В. Бирюк - Парикмахерия
«Предчувствия его не обманули». В смысле: меня. Но не в форме — «душа не принимает», а в форме — «слезь с косы, а то хуже будет». «Хуже» — не «будет». «Хуже» — уже настало.
– Глава 96
Во дворе заимки носом в землю лежали мужики. Без поясов и, соответственно, без топоров и ножей. Ивашка, с саблей в руке, гулял перед строем (или правильнее — «ложем»?) и выдавал обещания потоком. Включая трудноосуществимые. Типа: «локти себе по-обкусываете». С другой стороны ряда лежащих мужиков стоял Ноготок, поигрывая в руках своей секирой.
– Вечер добрый. Что тут у вас?
«Что тут у нас» выплеснулось на меня смесью мата и жалобного скулежа. Ивашка рявкнул и ткнул саблей в сторону. Там, у забора, валялась какая-то хрень, прикрытая мешковиной. Пришлось подойти и посмотреть.
Под насквозь промокшей, склизкой от крови, грубой и грязной мешковиной лежал самый мелкий из «птицев». То самый, что так боялся, что я заберу из-под него уже мёртвую «пророчицу». Как он тогда торопился, мельтешил… А теперь лежит совершенно спокойно и неподвижно. В луже натёкшей, из прорубленной с левой стороны шеи, крови. Рана-то — невелика. Как голову срубают напрочь — из самых первых моих здешних впечатлений. Так что, могу оценить почти профессионально — здесь просто глубокий порез. Прорезавший артерию.
Я велел всем заткнуться и выслушал Ивашку. «Птицы» пытались «чирикать» — пришлось призвать их к порядку. Выразительно. Потом — наоборот. Пришлось призвать к порядку Ивашку. Пока мужики высказывали свою версию. Как Змей Горыныч в три головы на пруду поёт — долго, хором, не в такт.
Господи, как мерзко разбираться в причинах идиотской ссоры, стоя над её результатом — трупом покойника! Моего терпения хватило ненадолго. Я просто пошёл и нашёл свою шашечку. Как-то после орально-убивальной ночи она мне сильно не требовалась. А тут пришлось в куче нашего барахла поискать. Вышел во двор, проверил заточку на ногте. Чтоб все видели. Типа: внутри темно — тут светлее. Нацепил через плечо на спину. И изложил своё видение произошедшего.
– Вы двое, самые умные. Один самый старший, другой самый сильный. Я над вами Ивашку начальным человеком поставил. Вы начали над моим человеком издеваться, обидные прозвища ему придумывать.
– Да. И чё? Слово — не хомут, шею не натрёт.
– Молчать. Я вас выслушал. Теперь — вы меня. Кто не хочет — переляг к покойнику. Мне грязюку кровавую по всему двору разводить не интересно. Нет желающих? Пошли дальше. Остальные вас слушали и хихикали. По дурости. Когда бревно сорвалось и на Ивашку покатилось, дурак, ныне покойный, так и заорал, как от вас наслушался: «Эй ты, придурок беременный, с метёлкой на опояске — брысь оттедова». Так?
– Дык он же предупредить хотел, может, жизнь спас. Этому… как ты сказал.
– Это не я сказал. Это ты, Чимахай, придумал, сказал, покойничка повторять выучил. Это — твоя вина.
– Чего?! Ты этого павлина брюхатого обеляешь, а меня винишь?! Ты сам-то сопля! Ты…
Чимахай начал подниматься, за ним зашевелись и остальные.
Ещё чуть — и всех четверых придётся тут вот и зарубить. Всех. Вот так сразу, не поговорив, не объяснив… Просто — «в куски». Просто из соображений собственной безопасности.
По тому, как перехватил секиру Ноготок, как, совершенно автоматически, развернулся боком и повёл назад руку с саблей Ивашка… Мясо рубленное. По всему двору. Кусками. И кусочками…
Я закинул за спину правую руку и, глядя прямо в глаза подымающемуся на ноги Чимахаю, шагнул ему навстречу, одновременно вытягивая шашку из ножен на спине. Отвёл руку в сторону и крутанул. Шипящая шашка — позор. Я — не опозорился. Поёт. Блестящее металлическое кольцо постояло, тоненько жужжа, справа. Мужики как заворожённые, замерев в неудобных позах в полу-подьёме, смотрели на этот круг. «Кольцо всевластья — кольцо смерти». Чьей-то.
Потом я резко остановил вращение и, чуть замедленно, чуть манерно-подчёркнуто, чуть щёлкнув пятками своих без-каблучных мягких сапог, чуть выгнув «грудь колесом», вспомнив где-то, в каком-то историческом фильме, виденное, вытянул шашку вдоль руки, положив остриё себе на плечо. Постояли-посмотрели. Друг на друга. Я — как парадный лейб-казак, они — на полусогнутых. И… они опустились назад, носом в землю. На брюхо. На своё место. На нормальное смердячье место. На «дольше всех» завис в раскорячку в полуприседе Чимахай. Всё переводил взгляд с шашки в моей правой на дрючок в левой. Потом сообразил, что остался один, оглянулся. И грохнулся на колени. Потом — на живот. Потом, как положил их Ивашка перед моим приходом — сложил ладони на затылке. Всё. Бунт подавлен, плаванье продолжается. Приступаем к раздаче слонов. И — слоников.
