Александр Афанасьев - Наступление. Часть 1
Генеральный улыбнулся.
— Тем более при той ситуации, какую вы нам обрисовали. А вы сами, Александр Иванович, готовы возглавить такую службу.
Гуров задумался. Он был служакой — но он был и увлеченным человеком, искреннее преданным своей профессии. Ни один художник, если он конечно настоящий художник, а не мазила, не откажется от предложения написать картину всей своей жизни, ту что он давно мечтал написать. Но он понимал и то с чем он столкнется, если примет предложение. Бешеное сопротивление на всех уровнях и лютая ненависть к выскочке. Его просто обязаны попытаться сожрать, хотя бы из зависти. Лепту в это внесут и бывшие сотрудники КГБ, переброшенные в МВД на оздоровление и сохранившие связи со своим бывшим ведомством. Партпризыв и чекистский призыв буквально убили МВД.
— При двух условиях, товарищ генеральный секретарь — набрался неслыханной наглости Гуров.
— Какие же?
— Право подбирать кадры, в том числе те, которые кому-то не нравятся. И право доклада сюда по особо важным делам.
Генеральный секретарь, не раздумывая, протянул большую, крестьянскую ладонь через стол.
— Договорились.
Когда Воротников вывел своего гостя из кабинета — они должны были договориться кое о чем, на это направление Соломенцев отрядил именно Вороникова — Громыко и Соломенцев сидели какое-то время молча. Потом Соломенцев спросил.
— Ну?
Громыко помедлил с ответом.
— Безумие — наконец сказал он.
— Почему?
— Ты знаешь правила.
Да, правила знали все, и знал и хорошо. Выжившие при Сталине — примитивно, физически выжившие, и даже избавившиеся наконец-то от карающей длани заключили негласное соглашение. Их можно было обвинять в этом — но обвинять мог только тот, кто не жил тога, кто жил — тот бы понял. Соглашение состояло в следующем — своих не трогать.[51] Точка. Если группа, попадая в которую ты становишься более-менее неприкосновенным. Есть группа, попадая в которую ты становишься неприкосновенным абсолютно. Что бы ты не натворил — завалил работу, проворовался, бросил семью и женился на своей секретарше — тебе помогут. Найдут место, если не удалось удержаться на своем, дадут где-то пересидеться. Прикроют, соврут. Они не помнили, как было тогда — слишком малы были. Но бюрократическую науку, преподанную теми, кто был до них — усвоили прекрасно.
— Мы их уже нарушили — сказал Громыко.
— В чем?
— Ты знаешь.
Соломенцев внезапно психанул.
— Я кого-то убил?! Нет! Может, это ты кого-то убил?!
— Вы чего Михаил Сергеевич? — испугался Громыко.
— Того! Он его убил — он и нас не пожалеет! Надо своих людей везде, нам обязанных, тогда пусть попробует… они ему … в глотку…
Соломенцев белел на глазах, потом начал медленно наваливаться на стол. Громыко вскочил, кинулся к двери в приемную.
— Врача! Быстрее!
Час героев
Операция Магистраль
Афганистан, аэродром Баграм
23 ноября 1987 года
Самое хреновое для солдата — это неизвестность. И мороз, конечно — но мороз это ладно, от мороза спасает палатка с поларисом[52] и старый добрый ватник, который намокает, промерзает — но хоть как-то спасает от стужи. А вот неизвестность…
Несмотря на то что Афганистан от Москвы ох как далеко — слухи дошли уже и досюда. С пришедшим вчера бортом летуны привезли газету Правда — а там — «после тяжелой и непродолжительной болезни». Сразу после этого офицерский состав на полдня собрался в большой палатке ПАБ-60, которая использовалась как штабная и — о чудо! — перед этим ничем не озадачил своих подчиненных. Расходились, судя по наблюдениям, мрачнее тучи, на вопросы личного состава кто отделался дежурным «сообщат» и «не терять бдительность, не распространять слухов, особенно среди афганских военнослужащих», а кто не мудрствуя лукаво послал по матушке. Зато к вечеру «родили» — к палаткам выгнали четыре БТР, установили посменное круглосуточное дежурство, личному составу было приказано иметь при себе в любое время дня и ночи как минимум один БК[53] боевыми. Вернувшийся из Кабула, куда он отлучался по делам, лейтенант Тищук рассказал, что дальше по дороге, где стоят лагерем (или табором, что ближе к истине) зеленые[54] — выставлен усиленный блок-пост с двумя танками Т-60, и танки эти — похоже караулят афганцев. От этого сообщения — а все моментально додумали что если зеленые взбунтуются, переметнутся на сторону духов — что тогда будет вообще и конкретно с ними — все еще больше приуныли.
