Юлия Галанина - Да, та самая миледи
Но никто, кроме победившего власть, не знает, полная ли одержана победа и не смеется ли власть потом над бросившим ее, не манит ли издевательски пальцем, прекрасно зная, что обратного пути нет…
— Я слушаю, Ваше Высокопреосвященство, с величайшим вниманием.
— Маленькое английское судно, капитан которого мне предан, ожидает Вас при устье Шаранты у форта де Ла Пуант; оно снимется с якоря завтра утром.
О-о, вот это спешка!
— Так, значит, мне нужно выехать туда сегодня ночью? — уточнила я на всякий случай.
— Сию же минуту, то есть сразу после того, как Вы получите мои инструкции. Два человека, которых Вы найдете у дверей, когда выйдете отсюда, будут охранять Вас в пути. Я выйду первым, а затем спустя полчаса и Вы выйдете в свою очередь.
Тайна, тайна и еще раз тайна!
— Хорошо, монсеньор. Но возвратимся к поручению, которое Вам угодно дать мне, и так как я продолжаю дорожить доверием Вашего Высокопреосвященства и желаю оправдать его, удостойте меня изложить это поручение ясно и точно, чтобы я не совершила какой-нибудь оплошности.
Когда получаешь от вышестоящего лица устное задание, надо держать ухо востро, как бы ты не симпатизировал своему начальству. Главное — добиться максимально четкого изложения поручения, не обращая внимания на намеки, какими бы ясными они не были. Это трудно, иногда противно (не понимать того, что и ребенок бы понял), но совершенно необходимо.
Иначе, выполнив все, о чем подумал и предусмотрительно не сказал хозяин, но (не дай бог) потерпев при этом неудачу даже по независящим от вас причинам, вы рискуете попасть в двойной капкан, когда высокопоставленное лицо, пославшее вас на верную смерть, непринужденно заявит, что оно ничего не велело и его невинные слова были совершенно неправильно истолкованы.
То, что это говорится ради высших интересов, вас уже не утешит.
С бумагами намного проще. Они не слова.
Кардинал молчал, видимо обдумывая свои дальнейшие указания.
Неужели я была права, неужели так все плохо? Господи, ну не надо этого Франции, она так устала от смут, от бессмысленных усобиц, от авантюристов без роду, без племени. Ваше Высокопреосвященство, ну придумайте что-нибудь! Вы же умный, Вы же все можете… А мы, Ваша армия, воплотим Ваши замыслы в жизнь…
— Вы поедете в Лондон, — сказал кардинал. (Значит, план есть.) — В Лондоне Вы отправитесь к Бекингэму.
— Замечу Вашему Высокопреосвященству, — вставила я на случай, если он запамятовал, какие итоги для меня имела та интрига, — что после дела с алмазными подвесками, в чем герцог всегда меня подозревал, его светлость относится ко мне с недоверием.
Хотя это, конечно, мягко сказано… Боюсь, он просто придушит меня за тот бал-маскарад, и все дела!
— Но на этот раз речь идет вовсе не о том, чтобы домогаться его доверия, — заметил Ришелье. — А о том, чтобы Вы открыто и честно явились к нему для ведения переговоров.
— Открыто и честно? — приподняла я бровь. Это что-то новенькое!
— Открыто и честно! — упрямо сказал кардинал. — Все эти переговоры должны вестись в открытую.
Ну что же, мне легче. Не надо шить потайных карманов на юбки и точить ножниц.
— Я в точности исполню инструкции Вашего Высокопреосвященства и только ожидаю их.
Кардинал опять на мгновение замолк.
— Вы явитесь к Бекингэму от моего имени, — наконец медленно сказал он, — и скажете ему, что мне известны все его приготовления, но что это меня мало беспокоит: при первом его движении я погублю королеву.
Ого!
Обычно он исключительно бережен с этой надутой габсбургской курицей, лишь изредка позволял себе, когда она совсем распояшется, взбодрить ее нежным щипком, напоминающим королеве, что мир вертится не только вокруг нее.
— Поверит ли он, что Ваше Высокопреосвященство в состоянии привести в исполнение свою угрозу?
От Бекингэма можно ожидать всего, он же не головой думает, а совершенно иным местом, размерами и формой которого немало гордится…
— Да, ибо у меня есть доказательства.
— Необходимо ли, чтобы я могла предоставить ему эти доказательства и он по достоинству оценил их?
Потому что иначе за собственную безопасность я не дам и двух пенсов.
