Владимир Прягин - Волнолом
В нескольких дюймах от лица Сельмы металлический цилиндрик остановился, густо покрылся изморозью. Раздался тихий жалобный звон - такой бывает, если легонько ударить ложечкой по бокалу из тонкого хрусталя.
Ледяной панцирь треснул, раскололся - и вместе с пулей осыпался мелким крошевом на каменный тротуар.
Сельма шевельнулась, осторожно повела головой.
Генрих попытался выстрелить еще раз, но тело больше не подчинялось ему - палец на спусковом крючке превратился в камень, а грудь сдавил невидимый обруч, не давая даже вздохнуть или закричать. Перед глазами поплыли пятна.
Лошади в упряжке нервно ржали и дергались. Кучер удерживал их, испуганно глядя через плечо на Сельму. Та сказала ему:
- Проваливай. Молча.
Возница что-то проблеял, истово закивал и от души хлестнул лошадей. Экипаж унесся прочь по безлюдной улице. 'Фаворитка' подошла к Генриху и резко взмахнула правой рукой - словно всадила воображаемый нож ему под нижнюю челюсть.
Генрих знал, что это только иллюзия, и никакого ножа у психопатки нет, но все равно ощутил, как обжигающе-холодное лезвие, пронзив носоглотку, вошло ему прямо в мозг. Боль взорвалась в голове ослепительным фейерверком.
Сельма слегка провернула лезвие, и боль расцвела еще одним кроваво-красным бутоном. Запрокинув голову и прищурившись, 'фаворитка' глядела в глаза врагу - отслеживала реакцию. Похоже, увиденное удовлетворило ее - Генрих почувствовал, как ледяной клинок выходит из черепа, нехотя уползает мерзкой змеей.
- Похоже, я все-таки ошиблась в тебе. Считала тебя трусом, хоть и неглупым, а ты, выходит, храбрый дурак.
Генрих не удостоил ее ответом. Точнее, не удостоил бы, если бы язык его слушался. Сельма, впрочем, не оценила богатую палитру его молчания. Продолжила ровным голосом:
- Вынуждена признать, ты почти застал меня врасплох, Генрих. Конечно, подъехав, я сразу тебя проверила на опасную светопись. Но ты вместо этого притащил свою железную погремушку. Отдай ее, кстати. Разожми руку. И да, пока не забыла: можешь дышать.
Она брезгливо, двумя пальцами взяла револьвер - словно дохлую мышь за хвостик - и отшвырнула в сторону.
- Пусть это будет мне бесплатным уроком. Инерция мышления - опасная вещь. От мастера-светописца я ожидала совсем другого подвоха. Кто ж знал, что мастер уже настолько отравлен машинным веком? Твоя выходка отняла у меня много сил. Но не радуйся - резерв, предназначенный для главного дела, остался нетронутым. А это значит, что сейчас...
Несмотря на свое рационально-выверенное безумие, Сельма еще не утратила человеческие эмоции - Генрих смог убедиться в этом, когда она, не сдержавшись и на миг сбросив маску ледяной королевы, зашипела ему в лицо:
- Сейчас ты пойдешь со мной и будешь смотреть. Он сдохнет прямо перед тобой - сдохнет в мучениях, слышишь? И я не разрешу тебе отвернуться. А потом, когда с ним закончу... Нет, ты не умрешь, не думай. Но я накажу тебя и кое-что отберу. Например, твою куколку с невинными глазками, библиотечную крыску. Да-да, ты самую! Что, Генрих, проняло? Теперь, наконец, проникся?
Еще несколько секунд она буравила его взглядом. Потом сказала почти спокойно:
- И я тебя умоляю, Генрих, не надо винить меня. Ты взрослый человек и должен знать цену своим поступкам. Да, и еще одна маленькая формальность - во избежание, так сказать...
Она сделала легкое движение кистью, будто очертила в воздухе круг, и Генрих почувствовал, как вокруг шеи захлестнулась невидимая удавка. Ноги и руки опять обрели подвижность, но стоило дернуться к 'фаворитке', как петля затянулась туже.
- Все понятно? - спросила Сельма. - Замечательно, тогда пошли. Наблюдай.
Она зацокала вдоль решетки. Генрих плелся за ней, как баран на привязи. Удавка не только мешала отклониться от курса, но и высасывала волю к сопротивлению, оставляя лишь вялое безразличие. Он попытался окликнуть Сельму - не получилось. Речь она ему не вернула.
У ворот имелся звонок, но 'фаворитка' не стала тратить на него время. Просто повторила недавний фокус - запор осыпался осколками льда.
По пути к крыльцу она сделала странный жест - всплеснула руками, будто стряхнула с ладоней что-то на дом. Толкнула входную дверь, шагнула через порог. Генрих не отставал. Вестибюль был огромен и залит ярким светом. Хрустальные люстры под потолком, ковер на кокетливо изогнутой лестнице, богатая лепнина по стенам.
