Олег Радзинский - Агафонкин и Время

Иногда плот застревал, зацепившись за мусор, сломанную мебель и другие ненужные более вещи, скрытые неглубокой водой, затопившей подвалы. Агафонкин кричал: “Застряли!”, Путин замедлял свой плот, ожидая, когда Леве удастся длинным шестом оттолкнуться от препятствия, и их путь по подземному озеру продолжался – без цели, ориентиров, пределов. Время от времени Путин звал в пустоту: “Пацаны! Ворожейкин! Баранов! Ау!”, и подвальное эхо отвечало глухим отголоском его ломающегося голоса. Словно эхо было старшим братом Володи Путина, чей голос уже сломался и который знал, что однажды пропавших найти нельзя.

Позже Агафонкин много раз ходил вдоль Баскова переулка, пытаясь отыскать на земле место, где случилось то, что случилось с ним под землей. Он надеялся, что среди неровных овалов питерских дворов ему откроется вход в чудесный подвал, хранивший тайну, поразившую и напугавшую Агафонкина, его, повидавшего столько разных тайн и всю жизнь жившего среди волшебного, непостижимого, необъяснимого. Агафонкин бродил среди дворов, стараясь почувствовать место, под которым – во внезапно показавшемся проходе в другую реальность – он увидел странный, невесомый Сиреневый мир.

Ящики, сколоченные вместе досками снизу и сверху, проседали под их весом, и Агафонкин чувствовал, что давно промочил ноги. Он злился на Володю, но решил не требовать конца экспедиции: хотел, чтобы тот сам убедился в ее бессмысленности; только так, считал Агафонкин, можно чему-то научиться: признав себя неправым, свои замыслы – непродуманными, свои действия – ошибочными.

Путин упрямо плыл неизвестно куда. Неизвестно зачем. И не собирался поворачивать назад. Он перестал звать пропавших детей, и Богданов все реже бросал тонкий луч длинного фонарика с клеймом “Львiв” в дальние углы подвалов, где прятались с войны недобитые фрицы и таились несметные сокровища буржуев. Все притихли, лишь вода еле слышно перекатывалась под досками плотов, да иногда слышался глухой звук ударившегося во что-то шеста. Даже крысы перестали пищать.

Время в темноте течет медленнее, чем на свету. Время пропитывается тьмой, наливается чернотой и замедляет движение вдоль свернутого гравитацией пространства. Почему? Возможно, от того, что пространство скрыто во тьме и время не знает, куда течь, теряясь, как теряются люди, попавшие в неосвещенное место. Потому Агафонкин не мог сказать, сколько времени они плыли, когда он увидел Карету.

Сцена дома,

в которой проявляется неосторожность

Наступило светлое утро – удивительное для ноября.

Рассвело сразу – без привычной для поздней осени густой, нехотя сереющей тьмы, прореженной желтыми пятнами освещенных окон в домах напротив, сквозь которую – намеком – выявлялись детали двора: капот машины, верхняя перекладина качелей, голые верхушки согласившихся умереть тополей. Солнца не было, как обычно в это время года, но свет, свет падал с неба, заполняя ровной равномерностью закатанный в асфальт город. Небо – без проблеска синевы, без единого луча – висело легкой серой накидкой, налитое странным светом ниоткуда, словно над Москвой разлился чистый прозрачный пруд.

Катя проснулась раньше мужа и удивилась: он всегда вставал затемно и уходил на кухню, где Глаша подавала ему мягкие гренки с сыром и сладкий чай. Муж пил чай, слушая радио, закрыв дверь, чтобы не будить Катю. В семь тридцать приходила машина, и Саша уезжал на работу – в Министерство общего машиностроения, где руководил чем-то важным для гособороны. В ящике стола в просторном кабинете с книжным шкафом и длинным, крытым зеленым сукном столом он хранил маленький, черный, тускло поблескивающий пистолет.

Их жизнь текла раздельно: он – в министерстве, она – в театре. Оба приходили домой поздно, и Саша часто возвращался позже Кати, приезжая посреди ночи. В такие дни, чтобы не будить жену, он спал на синем в полоску диване в гостиной, где домработница Глаша – вскочив с кушетки в кухне – быстро ему стелила. Иногда Саша ложился спать не сразу и подолгу – до рассветного тумана – курил в кабинете. Катя – как-то проснувшись ночью и выйдя в коридор – заметила свет под закрытой дверью кабинета. Она опустилась на колени на холодный пол и приложилась к замочной скважине, но ничего не увидела: в скважине торчал ключ.

Сегодня Катя проснулась раньше мужа. Она полежала, ощущая его близость – теплого, большого, ровно дышащего, и не сразу поняла, что это – муж. В ее сне был другой.

