Пистоль и шпага - Анатолий Федорович Дроздов
– Ваша светлость! – обратился он, спрыгнув с коня. – Французы прекратили огонь и выслали парламентера, который просит встречи с вами.
– Вот как? – удивился Кутузов. – Где же он?
– Следует за мной, – сказал адъютант. – Скоро будет.
Коленкур прибыл вместе с Милорадовичем – генерал не смог сдержать любопытства и пожелал услышать предложение парламентера. Кутузов принял француза на виду у всей свиты. Любопытных набежало много, и они толпились за спиной главнокомандующего, вполголоса обсуждая удивительное событие. Сухо поприветствовав бывшего французского посланника, Кутузов выслушал его и изобразил задумчивость, хотя внутренне ликовал. Измученной русской армии передышка требовалась еще больше, чем французской, к тому же это сулило меньшие потери, чему главнокомандующий от души радовался. Удастся вывезти и раненых, на что при спешном отступлении рассчитывать было трудно.
– Что ж, – ответил Кутузов на прекрасном французском. – Я сочувствую горю вашего императора, потерявшего зятя. Как христианин не могу не откликнуться на призыв к милосердию, поэтому согласен на перемирие. Сообщите об этом Бонапарту.
– А Мюрат? – спросил Коленкур. – Пленные?
– Их вам отдадут, как и тело маршала. Я распоряжусь.
Коленкур поклонился и пошел к своей лошади. Забрался в седло и в сопровождении верховых горниста и знаменосца с белым флагом отправился обратно. Следом устремились адъютанты Милорадовича – проводить до линии соприкосновения войск, дабы, не дай бог, чего не вышло. Не то выпалят сдуру по парламентеру – позора не оберешься.
– Не следовало соглашаться, ваша светлость, – буркнул Милорадович, проводив взглядом процессию. – Неприятель выдохся, мы могли бы его разбить.
– Нет, Михаил Андреевич, – покачал головой Кутузов. – Бонапарт еще не пускал в дело свою гвардию, а она у него сильна. Но он просит перемирия, а это о чем говорит? – он обвел взглядом свиту. Генералы смотрели на него с недоумением. – Мы победили, господа! Заставили француза просить пардону. Виктория, господа! Не попустила антихристу матушка Богородица! Смилостивилась над рабами своими! – Кутузов перекрестился и всхлипнул.
Как любой старик, он был скор на слезу, но еще лучше умел лицедействовать. Вот и сейчас следовало внушить подчиненным нужный настрой.
– Попросите духовенство отслужить молебны, – распорядился он. – Пошлите ратников собрать раненых и отнести их в гошпитали. Тех, кому помощь подана, везите в Москву.
– Почему не в Можайск? – влез Бенигсен. – Он ближе.
– Там не будет места для стольких раненых, – возразил Кутузов своему начальнику штаба. – Москва и только Москва.
«А там и далее», – подумал он, но вслух этого не сказал…
7
Роскошный дормез, влекомый шестеркой лошадей, вкатился в ворота постоялого двора и, качнувшись на рессорах, замер у крыльца. Соскочивший с запяток лакей разложил складную лесенку под дверью, после чего распахнул ее. В проеме тут же возникла молодая женщина лет двадцати пяти, с миловидным, удлиненным лицом, острым подбородком и темно-карими, почти черными глазами. Из-под ее красного шелкового капора выбивались черные локоны. Лакей протянул руку в белой перчатке. Опираясь на нее, женщина сошла по ступенькам и встала у дормеза. К ней тут же подскочил хозяин постоялого двора. Прибытие важной гостьи он заметил из окна и опытным взглядом сразу оценил богатый вид дормеза и сопровождавших его экипажей.
– Добро пожаловать, ваше сиятельство! – склонился он в поклоне. – Желаю здравствовать.
– Здравствуй и ты! – кивнула путешественница и добавила: – Комнаты мне и моим слугам, мне – самую лучшую. Горячей воды помыться и ужин. Последним займется мой повар.
– Как прикажете! – еще раз поклонился хозяин. – Только… – он замялся.
– Что? – нахмурилась гостья.
– Лучшую комнату генерал занял. Часом ранее изволили прибыть.
– Что за генерал? – осведомилась женщина.
– Действительный статский советник Виллие. Так они отрекомендовались.
– Яков Васильевич? – улыбнулась гостья. – Что он здесь делает? В действующей армии должен быть. Ты вот что. Поди к нему и спроси: не соизволит ли он уступить комнату фрейлине ее императорского величества, графине Орловой-Чесменской[31]. Она устала дорогой и хочет отдохнуть. Я за то буду ему благодарна.
– Сей минут! – выпалил хозяин и убежал.
Лакей тем временем вытащил из подкатившего следом экипажа стул с обитым багряным шелком сиденьем и поднес его хозяйке. Графиня села и обмахнула лицо веером. Душно. Погоды в этом году стоят жаркие, душно даже вечерами, хотя на дворе уже осень. В дормезе графиня обливалась потом, вот и сейчас влажная рубашка прилипла к телу, от чего ей было некомфортно. Скорей бы облиться водой и лечь на прохладные простыни…
Распахнулась дверь постоялого двора, но на крыльце появился не хозяин, а мужчина средних лет в мундире статского советника. Подойдя к графине, он склонился в поклоне.
– Здравствуйте, Анна Алексеевна! Рад вас видеть.
– И я рада, Яков Васильевич! – улыбнулась графиня, протягивая руку в лайковой перчатке. Вилие, а это был он, склонившись, коснулся губами узкого запястья.
– Мне сказали, что вам нужно отдохнуть с дороги, – продолжил статский советник, отступив на шаг. – Счастлив уступить вам свою комнату. Она очень покойная. Окна выходят на задний двор, проезжающих не видно и не слышно.
– Благодарю! – кивнула Анна и поинтересовалась из вежливости: – А как же вы? Я вас не стеснила?
– Не беспокойтесь! – махнул рукой Вилие. – Мне уступил комнату мой спутник, подпоручик Руцкий. Мы с ним следуем по именному повелению в Петербург. Его комната хоть и маленькая, но мне довольно. Я военный лекарь, с начала кампании в действующей армии. Доводилось и под открытым небом ночевать.
– А вашему спутнику?
– Ему – тем более. Он боевой офицер. Хотя в прошлом лекарь, причем очень хороший, однако решительно поменял Эскулапа на Марса[32], – Вилие вздохнул. – Не тревожьтесь за Платона Сергеевича. Он даже обрадовался. Сказал, что с удовольствием заночует на сеновале – там не так душно.
– Что ж, – сказала Анна, вставая. – Проводите меня до комнаты, Яков Васильевич…
Спустя час, вымытая в лохани верной Катюшей, облаченная в свежую рубашку и шелковый халат, графиня сидела за столом в своей комнате и ела томленную на пару речную рыбу. Кушанье приготовил личный повар, француз Жюль, который воспользовался кухней постоялого двора. Рыба тоже местная, а вот руку к ней приложил мастер. Налим в сливочном соусе, а подали именно его, совсем не пах тиной и рекой – наоборот, благоухал свежим маслом и специями. Белое, упругое мясо рыбы таяло во рту. Его вкус оттенял благородный букет шабли урожая 1808 года. Свежий, ароматный хлеб, легкий салат из овощей – и ничего более. Повинуясь советам своего духовника, Анна старалась быть скромной в еде и питье. Вот и сейчас, в постный день, единственное, что себе
