Комбриг - Владислав Николаевич Конюшевский
Словно в ответ на мои мысли идущий рядом подполковник Егоров, являющийся начальником штаба полка, вздохнул:
– Надо же… все никак не могу привыкнуть – «товарищи офицеры»… Вот кто бы еще три месяца назад про такое сказал…
Я в ответ улыбнулся:
– Нормально! Все течет, все меняется… Зато рядовому составу не надо мозги напрягать, соображая, где просто благородия, где высокоблагородия, а где вообще – превосходительства. Тем более тут нет никакой партийной подоплеки, а слово используется именно как обращение к боевому товарищу. Показывающее, что Красная армия и есть боевое братство – от маршала до рядового.
Георгий Андреевич, поправляя очки, встрепенулся:
– Вот именно – до рядового! Вы это сами сказали! А как их теперь различать? Погон нет, а чтобы звания на значке различить, это же орлиным зрением обладать надо!
Почесав щеку, я рассудительно пояснил:
– Ну, своих командиров подразделений вы и так знаете. А все остальные это просто бойцы. Или, по-вашему, прапорщик или подпоручик не боец? Думаете, оскорбятся?
– Нет. Но это же просто неудобно! Вот как обращаться, если надо подозвать незнакомого офицера? Или унтера?
На этот крик души лишь вздохнул:
– Вполне вас понимаю. Но и вы поймите: сейчас погоны – символ самодержавия. И их оставить никак не получится. Вот лет через двадцать, когда страсти поутихнут, снова введем. На парадной форме. А до тех пор – геометрия…
НШ заинтересовался:
– Что за геометрия? Это как у ваших солдат в петлицах? Вот эти треугольники?
– Точно так. Треугольники вместо лычек. Квадраты и прямоугольники будут вместо звездочек. Ну а ромбы – это уже старший комсостав. Во всяком случае, противник даже в оптику не сумеет разглядеть командиров идущего в атаку подразделения. А в будущем, когда станем побогаче, то введем еще и парадную форму. С погонами, звездами да аксельбантами.
Сагалаев, идущий рядом с комиссаром, но прислушивающийся к разговору, снисходительно улыбнулся:
– Неужели вы и вправду думаете, что тот же командующий армией будет одет в такой же мундир, что и рядовой солдат?
Я отмахнулся:
– Господь с вами. Целому командующему по сроку службы положено хоть как-то из общей массы выделяться. Главное, чтобы без перегибов типа фуражки метрового диаметра, кружевного воротника а-ля Атос или белого плаща с кровавым подбоем.
Лапин заржал, а Егоров заинтересованно спросил:
– Неужели и такое встречалось?
На что Кузьма, вытирая слезы, ответил:
– Нет, что вы. Просто представил себе Чура в подобном облачении. Вот как есть, только верхом на броневике, в огромной, пытающейся улететь фуражке, а за спиной плащ развевается. И он при этом поет…
Фыркнувший полковник полюбопытствовал:
– Чего поет?
Продолжающий хихикать комиссар пожал плечами:
– Судя по общей композиции, скорее всего – арию. В таком плаще частушки голосить просто неприлично.
Все вежливо поулыбались, после чего, забравшись в выделенные исполкомом автомобили, поехали на вокзал.
Ну а там, дождавшись погрузки части войск в первый эшелон, заняли свое место в штабном вагоне. Комиссар к этому времени нас покинул, предпочтя ехать «с массами» в теплушках. Тут я даже не возражал. Это его работа – каждую свободную минуту заниматься просвещением бойцов. Ага – тем более из такого контингента. Только выделил на всякий случай троих автоматчиков, а то мало ли что там в пылу споров может произойти? До стрельбы, ясен пень, не дойдет, но крепкий кулак (того же Потапова) всегда может пригодиться.
В дороге никаких эксцессов не произошло. Да и дороги-то той было всего ничего. В Таганроге перегрузились на транспорты (опять-таки удачно – никого и ничего не уронив в воду) и пошли на Севастополь.
А там приключился случай, заставивший офицеров посмотреть на меня другими глазами. До этого-то я был сама любезность. Шутил, улыбался, разъяснял, смягчал. В общем, работал эдаким душкой. Но во время выгрузки рядом терлась группа матросиков, из которой кто-то, заливисто свистнув, крикнул:
– Тю, братва! Гля! «Драконы» пожаловали! Чистенькие, свеженькие! Ужжо пошшупаем приезжих «благородиев», а то своих-то не осталось!
Офицеры закаменели лицами, а я, повернувшись к хулиганам, так же свистнул, привлекая их внимание. Дикие матрозены Чура, полускрытого какими-то ящиками, до этого не замечали. А тут, увидев, часть сразу исчезла за кустами, но остальные свалить не успели, так как я скрипучим голосом приказал:
– Двое ко мне! Бегом!
Через пару секунд группа выделила из своего чрева наиболее авторитетных, и те неспешной рысцой (то есть показывая, что команду они выполнили, но и свое уважение имеют) направились к нам. Представились. Как я и предполагал, матросня была из «диких». То есть из до сих пор так и не определившихся с тем, к какой части примкнуть. Но роли это особой не играло, поэтому, глядя на расхристанных парней, вежливо сказал:
– Передайте своей братве – эти офицеры через пару дней идут на фронт. Немцев бить. Значит, это мои соратники. И если в городе с ними вдруг приключится какой инцидент, то я не просто огорчусь. Я осерчаю. – Внимательно глянув в глаза «диким», улыбнулся одними губами и добавил: – Так что не доводите до греха. Ну все, мужики – свободны!
Парочка задумчиво удалилась, похоже, на ходу соображая, что может означать факт «осерчания» Чура? Слухи-то давно разошлись, и все знают, что огорчать командира морпехов весьма и весьма чревато. А тут он грозится «осерчать». Это что же – вообще пипец?
Ну а я лишь порадовался подобной встрече. Все, кто надо, и так осведомлены о правилах поведения, но буйные мореманы обязательно станут нарываться на кулачные разборки. Хотя бы для поддержания форса. Начнут обзываться на улице и вынудят офицериков ответить. А тут, глядишь, мое дополнительное предупреждение поостудит лихие головы.
Но надо подстраховаться и жестко предупредить командиров подразделений полка о запрете увольнительных и контроле за самовольными отлучками. Ибо это может выйти боком. Вообще, конечно, по-хорошему окопавшуюся в Севасе буйную шоблу надо бы разогнать. Но пока сил для этого нет. Так что лучше пусть сидят на довольствии, выполняя хоть какие-то работы, чем на вольных хлебах начнут сбиваться в банды, против которых придется войска задействовать. Тут ведь еще и не всякие войска подойдут. Эти ухари ведь своими до сих пор считаются. То есть – все сложно…
В общем, пока я соображал о тяжести разруливания запутанных ситуаций, обратил внимание на взгляд Сагалаева. Полковник, в ответ на мой немой вопрос, решил уточнить:
– Это были какие-то ваши знакомые матросы?
Я вздохнул:
– Нет. Это непримкнувшие. Еще не бандиты, но уже не солдаты. И их разъясним, только вашим людям увольнительных пока давать не надо. Во избежание… Иначе придется разбираться с этим дерьмом прямо сейчас, а на это времени нет.
Собеседник покачал головой:
– Понятно… И удивительно…
– Что именно?
Никанор Ефимович после паузы ответил:
– Я весьма наслышан о матросской вольнице. И о том, что творилось здесь, в Крыму, еще зимой. Также мне известно, что сюда вы прибыли совсем недавно. Вот и удивительно, как за