У входа лежал слуга в ливрее и напудренном парике. Сельма переступила через него и, поймав взгляд Генриха, снизошла до объяснения:
- Спит. Как и все остальные.
Они поднялись на третий этаж, прошли по длинному коридору. Тут тоже на каждом шагу горели светильники. С портретов, висевших между дверей, таращились незнакомые люди - надо полагать, предки хозяев дома.
Сам хронист обнаружился в кабинете - лысый старик с морщинистым бульдожьим лицом. Он лежал навзничь у письменного стола, зажав в руке черную телефонную трубку. Сон, похоже, сморил его прямо посреди разговора. Сельма сказала с неудовольствием:
- В полицию, наверно, звонил из-за твоей пальбы. Или сразу в контору. Впрочем, ладно, пусть приезжают.
Она сняла шубу, небрежно бросила в кресло.
- Приступим. Про глаза не забудь.
Генрих недоуменно уставился на нее. Сельма раздраженно притопнула сапожком:
- Да чтоб тебя, Генрих! Совсем соображать перестал? Очки надевай, я со светом буду работать!
Он извлек из кармана фокусирующие линзы. 'Фаворитка' скривилась:
- Убожество. Не светописец, а клоун.
Крыть было нечем. Очки представляли собой суррогат 'чернильного' зрения - с их помощью можно было увидеть лишь обработанный, уже прирученный свет. Другими словами, Генрих мог изучать чужое, но не создавать свое. К тому же, линзы нельзя было носить дольше пяти минут - в глазах начиналась резь.
Сквозь окуляры Генрих оглядел комнату. Ничего необычного, стандартный набор состоятельного клиента - лечебные нити в обивке кресла (как у коллеги Штрангля), подложка с искрами на столе, насечки на оконной раме и подоконнике, чтобы летом защитить от пыли и мошкары.
Зато при взгляде на Сельму становилось не по себе. В ее янтарных глазах таились темные проблески, а по лицу пробегали тени.
Тикали часы на стене.
'Фаворитка' присела рядом с хронистом и вложила что-то ему в ладонь. Генрих присмотрелся - это была старинная монета из серебра, истекавшая светом, как раздавленный плод истекает соком.
Старческая рука с пигментными пятнами судорожно сжалась в кулак. Чернильный 'сок' проступил сквозь пальцы. Хронист мучительно застонал, словно ему приснился кошмар. Сельма встала, отошла на пару шагов.
- Это денарий времен франкских завоеваний. Точная копия того, что был у Ротхайды, и обработан похожим образом. За тысячу лет, как видишь, он весь пропитался светом. Идеальный символический инструмент, концентрированное выражение времени, силы и платы за перемены.
Генрих хмуро взглянул на нее. С удавкой на шее он плохо соображал. 'Фаворитка' поняла его правильно. Сказала с усмешкой:
- Проще говоря, помогает аккуратнее направить поток. Прицелиться, если угодно. Как мушка на твоем револьвере.
Чернильные искры - на кресле, на столе, в кулаке у спящего - замерцали ярче и беспокойнее. Сельма выставила руки перед собой - каким-то очень будничным, совсем не драматическим жестом, будто приняла невидимый поднос на ладони. Тихо произнесла:
- Первый подскажет.
Пол в комнате дрогнул. В графине на тумбочке удивленно звякнула пробка.
- Второй откроет.
Люстра закачалась под потолком, по стенам метнулись тени. С паркетным полом происходила метаморфоза - он становился полупрозрачным, но под ногами почему-то открывались не интерьеры нижнего этажа, а клубящиеся глубины.
- Третий поймет.
Комнату заполнил рокот тяжелых волн. Генриху показалось, что он стоит на огромной льдине, под которой на дне проснулся вулкан. Чернильная лава стремительно поднималась к поверхности, по льду побежали трещины.
Это было дикое, невозможное зрелище. Глаза обжигало болью. Не в силах больше терпеть, Генрих сорвал очки.
Комната снова стала обычной, но пол продолжал подрагивать, стекла тоненько дребезжали. Штормовой рокот звучал теперь приглушенно, будто издалека.
Сельма резко развела руки, повернула их ладонями вниз.
- Четвертый запишет.
Старик захрипел, его тело выгнулось. Рот жутко осклабился, по щеке потекла слюна. Глаза раскрылись и мертво уставились в потолок. Люстра, словно не выдержав его взгляда, погасла с тихим щелчком.
В свете луны и уличных фонарей, Генрих увидел, как сквозь пол пробился стебель чертополоха.
- Ну вот, - 'фаворитка' шумно вздохнула, вытерла пот со лба. - Теперь обратно не повернуть. Надеюсь, смотрел внимательно? Говорить разрешаю.
- Сумасшедшая сучка, - сказал ей Генрих. Она кивнула рассеянно, словно приняла заезженный комплимент.
