Надо – значит надо! - Дмитрий Ромов
Если сяду или лягу, сразу замёрзну. Поэтому я начинаю ходить. Камера у меня узкая, но в длину составляет примерно четыре метра. Ходить, стало быть, можно. Вот я и хожу. Шагаю. Как маятник. К этому делу я привычный, в дозоре вон сколько наматываю. Интересно, смогу я без остановки сутки прошагать?
Пить надо меньше, надо меньше пить. Женя Лукашин ещё и подпрыгивал. Я всё-таки в лучшем положении, чем он, у меня тут ветра нет, хоть из окна и сквозит. Время идёт не слишком быстро, и хожу я с не самой большой скоростью, поскольку план шагов у меня рекордный.
Часа через два с половиной раздаются звуки открывающейся двери и приглушённые голоса. Я останавливаюсь.
— Товарищ майор, — тихонько говорит конвоир. — Только недолго, максимум десять минут.
На пороге появляется Белоконь. Он делает шаг и дверь позади него с металлическим лязгом закрывается.
— Ну, — кивает он. — Как дела?
— Всяко было, но чтоб так хорошо ещё ни разу, — усмехаюсь я.
Майор сосредоточенно кивает, и по его виду, да и по словам, сказанным конвоиром у меня складывается впечатление, что ещё далеко не всё закончилось. Похоже, вытащить меня не получается. Ладно, послушаем, что скажет…
— Понятно, — рассеянно говорит он. — Диспозиция такая. Во-первых, Козловский тебе передаёт спасибо. Большое спасибо.
— Добралась жена?
— Он за ней на вокзал сам приехал. Нормально с ней. Бл*дь, баба-дура, ей сто раз говорили уходить оттуда, от урода этого.
— Она не виновата и поводов не давала. Это Анус двуликий, сука.
— Ладно, — рубит он воздух. — Чё про это говорить. У неё муж есть, пусть и решает с ней. Тут вот какое дело. Начальник комендатуры ни в какую не идёт навстречу. Гуревич закусился с начальником гарнизона, но вопрос не решается. Нет, то есть не решён. Решается, но не решён ещё. Таможенники на дыбах стоят. Начальник таможенного пункта орёт, как резанный из-за своего этого. Ну, которому ты кадык того. Я, бл*дь, тебе говорил, что приёмы — это оружие?
— Так я, товарищ майор, оружие и применял. Я не знаю, что там Станислава Сергеевна сообщила, но вопрос серьёзно стоял. Для неё, в лучшем случае, это бы кончилось групповым изнасилованием, а в худшем, когда очухались бы, вполне могли следы начать заметать. На меня они с бутылкой напали. Чем бы там обернулось, не знаю. Я их призвал несколько раз к порядку в устной форме, а потом просто защищался. Самооборона. То есть это не так, что я вошёл, мне крышу сорвало и я на них набросился. Спросите у Козловской жены.
— Да, чё там у неё спрашивать, она на нервах вся. Короче, правильно ты всё сделал. Молодец, Брагин, не подвёл. Один за всех, в общем.
Он мотает головой.
— Проблема в том, Егор, что начальники все упёрлись, хотят делу ход давать, понимаешь?
— Конечно, понимаю, сейчас либо они, либо я.
— Козлы они! — резко восклицает Белоконь. — Главное, знали, чья жена и полезли. Я бы лично им яйца отстрелил. Если б я там был, этим бы и кончилось.
— Ну, одному самому активному я их отбил хорошенечко, — усмехаюсь я.
Майор проходит и садится на кровать.
— Уроды, бл*дь! — в сердцах говорит он и замолкает.
Я подхожу и сажусь рядом. Пару минут мы ничего не говорим. Белоконь только головой качает.
— Вот, — тихонько произносит он, — Оксанку мою…
Он снова замолкает, сглатывает и сжимает челюсти. Желваки так и ходят.
— Так и угробили… — выдыхает он. — Двое их было. Думаешь сели? Нет. Доказательств недостаточно оказалось. Один, сынок большого начальника быстренько в армию ушёл. А второй… Второго я сам наказал. Да. Только он-то не делал… ну… Он держал, короче… А этот… Сука… Я приехал в часть к нему, а он там, как сыр бл*дь в масле. В наряды не ходит, нихера не делает. Зато у командира роты… Батя там ему и деньги и жратву за сынка своего. Рог изобилия, короче… Ай, да хер с ними…
Но, помолчав, он добавляет:
— Я говорю, мол, он преступник, а капитан этот, командир роты… Сука! Ладно, ты понял, в общем…
Он в сердцах машет рукой.
— Понял, Василий Тарасович. Соболезную вам. Вы с тем уродом разобрались?
— Да не о нём сейчас. Это уж пятнадцать лет прошло, больше даже. Как тебя-то вытащить, вот что важно. Они же трибунал хотят. Ну, и начальник гарнизона, чтобы Гуревича уделать, тоже настаивает. Там снаружи такой кипиш сейчас. Сука! Ну как так-то⁈ Из-за своих, бл*дь, обидок он человеку жизнь испортить готов.
— Так это обычное дело, товарищ майор. Но вы если мне помочь хотите, сделайте, пожалуйста, несколько телефонных звонков в Москву. Но только ещё сегодня. А именно, три. Записывайте. Первый. Куренков Роман Александрович. Записывайте номер.
Я диктую, а он, достав блокнот конспектирует.
— Второй. Скачков Виталий Тимурович. Третий. Злобин Леонид Юрьевич.
— Кто? Злобин? Тебя что, по голове ударили? Или это другой Злобин?
— Я всё объясню, слушайте внимательно. Куренкову надо звонить немедленно, пока он ещё на работе. Впрочем, на всякий случай, домашний тоже запишите. Когда позвоните, трубку снимет секретарь. Сразу говорите, что звонит Егор Брагин. Вас тут же соединят. Ну, а там уже представьтесь собственным именем и расскажите, что у нас тут произошло. Сообщите ему имена таможенников и название таможенного пункта.
Он всё записывает.
— Потом позвоните Скачкову. Это его прямой телефон. И запишите ещё в машине номер. А последний в списке Злобин. Этот номер записывать не надо. Его можно только в голове держать.
Белоконь смотрит немного ошалело.
— Да, Злобин тот самый, но, знаете что, ему пока не звоните… Мы вот как сделаем. Если завтра до вечера меня не выпустят, вот тогда вы и сделаете звонок. Первого числа. А пока не надо. Да, точно, так будет намного лучше. Сейчас только Куренкову и Скачкову.
— Это мне в отряд надо ехать, — кивает он.
Дверь приоткрывается и просовывается голова конвойного.
— Товарищ майор…
— Идите, Василий Тарасович. Всё нормально будет, не переживайте. Мы им ещё покажем Кузькину мать.
— Ладно, покажем. Ты держись здесь. Мы своих