Отрядили ходоков к замполиту. Замполит — если сравнивать его другими замполитами — был мужиком очень даже ничего, катехизисом сильно не надоедал, зачеты по марксистско-ленинской тории с периодичностью раз в месяц и с проверкой конспектов не требовал, солдатской пищей: перловкой с тушняком — не брезговал. Замполит, сидя в палатке на своей койке что-то быстро писал, увидев пришедших к нему ходоков он ни с того ни с сего сорвался, спустил на них всех собак и каждому персонально объяснил — куда ему идти и что делать.
От этого десантура триста сорок пятого полка, того самого девятая рота которого в свое время брала дворец Амина, совсем приуныла. Поужинав чем Бог послал и выставив пост на входе в палатку — по своей инициативе, при таких раскладах лишним не будет — десантура уже приготовилась совершить команду «отбой». Был еще личный час — но кто-то, матерясь последними словами, приводил в порядок одежду, кто-то пытался на отсыревшем клочке бумаги писать письмо, а кто-то уже и на массу вовсю давил — когда полог откинулся, повинуясь решительной руке и в палатку, пригнувшись, вошел заместитель командира полка по боевой подготовке. Отчего-то недовольно посмотрел на пыхающий зловещим красным огнем поларис в углу — оно, конечно нельзя, да вот ничего другого то и нет.
— Добровольцы — шаг вперед! — сказал он.
— А куда добровольцы, тащ майор? — спросил кто-то.
— Куда-куда… Щас узнаешь…
Жидкой колонной их вывели за пределы утопающего в грязи городка — ноябрьский Афганистан вообще предельно мерзкое место — прямо к ангарам Баграма, где горели прожектора, и суетились люди. Все как и всегда делалось в последний момент — к Грачам подвешивали гроздья ФАБ-250, самых расходных во время этой кампании бомб, армейские заправщики питали самолеты керосином, а один промчался мимо них, едва не задавив и обдав брызгами грязи. Чуть в стороне, где посветлее у какого-то УАЗика-буханки стоял летный состав, прямо на поле получающий последний инструктаж. От всего этого — явно готовилась какая-то операция и готовилась в спешке — стало еще холоднее, еще мерзопакостнее.
— Стой, кто идет! — окликнули от затемненного ангара.
— Своих не узнаешь? — совершенно не по уставу ответил майор, добавив в конце матерное.
— Виноват, тащ майор.
— Открывай, давай.
Майор обернулся к десантникам.
— Помогайте, что встали?
Вместе открыли ворота какого то ангара — темного, освещаемого только рассеянным светом прожекторов с улицы. Майор чем-то щелкнул, потом еще раз.
— Подолян — где свет?
— Капитан Мухортов сказал — дырчик[55] накрылся, нету света, тащ майор!
— Твою мать… Та-ак… Слушай мою команду! Вон в том углу — мешки и парашюты. Все вытащить сюда, на свет — время пошло!
В углу пустого, холодного и темного ангара действительно были сложены мешки — какие-то полегче, а какие-то — в одиночку не утащишь, напитавшиеся водой, каждый — под сотню килограммов весом. Сначала таскали просто волоча по полу, потом после окрика майора начали таскать вдвоем, выкладывая их в две небольшие кучки на входе, где хоть что-то было видно. Мешков было довольно много, и таскать — запалились изрядно.
— Десантник, он и всадник и лошадь одновременно! — отпустил шутку Сашка по кличке хохол, фазан из Винницы.
— Работай, работай — крикнул кто-то из дедов — болтать все мастера!
Картина эта — деды, работающие рука об руку с фазанами и даже сынками для Советской армии была дикой, деды вообще не приспособлены для работы — но в триста сорок пятом полку ВДВ, в одном из немногих устав действительно соблюдался, не на время проверки, и не пока офицеры смотрят — а все время, двадцать четыре часа в сутки. Добился этого командир полка, гвардии подполковник Валерий Востротин очень просто — в один прекрасный день он выстроил полк на плацу, вызвал дедов и начал издеваться над ними, точно так же, как они издевались по ночам над молодыми, начиная от требования родить сигарету за три минуты и заканчивая «сушкой крокодилов». К тому времени Востротин был Героем Советского Союза, офицером на которого равнялись — и публичная экзекуция на плацу для дедов была настоящим шоком. Но свое действие она поимела — над молодыми по ночам больше не издевались, и если предстояла какая-то работа, то работать шли все.