— Конечно, — согласился кардинал. — Вы скажете, что я опубликую донесения де Буа-Робера и маркиза де Ботрю о свидании герцога с королевой у супруги коннетабля в тот вечер, когда она устраивала у себя бал-маскарад. Вы уверите его, наконец, чтобы он нимало не сомневался в том, что мне все известно: он приехал туда в костюме Великого Могола, который намеревался надеть кавалер де Гиз и который он купил у де Гиза за три тысячи пистолей…
— Хорошо, Ваше Высокопреосвященство.
— Мне известны все подробности: как он вошел и затем вышел ночью из дворца, куда проник в костюме итальянского предсказателя…
Значит, де Ботрю и Буа-Робер извели не один лист бумаги, описывая похождения герцога. Что же они не предотвратили свидания, раз уж шли за герцогом буквально по пятам? Предпочли просто настучать по окончании дела?
— Вы ему скажите еще, чтобы он не сомневался в верности моих сведений, что под плащом на нем было надето широкое белое платье, усеянное блестками, черепами и костями крест-накрест (…представляю, герцог, наверное, выглядел в нем прелестно, не хуже, чем д'Артаньян в юбке в цветочек!..), так как в случае неожиданности он хотел выдать себя за приведение Белой Дамы, которая, как всем известно, появляется в Дувре перед каким-нибудь важным событием.
— Это все, Ваше Высокопреосвященство?
— Передайте ему, что мне также известны все подробности приключения в Амьене, что я велю составить из него небольшой роман, искусно написанный, с планом сада и портретами главных действующих лиц этой ночной сцены.
Брр-рр!
— Я передам ему это.
— Передайте ему еще, что Монтегю в моих руках, что Монтегю в Бастилии, хотя у него не перехватили, правда, никакого письма той особе, но пытка может вынудить его сказать то, что он знает, и… — сделал паузу кардинал, — даже то, чего не знает.
Это так, пытка — универсальное средство получения нужной информации. Эффективнее нее ничего еще не придумали. Но вот получить правдивую информацию во сто крат сложнее.
— Превосходно…
— И наконец прибавьте, что его светлость при поспешном отъезде с острова Рэ забыл в своей квартире некое письмо госпожи де Шеврез, которое сильно порочит королеву, ибо оно не только служит доказательством, что ее величество может любить врагов короля, но что она состоит и в заговоре с врагами Франции. Вы хорошо запомнили все, что я Вам сказал, не так ли?
Как я уже говорила, Его Высокопреосвященство не имел такой глупой привычки: доверять. Всегда, сколько помню, проверял.
— Ваше Высокопреосвященство, можете сами в этом убедиться: бал у супруги коннетабля, ночь в Лувре, вечер в Амьене, арест Монтегю, письмо госпожи де Шеврез.
— Верно, совершенно верно, — улыбнулся кардинал. — У Вас прекрасная память, миледи.
Приятно…
— Но если, несмотря на эти доводы, герцог не уступит? — задала я вполне резонный вопрос. — И будет по-прежнему угрожать Франции?
— Герцог влюблен, как безумец, или, вернее, как дурак, — горько возразил кардинал. — Подобно паладинам старого времени, он предпринял эту войну только для того, чтобы заслужить благосклонный взгляд своей дамы. Если он узнает, что война будет стоить чести, а быть может, и свободы даме его сердца, как он выражается, ручаюсь Вам, он дважды подумает, прежде чем решиться на нее.
Ваше Высокопреосвященство, как Вы правы и как не правы!
Вы переносите свои представления о любви на другого человека. Это для Вас честь и свобода любимой женщины выше всего… Боюсь, герцог больше любит свою любовь к королеве и может сделать из галантного наследия, оставленного нам паладинами старого времени, несколько иные выводы, чем можно было ожидать.
Такие, как он, могут с любовью в сердце довести владычицу своих помыслов до могилы, а потом вдохновенно оплакивать ее смерть всю свою жизнь, делая из этого увлекательного занятия роскошное представление одного актера. А у герцога есть для этого все необходимые атрибуты: часовня, портрет на алтаре под балдахином, ларец из-под подвесок, письма… Так что надо быть готовым ко всему.
Надо как-то объяснить это кардиналу.
— Но что, если… если он все-таки будет упорствовать?
— Если будет упорствовать? — переспросил кардинал. — Это маловероятно.
— Это возможно, — вложила я всю возможную убежденность в два слова.
— Если он будет упорствовать… — кардинал опустил веки и полностью ушел в себя. — Если он будет упорствовать, — еле шевельнул он губами, — то я буду надеяться на одно из тех событий, которые изменяют лицо государства.
А вот это классический пример намека.
Ты думаешь, что поняла, кидаешься выполнять, а потом тебе говорят: извините, сударыня, мы имели в виду извержение Везувия.
