Олег Радзинский - Агафонкин и Время

“Из органов, – сердце Платона метнулось в желудок, надеясь убежать от опасности, – гэбэшник. Они знают, что у меня дома самиздат от Лукрешина. Все ясно: у Вальки был обыск, и теперь меня возьмут. Пиздец”.

Валя Лукрешин, друг Платона по университетскому общежитию, распространял самиздат – тонкие листочки бумаги с плохо видимым текстом, поскольку это была третья или четвертая копия на машинке. Он снабжал факультет Солженицыным, Сахаровым и другими пророками советского времени, которое – быстрее, чем думали окружающие, – близилось к концу. Недавно, опасаясь обыска, Лукрешин попросил Платона забрать часть хранящегося у него самиздата – передержать. Платон взял спортивную сумку с пятью килограммами тщательно скрываемой от народа истины и отвез к себе в Бескудниково, где запрятал на дощатые, некрашеные антресоли.

– Тер-Меликян, – голосом, звучавшим выше, чем обычно, ответил Платон. – Это, должно быть, ошибка.

– Имя назовите, – попросил Агафонкин. – Полное имя, пожалуйста.

– Платон Ашотович, – послушно сказал Платон. И зачем-то добавил: – 58-го года рождения. Город Ашхабад.

Троллейбус – уже так близко, что можно было разглядеть цифры 5 и 6 в кружке над витриной ветрового стекла, разворачивался к остановке. В данный момент Платон любил этот троллейбус – возвращение к нормальности, к надеждам, к будущему. “56 состоит из 5 и 6, – внезапно озаботился его математический мозг. – 5 и 6 – цифры одного порядка, поскольку отношение большего к меньшему в них меньше 10”. Сознание пыталось исключить происходящее – откуда-то взявшегося страшного Агафонкина, его вопросы и ожидавшее теперь Платона неизведанное, тюремное.

– Это ваш? – Агафонкин тронул за плечо стоявшего в оцепенении Платона. – Ваш троллейбус?

Платон кивнул: какая разница? Им и так все известно.

– Платон Ашотович, – попросил Агафонкин, – а не могли бы вы чуть попозже домой поехать? Мне очень нужно с вами поговорить. Посоветоваться.

“К чему эта комедия? – удивлялся Платон. – Просит, уговаривает. Могут ведь просто посадить в машину и все”. Что все, Платон не был уверен. Он оглянулся в поисках черной машины и других гэбэшников. Агафонкин тоже оглянулся, пытаясь понять, что ищет Платон.

– Может, поужинаем вместе? – предложил Агафонкин. – Тут недалеко, на Горького, ресторан “Якорь”. Мне очень нужна ваша помощь.

“Вербовать будет, – понял Платон. – Поэтому и один, и выглядит интеллигентно”.

Он посмотрел Агафонкину в глаза и медленно – провинциальный акцент от ледяного бешенства, заполнившего грудь, еще явственнее, чем обычно – сказал:

– Я вам помочь ничем не могу. Хотите арестовывать, арестовывайте. А сотрудничать я с вами не собираюсь. И ужинать тоже.

– Арестовывать? – не понял Агафонкин. – Платон Ашотович, вы меня за кого принимаете?

– За сотрудника органов, – твердым шепотом сказал Платон; страх ушел, испарился вместе с произнесенными словами в быстро темнеющий летний воздух медленно кипящего города. – Вы – из КГБ.

– Да бог с вами, – продолжал смеяться Агафонкин. – Из какого КГБ?! – Он наклонился к Платону и, глядя в глаза, весело доверил тому тайну: – Я – из вашего будущего.

Сцена на реке,

в которой опровергаются достоинства стрельбы из блочного лука

Город, куда нас с отцом привезли из Монголии, стал местом моего позднего детства. Городом, собственно, он являлся номинально и разве что по якутским стандартам: несколько широких прямых улиц с крепкими деревянными домами, центральная площадь со старым памятником Ленину и Дворцом культуры и спорта. Вилюй, гладкая спокойная река, на высоком берегу которой стоял городской музей, спешила мимо, словно хотела утечь, оставив после себя пустое, пересохшее русло и воспоминания о текущей воде.

В то время я учился стрелять из лука в клубе “Черная стрела”.

Я начал стрелять из лука от безнадежности и желания быть одному. Это спорт для одиноких – ты, лук и цель. Главное – правильно дышать. Набираешь воздух, создаешь вакуум в диафрагме, задерживаешь дыхание и натягиваешь тетиву. Отпускаешь на выдохе, словно выплевываешь стрелу. Представляешь, кто твоя цель.

Я не стрелял из блочного лука: блочный лук использует специальный механизм, обеспечивающий силу натяжения до тридцати килограммов. Скорость полета стрелы достигает трехсот двадцати километров в час. К чему мне такая скорость?

Я не спешил.

