Время перемен - Евгений Васильевич Шалашов
Вспомнил! Это же «братец» Иоанн Чуриков, лечивший пьянство. Он, вроде бы, был кем-то вроде экстрасенса, а еще организовывал коммуны, напоминавшие секты. Мне, в свое время, пришлось немного поработать по воинствующим сектам, представляющим угрозу для государства и, соответственно, изучать и разновидности русских сект, и биографии основателей.
– Товарищ Полина… – начал я, и сбился. – Или Капитолина?
– Капитолина, – поджала губки моя бывшая подруга. И не лень же ей столько раз менять имена и фамилии? Вспоминай теперь.
– Хорошо, – покладисто кивнул я. – Товарищ Капитолина, а почему здесь товарищ Чуриков не в полный рост?
– Так там крест был и книга какая-то, божественная, – пожала плечами Капитолина. – А у нас в коммуне половина ребят комсомольцы, зачем нам фотография с крестом?
Да, действительно. Зачем комсомольцам портрет священника с наперсным крестом, да еще рядом с товарищем Ленина? А что тут сказать? Не настолько хорошо я знаю учение Иоанна Чурикова, чтобы сразу же заявлять, что это противоречит комсомольской этике. «Трезвомол» Иоанна Чурикова просуществует до конца двадцатых годов, а потом все его коммуны прикроют. Может, и зря? Сектанты они, или нет, но Советскую власть поддерживали, и народ от пьянства отучали. А может, потому и прикрыли?
– Владимир Иванович, а где же ваше колечко? – медовым голосом поинтересовалась Капитолина.
– Колечко? – не враз я и понял, потом дошло. Она же имеет в виду обручальное кольцо. И что соврать-то? Хотел сказать, что колечко в Париже оставил, у жены, побоявшись, что украдут в дороге, но зачем кому-то знать, где я обитаю в последнее время? Ответил просто: – Вначале носил, а потом перестал. Все время казалось, что съезжает.
Не знаю, поверила ли товарищ Капитолина-Полина, но я пересказал ей факт из своей реальной жизни – той жизни, которую вел до попадания в тело Аксенова. Я и на самом деле носил обручальное кольцо только первый год, а потом перестал. Впрочем, все равно женщины говорили, что у меня на лбу написано, что женат.
Пожалуй, про «трезвомол» я Владимиру Ильичу расскажу, пусть посмеется. А может и нет, опечалится. Ленин, хотя и терпит секты, но не очень-то жалует сектантство и оккультизм.
– Товарищ Аксенов, а вы где остановились? У тетки? – поинтересовалась Капитолина.
Я только пожал плечами, потому что и сам еще не знал, где остановился. Может, отправлюсь к тетушке, а может губисполком куда-нибудь да пристроит.
– Капитолина, не привязывайся к человеку. Не видишь, он занят, – слегка приструнил мою несостоявшуюся жену товарищ Тимохин, увлекая меня за собой, на выход.
Преследовать нас Капитолина не стала, и мы с Тимохиным благополучно вышли на улицу, уселись в санки и помчались к зданию губисполкома.
В кабинете у Тимохина было тепло, и я с удовольствием снял шинель. Увидев два ордена, председатель губисполкома присвистнул.
Тимохин перво-наперво напоил меня чаем с сухариками.
– А что, паек для ответственных работников отменили? – удивился я.
– Да ну, Владимир Иванович, какой паек? – махнул Тимохин рукой. – У нас, как у всех совслужащих, общий паек. На месяц положено пятьдесят фунтов муки, картошки тридцать фунтов, да капусты. Мясо, если убоина есть. Но по мясу губерния за прошлый год план не выполнила, все в центр отправлено. Ну, масло там, фунт, сахара фунт, если от детских пайков останется.
– Это как? Что значит – детский паек?
– Мы в прошлом году решение приняли – всем городским детишкам до десяти лет, каждый месяц по десять фунтов манки давать, фунт сахара и два фунта масла. Если на эти пайки хватает, то и нам достается. Нет, значит нет. Не скажу, что шикарно живем, но с голоду не пухнем. Сам вспомни, как в восемнадцатом-то году было?
Вспоминая восемнадцатый год, я кивнул. Да, в том году гораздо хуже с продуктами было, но ничего, пережили.
– А вообще, молодцы, Иван Васильевич, что завод сохранили, – похвалил я Тимохина.
– Так это не я, а рабочие, – застеснялся Тимохин. – Я же, после ранения завземотделом был, насмотрелся, как крестьяне пашут, да чем боронят. Хорошо, если у половины мужиков плуги есть, а ведь кое-кто по старинке, сохой пахал. Это же и для лошади тяжело, и для мужика. А бороны деревянные? Да иная кобыла такую борону с места не сдвинет, а не то, что работать. У нас же, сам знаешь, всех справных коней в армию позабирали, только одры остались. Вот, начали мы с директором завода кумекать – как же нам дальше-то жить? Не век же война будет, верно? А как закончится, так и пахать надо, и сеять. Паек рабочие получают, стало быть, пусть работают. До революции-то четыреста человек трудилось, а нынче половина осталась. А потом кто в армию ушел, кто в деревню уехал. А если суда не ремонтируют, так пусть что-то другое делают. И стали потихоньку плуги делать да бороны. Кое-что у крестьян меняли, но ведь откуда у мужиков лишний хлеб, чтобы на плуг обменять? Но делали, вроде бы, впрок. Вот, дождались.
– Нет, вы все-таки молодцы, – похвалил я Тимохина, а вместе с ним и других земляков.
– Время такое, приходится деньги зарабатывать, – грустно усмехнулся Иван Васильевич. – А кое-кто спрашивает: «За что боролись, за что кровя проливали?» Не понимают, что счастье трудом зарабатывается, а с неба не сыплется.
– Это точно, – поддержал я председателя губисполкома, а потом поинтересовался. – А что там за история с деревянными баржами?
– Да какая там история? – пожал плечами Тимохин. – Деревянную баржу соорудить – невелика наука. Но где материал взять? Вернее, – поправился Иван Васильевич. – Леса в губернии тьма, а кто валить-то станет? Денег на это нет, пайки ужаты. Вон, прошу у Есина, чтобы пленных офицеров дал, так не дает.
– А что за пленные офицеры? – насторожился я. – Вроде, у вас боевые действия не велись, прислали откуда-то?
– Из Питера, а откуда еще? – хмыкнул Тимохин. – Там и после Юденича пленные оставались, еще из Мурманска седьмая армия присылала. Да и царские офицеры есть.
Услышав, что седьмая армия посылала военнопленных