– Ну вот. А теперь, коли всем стало ясно, то хочу я услышать покаяние. В том, что вы своей неразумностью и злобностью своего сотоварища под саблю, под меч карающий, подвели. В смерти его — покайтесь. А меня, господина своего, вы лишили имущества — моего холопа. Разорили, имению моему ущерб сделали. И тем клятву свою холопскую — нарушили. Начнём с тебя, Звяга. Встань.
– А чё я? Как чё — так Звяга. Я там вооще…
– Встать.
Звяга отнюдь не рвался переменить своё «набрюшное» состояние. Скорее — наоборот. Пытался вжаться в землю как боец под артобстрелом. Здоровенный взрослый мужик пытается прикинуться кочкой мелкой. Перед тощим сопливым подростком. У которого поющий кусок точёного железа — в руке, и готовность убивать — в душе.
– Звяга, будь добр, сделай по слову моему, встань. А то ведь… зарежу. Нахрен.
Зрелище острия шашки, опущенной до земли перед его носом, оборвало детский лепет здоровенного мужика. Не снимая ладоней, сложенных по-дурацки домиком на макушке, он неловко поднялся.
– Я… эта…
Вот именно. Услышать внятное, членораздельное, искреннее покаяние от мужиков не удастся. Это я уже понял. Они просто слова в предложение сложить не смогут. А повторять за мной… Да они сейчас, со страху, хоть какую белибердень повторят. Зря я это. Насчёт — «покайтесь грешники». Впустую. Наперёд запомни, Ванька: покаяние имеет смысл либо добровольное и прочувствованное, либо, если уж принудительное, то только публичное. Для воздействия на души ещё не покаявшихся. Включая ещё и не согрешивших. А пока — переходим к следующему аттракциону.
– Я знаю, что «ты». Я знаю что «эта». Раздевайся.
– Эта… Зачем… Ну…
– Не «зачем», а «почему». По слову моему. Быстро.
Звягу трясло. Не только руки, но и зубы, и колени. Он запутался в рукавах рубахи. Потом, стаскивая штаны, зацепился в штанинах. Упал. И, в панике, что я сочту его задержку проявлением неповиновения, рвал ноги из портов, непрерывно повторяя:
– Я вот, я счас, я ну…
– Ноготок, привяжи его к столбу заборному. Для порки плетью.
Ноготок умело переплёл Звяги кисти рук ремнём и повёл к забору. Все остальные провожали страдальца взглядами. А я смотрел на Чимахая. Тот тайком бросил взгляд в сторону ворот, потом повернул голову в другую сторону. И увидел перед носом мой дрючок.
– И не надейся. Как «цаплю» поломаю.
Он лежал на животе. Чтобы посмотреть мне в лицо ему пришлось вывернуть голову. Выражение взгляда понять трудно: темновато, сумерки. Но лютую злобу я разглядел.
Так-то, Ванюша. «Ежевечерне кричать белыми ягодицами» выглядит примерно вот так. Как ты себе сам не столь давно втолковывал: «управление даже средним хозяйством в здешних условиях предполагает регулярное применение телесных наказаний». Ты, явно, из молодых да ранний — хозяйство ещё маленькое, а массовая порка уже потребовалась.
Если бы только порка. Чимахая подняли, раздели, к очередному столбу привязали. Подняли следующего — «пламенного горниста». Команду «Раздевайся» он выполнил спокойно. И пока руки вязали. Но когда к столбу начали цеплять, когда понял, что будут плетью бить — парень взвыл по-дурному. Он беспорядочно рвался, лягался и орал.
– Господине! Не надо! Я боюсь! Меня нельзя! Не трогайте!! Отвяжите!!! Не надо!!!
Полномасштабная истерика взрослого мужчины. И не удержишь — визга как у женщины, а силы-то как у мужика.
Ещё один мой прокол. Я совершенно забыл о довольно известной вещи: болевой порог у женщин, как правило, существенно выше, чем у мужчин. Проще: они лучше переносят боль. А вот у мужчин, играющих роль женщин в сексуальных контактах, болевой порог существенно ниже. Пассивные гомосексуалисты, обычно, намного более чувствительны к боли, чем мужчины в среднем. Или здесь наоборот: причина является следствием?
Вопли и рывки «горниста» нервировали и меня, и окружающих. Ивашка с Ноготком довольно жёстко увязывали парня к столбу, и тут «сорвало крышу» у его «мужа и брата». Когда Ноготок приложил привязанного парня кулаком по рёбрам, чтоб тот успокоился, а потом с другой стороны — древком своей секиры по печени, последний лежавший на земле «птиц», стартовал с места. Взвыл, мгновенно вскочил на ноги из положения «лёжа» и, подхватив валявшуюся на земле дровеняку, кинулся на Ноготка. Тот был занят перевязыванием рук своего подопечного, стоял спиной и этого движения не видел.
