Память - Владарг Дельсат
Пока дети наслаждались, пришел приказ об эвакуации, опять всполошивший сотрудников посольства. Учитывая, что за Стоунами, да и за девочкой явно охотились, то ожидать можно было чего угодно. Вот только именно чего угодно ожидать и не хотелось, поэтому товарищи офицеры собрались за столом.
— На берегу их примет группа, — сообщил находившийся на связи с Москвой атташе, тоже несколько озадаченный. — Наша задача — довезти до берега.
— Учитывая, что ожидается противодействие… — задумчиво проговорил старший лейтенант. — Предлагаю уложить их в «бардак»[24], там и бойницы имеются, пистолет-пулемет мы ему вернем.
— Оружие всяко вернуть придется, — кивнул Лис, сидевший рядом. — Чтобы он нас за врагов не принял случайно.
— Или не случайно… — хмыкнул старлей. — «Бардак» у нас есть, механики его в порядок приведут, мы к ним еще… да вон, Лиса и посадим, пару «мух»[25] дадим, у нас есть…
— Идет, — кивнул атташе.
В целом, решение было удачным, кроме того, если двигаться по темноте, то вариантов было больше, учитывая приборы ночного видения у бронемашины. В любом случае, задача уже имела решение. Несмотря на то, что с девочкой работали очень активно, восстанавливалась она очень медленно, поэтому вариант транспортировки подводной лодкой казался вполне удачным.
Решив предупредить молодых людей, старлей двинулся в их палату, где Гриша как раз перевязывал свою Машеньку, на имя Виолетта не отзывавшуюся. Она и на имя «Маша» с трудом реагировала, но, все-таки, реагировала, что внушало некоторые надежды юному сержанту. Марк Захарович эвакуировался вместе со всеми, поэтому сейчас сидел с женой, пытавшейся переварить факт того, что была замужем за шпионом. Впрочем, отказываться от мужа женщина не спешила.
— Товарищ сержант, — позвал офицер, оказавшись на пороге.
— Я! — откликнулся Гришка, продолжая бинтовать, по уставу имел право.
— Сегодня в двадцать два ноль-ноль вы будете эвакуированы, — сообщил ему старлей.
— Есть, — получив в ответ короткий ответ, офицер подошел, чтобы положить на прикроватный столик пистолет-пулемет сержанта. Патронов только к нему не нашли, но у Гришки еще было. — Гранат дадите? А то я свою использовал — фрицев поджарил.
— Дам тебе гранату, — вздохнул старлей. — Ты, главное, без команды не стреляй.
— Угу, и границу не перейду, — хмыкнул Лисицын, вспоминая рассказы о начале войны.
— Шутишь — это хорошо, — хмыкнул старлей, удаляясь.
Улыбнувшийся сержант закончил с девочкой, сразу же его обнявшей. Он, конечно же обнял Машеньку, садясь и укладывая ее себе головой на колени. Девочка, которой вдруг не хотелось называть себя номером, смотрела на него и улыбалась.
— Когда ты меня держишь, мне совсем не хочется называть себя номером, — призналась она. — Хочу быть Машей… Ты так ласково меня называешь…
— Ты Машенька, — погладил ее Гришка. — Никогда больше не будет этих, и номеров больше не будет. А мы с тобой поедем домой… Там хорошо, ты увидишь сама, потому что мы победили.
— Победили… — прошептала номер… Маша, так и не приняв своего старого имени, что Эмму, конечно, огорчало, но не слишком. Слышать, как дочь называет себя номером, для матери было намного страшнее, поэтому она смирилась.
Гриша же, сидя рядом с еще не ходившей Машенькой, чистил пистолет-пулемет, потом, положив его рядом, залез в вещмешок, чтобы достать початую пачку патронов — надо было зарядить оба магазина, потому что кто знает… Девочка улыбалась, чувствуя себя в полной безопасности и от этого ощущения хотелось петь. Правда, запеть в голос она не решилась, все-таки еще опасаясь привлекать внимание именно так. Лагерь все не отпускал ее… Он еще жил в ней, вцепляясь своими кровавыми когтями, казалось, в самую душу…
— Давай ты поспишь? — предложил он Машеньке, закончив с оружием и перебрав вещмешок.
— Боюсь, — призналась номер… девочка. — Просто боюсь, давай я просто так полежу, а ты мне что-нибудь расскажешь?
— Хорошо, — кивнул Гриша, отлично понимая Машу, кошмары были делом обыкновенным — к нему тоже они, бывало, приходили и тогда он пугал свою девочку отчаянным криком. Все война…
Задумавшись, юный сержант вдруг вспомнил… Как наяву, встала перед ним совсем маленькая землянка, в которой сидели Верка, Гришка и Маша.
За кружкой чая они мечтали о том, что будет после войны. Девушка рассказывала о Ленинграде, стараясь показать его таким, каким он запомнился ей — мирным, ярким, веселым. Город Революции, город Ленина… Для нее это были не просто слова, и девушка рассказывала, заражая своей любовью младших, слушавших ее, затаив дыхание. Коптилка, сделанная из гильзы снаряда, едва освещала одухотворенное Веркино лицо.
— Вот уедем мы в Ленинград, у нас будет много хлеба, масла и сахара, — мечтала девушка. — И теплое молоко для Аленки, да?
— Я и на холодное согласна, — улыбнулась девочка, прижавшись к Гришке. — Главное, чтобы война закончилась.
— Закончится, обязательно, — погладил ее мальчик. — Вот дойдем до Берлина…
— Дойдем… и будет много хлеба с маслом… — прошептала Машенька.
Не сдержавшись, Гриша тихо всхлипнул и заговорил, рассказывая о городе, в который они так и не поехали, потому что фашистский снаряд убил и Верку и Машу… Мальчик рассказывал, повторяя Веркин рассказ, а его лицу текли слезы. Номер… Маша обняла своего Гришу за пояс, положив голову ему на колени и слушала. И пожилая медсестра слушала, а Марк Захарович вытирал слезы, вполголоса переводя своей жене то, что рассказывал абсолютно точно не видевший этого города мальчик. Но он рассказывал так, что люди почти видели перед собой и проспекты, и мосты…
— Почему он плачет? — тихо спросила миссис Стоун. — Он скучает по городу?
— Мальчик никогда не видел этого города, — с горечью ответил ей Марк Захарович. — Он повторяет слова Веры Нефедовой. Она была его семьей там…
— На войне? — поняла Эмма, прижав руки к губам, она смотрела на маленького солдата, бывшего сейчас совсем не здесь. Мужу ничего не потребовалось объяснять женщине — она поняла сама.
— Эта девушка и еще одна малышка погибли на его глазах, — закончил свой рассказ советский разведчик. — Он остался один, пока не спас нашу Летту.
— Так и не дошел я до Берлина… — вздохнул Гришка, обнимая Машеньку. — Зато ты живая, это важнее.
— Дошел, — услышал он голос старшего лейтенанта, зашедшего в палату, возле которой столпился весь свободный персонал, слушая рассказ фронтовика. — Смотри сам.
Офицер достал из кармана фотографию, на которой был весь их санбат, сфотографированный на фоне серой стены, на которой было много разных надписей, но одна привлекала внимание: «Вы нас убили, но мы дошли! Гриша, Вера, Маша». И тут юный сержант не выдержал, заплакав. Офицер остановил рванувшуюся к мальчику Эмма, покачав головой.
— Ему это надо, пусть поплачет, — тихо произнес старлей, вспоминая отца.
Номер… Маша прижала к себе Гришу,
