Память - Владарг Дельсат
— Закончится война… — тихо проговорил Гришка сквозь слезы. — Мы уедем в Ленинград… — он с трудом брал себя в руки. — Там будет много хлеба… масла и…
— Сахара… — закончила за него девочка, тихо всхлипнув. Она помнила мечты малышей, которыми те делились холодными ночами, не зная, проживут ли следующий день.
— И теплое молочко для моей хорошей, — улыбнулся ей взявший себя в руки юный сержант. — Чтобы ты всегда улыбалась.
— Я буду! — пообещала номер… Маша. — Ведь этих больше не будет?
— Никогда не будет! — твердо произнес мальчик, в голосе которого лязгнула оружейная сталь. Офицер одобрительно кивнул, затем посмотрел на часы и хмыкнул.
— Есть хотите? — поинтересовался он.
— Машенька всегда хочет, — ответил ему сержант. — Но много нельзя, а то живот болеть будет, поэтому пока еще рано. Так что мы пока подождем, а перед выходом перекусим.
Мысль была правильной, до начала операции по эвакуации оставалось не так чтобы очень много времени, поэтому старлей кивнул, выходя из палаты, заодно разгоняя застывших у самого порога людей, доселе завороженно слушавших мальчика. И слушали они больше не то, что он говорил, а как он это говорил.
Глава 14
Тех детей, которые нашли своих лагерных мам и пап, начали расселять по реабилитационным базам. Конечно, были и те родители, что не приняли изменения своих детей, решив от них отказаться, но малышей это никак не трогало, для них мамой или папой были совсем другие. Тут помогали и подключившиеся волхвы, поэтому трагедий не случилось.
Считавших своей мамой номер девять-ноль-четыре-пять оставили в госпитале, собрав две палаты. Врачи, предупрежденные о том, кто прибудет в скором времени, уже предвкушали встречу, ведь они не знали, что в данном случае речь пойдет не о реинкарнации. А пока ожидали, с детьми работали психологи, сидели родители, рассказывая о том, что теперь будет много молока и хлеба, отчего дети счастливо улыбались. Нужно было учить всему — чистить зубы, расчесываться, надевать не только платье, но и белье, не пугаться отсутствию номера…
Психологи менялись, долго просто не выдерживая. Дело было не в самих рассказал, а в понимании, что дети действительно это прошли, отчего все воспринималось намного острее. Но нужно было работать, и врачи работали. Постепенно начинало что-то получаться, девочки и мальчики привыкали самостоятельно мыться, хоть немного обслуживаться, хотя временами смотрели так жалобно, что их родители просто терялись. Впрочем, медсестры уже знали в чем дело, давая мгновенно начинавшим улыбаться детям кусочек хлеба, который те сосали, как конфету.
— Что ты, тетя! Это совсем не больно, — сообщила улыбающаяся номер девять-три-три-пять в ответ на вопрос психолога. — Не так, как от отравы или собаки кусают, а просто засыпаешь и все. И сразу волшебная страна, так мама говорила, вот! А ты не видела мою маму?
— Пока нет, но я уверена, она придет, — ответила ей уже получившая некоторый опыт врач.
— Конечно придет! — уверенно произнесла девочка, все еще называвшая себя номером. — Мама должна быть тут, потому что как же без мамы? Она за нами ухаживала! Делала камушки хлебом и прятала от палачей, чтобы не убили. Ты знаешь, как ее за это били?
— Знаю, малышка, все уже знаю, — тихо проговорила женщина, прижимая к себе ребенка.
Эти истории были похожи. Мальчики и девочки двенадцати-тринадцати лет, защищавшие совсем малышей, как могли. Прятавшие заболевших, кравшие продукты, чтобы накормить детей с голодными глазами… Настоящие герои, в рассказах маленьких детей выглядевшие святыми мучениками… И любили их так, как никого и никогда.
С голодом тоже была проблема — голода уже не было, но привыкшие к нему малыши ели, зачастую, через «не могу», поэтому взрослым нужно было ограничивать порции, просто, чтобы не стало плохо, но дети смотрели так жалобно… Трудностей было полно, а еще нельзя было ставить много блюд перед детьми, особенно перед теми, на которых испытывали яды — они начинали плакать, думая, что их хотят отравить.
Врачам приходилось вспоминать опыт конца войны, чтобы просто привести в порядок маленьких героев. Играть с одногодками эти мальчики и девочки просто не могли. Видевшие, каким может быть хлеб, эти дети не понимали «чаепития с куклами» или «пасочек» из песка. Поэтому с ними занимались совершенно особым образом, стараясь сделать так, чтобы хотя бы к школе они начали напоминать обычных детей, не считая строго заговорившего с ними человека фашистом, желающим избить.
— Что мы имеем? — поинтересовался ответственный за все происходящее офицер.
— Сначала реабилитация, — ответил ему реабилитолог. — Дать посидеть с ветеранами, поговорить… А потом уже можно и в детские сады, только специальные. Хорошо бы у всех найти их лагерных мама и пап.
— Товарищи работают, — сообщил ответственный в звании полковника. — да только, как мы гарантируем отсутствие черных одежд и спокойные интонации?
— Да, это проблема, — кивнул ему врач, думая о том, что нужно звать коллег, тут им одним не справиться.
Врачи работали, малыши ждали маму или папу, а большая страна еще даже не знала, что какие-то сила ей вернула души ушедших когда-то очень давно ребятишек, давая им возможность прожить свою жизнь, без голода, пыток и палачей в черном.
* * *
К вечеру у Гриши начала побаливать голова, что было им проигнорировано. Проследив, как уложили на носилки Машеньку, он двинулся вослед, вплоть до броневика. Внутри оказались держатели носилок с фиксаторами, и вполне удобное, на взгляд юного сержанта, кресло рядом, куда он и уселся. Номер… Маша протянула к нему руку, которую мальчик сразу и погладил.
— Вот, видишь, как нас защищают? — спросил ее Гриша. — Броневик целый!
Мальчик, конечно, знал, что бронеавтомобили защищают так себе, но доверял военным вокруг себя, будучи уверенным, что о танках они подумали. Война еще жила в нем, что офицеры видели — Гриша из боя не вышел. Он мыслил теми категориями, внимательно осматривал небо, поглядывал по сторонам и обязательно — под ноги. Маша, же оказавшись в поехавшем куда-то броневике, тихо заплакала.
— Что случилось у Машеньки? — ласково спросил сержант, в общем-то представляя себе — что.
— Я немощная… — прошептала сквозь слезы номер… девочка. — Я… меня…
— Ты не немощная, — Гришка очень хорошо знал, что это такое и почему узники так реагируют. — Ты просто устала, вот отдохнешь и все в порядке будет. А пока надо полежать.
— Не немощная… устала… — повторила она за ним. — Ты такой теплый, я, наверное, не смогу без тебя.
— Вот и не надо без