В клубе “Черная стрела” существовало необычное правило: стреляли не по мишеням. Я брал две стрелы – одну белую, другую черную. Сначала выпускал белую, а затем сразу черную, стараясь сбить белую в полете. Я решил, что когда это удастся, я объявлю победу над силами зла и распущу клуб.

Это было легко: все решения в клубе принимались единогласным голосованием. Голосующих членов было немного. Собственно, всего один – я. Как и неголосующих.

Я знал, что когда силы зла будут побеждены, я смогу заняться чем-нибудь другим. Существует множество бессмысленных занятий. Стоит лишь поискать.

Позже стихи заменили мне стрельбу из лука – такое же безнадежное и одинокое дело. Никогда не попадешь по собственной стреле. Мне все-таки верилось, что это возможно, и я продолжал писать.

Потом появилась Л. Она попала в меня на лету. Моя черная стрела.

Рассвет над тяжелой рекойВоздух заполнен ненужнымСтрела ищет стрелуВстреча назначена в небе

На лету – бах и готово. Что оставалось? Только бежать.

Летом город заносило песком. Песок приходил с реки, ветер нес бело-желтую крупу с высокого вилюйского берега, и мело, мело, словно снегом. Город стоял чистый и светлый от песка. Воздух тоже становился светлее, и если выйти к реке, можно было увидеть Колонию Прокаженных на другом, низком берегу. А если присмотреться, то среди гуляющих по берегу прокаженных можно было различить худого высокого мальчика с луком и двумя стрелами разного цвета.

Он глядел, как ветер несет песок.

Сцена на плоту,

в которой выказывается упрямство

Агафонкин жалел, что ввязался. Вокруг было темно и мокро, лишь колыхание стоячей воды под досками плота из четырех сколоченных ящиков отмечало их движение. Плотом управлял друг Володи – Лева Камелединов; старше на год, выше на два. Леве только исполнилось четырнадцать, и его еле уговорили принять участие в экспедиции.

Они отплыли из дома 16 по Баскову переулку. Дом 16 был знаменит подвалом, и спуск в подвал стоял заколоченный дворником Михаилом Васильевичем – всегда трезвым и оттого нелюбимым в окрестностях высоким, костлявым стариком, после того как в темном поддомном пространстве пропали двое маленьких детей – Коля Баранов и Дима Ворожейкин. Окрестная детвора верила, что в подвале дома 16 прячутся недобитые в войну немцы, которые воруют детей и их едят. Обычное дело.

Идея – как и большинство идей такого рода – принадлежала Володе Путину. Он и Сережа Богданов прочли в пятый раз книжку Марка Твена “Том Сойер”, подаренную им Левой Камелединовым, выросшим из мальчишеских забав и озабоченным ныне не путешествием по далекой реке Миссури, а более насущными заботами: во-первых, своей утренней эрекцией и, во-вторых, дневной близостью широких бедер голубоглазой, похожей на картинку с шоколадки “Аленка”, Марины Полежаевой, с которой он делил парту в третьем ряду. Лева раз десять за урок ронял под парту карандаш, чтобы полезть вниз и – случайно, конечно, – потрогать толстенькие девичьи ноги в вязанных ромбиком чулках. Марина то ли не замечала, то ли не возражала, и Лева мучился, не решаясь ее спросить, что из двух является правдой. Он был с ней подчеркнуто груб, толкал на переменах и однажды развязал пышный белый бант на светло-русой косе. Марина не обижалась, не щипалась в ответ, как другие девочки, а кротко терпела, глуповато улыбаясь в ответ на его выходки.

Она и вправду была неумна.

Теперь, в обступившей со всех сторон, заполнившей подвал сырой темноте Леве всюду виделись Маринины ноги – без чулок. Ноги стремительно выступали из странно густившейся черноты в углах подвала, где воздух казался темнее, чем в середине. Или вдруг – без предупреждения – Маринины голые ноги спускались с неровного потолка, появляясь, проявляясь – манифестация чудесного – между кусков отсыревшей штукатурки и железной арматуры. Лева видел только ноги – розовато-белые, чуть выше колен. Что еще выше – Лева не решался представить. Марины не было: ноги жили отдельной жизнью, наполняя Левино воображение мучительной сладостью и томлением.

Ничего этого Агафонкин, стоявший на плоту рядом с Левой, не знал. Он сжимал в левой руке фонарик “Жук” – странную конструкцию, похожую на эспандер, с ручкой-пружиной. Чтобы фонарик светился, нужно было сжать кулак, пружина под ладонью туго складывалась – еще, еще и еще, и электрический сигнал поступал в контакты крошечной лампочки, начинавшей нехотя превращать кинетическую энергию Агафонкина в электрическую энергию фонарика. Фонарик слабо освещал лишь ближайшее к источнику света пространство – круг желтого марева в темноте. Агафонкин не мог видеть передний плот, на котором плыли Володя Путин и Сережа Богданов.