Катя отодвинула ногу от Сашиной голой ноги и потрогала себя под одеялом. Часто, проснувшись одна, она ласкала себя, медленно накапливая полноту ощущений, начиная с поглаживаний вокруг – словно случайно, словно это ни к чему не поведет, – останавливаясь, делая паузы, позволяя телу запомнить теплую дрожь, заливающую низ живота. В эти паузы Катя становилась пустой – емкость для ощущений, затем пальцы возвращались в ложбинку между разведенных ног – все сильнее, направленнее, точнее. В Катиной голове выстраивался сценарий очередной фантазии – череда меняющихся картинок, он без лица, без слов, иногда тот же он, иногда другой, и она снова останавливалась, прерывая ласки, мучая себя ожиданием, незавершением, сжимая выгибающиеся кверху бедра, позволяя пустоте внутри стать еще более густой, более вязкой, более темной. Когда Катя не могла больше терпеть, она замедляла ритм, еле касаясь торчащего кончика губчатой плоти – медленнее медленнее еще медленнее – каждое касание – взрыв, накапливая горячую влажность, пока пустота не прорывалась жарким потоком, разливаясь по длинному узкому телу, наполняя ее невесомостью. После этого Катя долго лежала, сжимая веки, не давая свету проникнуть в залившую ее темную пустоту. Потом вставала, накидывала халат и шла в ванную – протереть себя мокрым полотенцем.

Она тихо поднялась и пошла из спальни. По дороге Катя вспомнила ночную любовь с мужем – предкомандировочный ритуал – и улыбнулась, вспомнив предстоящее вечером свидание с Алешей. Ей не было плохо с мужем: Саша – внимательный, терпеливый, заботливый – выучил за пять лет брака секреты ее тела, те, что она открыла. Он любил ее осторожно, уважительно, добротно – как все, что делал.

В ванной Катя внимательно осмотрела свое отражение в прямоугольном зеркале над большой овальной металлической раковиной и осталась довольна. Умылась холодной водой – кожа натягивалась и оставалась молодой, хотя в двадцать шесть лет беспокоиться о старости было рано, и пошла на кухню проверить, собрала ли Глаша Александра Михайловича в командировку.

Алина позвонила в одиннадцать, когда Катя, отпустив домработницу, накормив и проводив мужа, включила газовую колонку в ванной и открыла воду, иногда проверяя кончиком пальца температуру струи. Вид бегущей круглой трубочки воды ее завораживал. Катя побежала к телефону в передней, оставив дверь в ванную открытой – она не любила густой пар.

– Катерина, – Катя поморщилась от звонкого голоса в трубке, – ну, уехал?

– Уехал, – согласилась Катя.

Пауза.

– И что, ты и вправду намерена своего Алексея у себя принимать? – поинтересовалась Алина. – А вдруг Александр Михайлович ночью вернется?

– Из Свердловска? – рассеянно спросила Катя. – Ты что, Линка, он до 14-го в командировке. Там все начальство, замминистра…

– Ой, смотри, Катя, – неизвестно для чего понизив голос, предупредила Алина. Она еще понизила голос – до третьей октавы – и сказала, наполнив слова многозначительностью: – Тебе есть что терять.

Катя не ответила; что тут скажешь? Права.

Алина вздохнула в трубке.

– Вы, девушка дорогая, судя по всему, серьезно влипли. Серь-ез-но, – повторила Алина, словно Катя не понимала слов, сказанных один раз и не по слогам.

– Ты просто не знаешь, какой он, – ответила Катя: надо же было что-то сказать.

– А ты знаешь? – спросила Алина.

– Ладно, – сказала Катя, – у меня ванна наливается, хочу перед репетицией помыться. Нужно до часу успеть выйти, еще завиваться. В театре поговорим.

Они снова помолчали, позволяя паузе заполнить телефонные провода.

– Хоть бы показала его, – попросила Алина. – Хоть посмотреть, что за мужчина… Из-за которого ты так…

Они попрощались.

Через секунду опять зазвонил телефон.

“Пусть звонит, – решила Катя. – Опять Горелова со своими глупостями. Завидует, у нее же нет постоянного. Да еще такого, как мой Алеша”.

Телефон продолжал звонить. Катя подняла трубку.

Звонил Агафонкин.

Сцена на родине,

в которой затрагивается вопрос о струнных инструментах

До шести лет мир пах пряными монгольскими травами, растущими в степи Гоби-Сумбер, и керосином, которым заправляли истребители МиГ-23, базировавшиеся на военном аэродроме Чойр-2. Летом травы выгорали и стояли ломкие от проникшего в них пустынного зноя, звеня на ветру, как тысячеструнный моринхур – монгольская скрипка.