.