Радик Соколов - Холера. Дилогия (СИ)
Вы видели когда-нибудь рыдающего взахлеб крепкого двадцатилетнего парня? Нет? Ваше счастье. Поверьте — тяжелое зрелище. Отправил я его вниз, дав по рации Угрюмцеву команду приглядеть на всякий случай и на базу информацию передать, пусть и они смотрят в оба. Еще не хватало, чтоб руки на себя наложил. Нам вот только суицидов сейчас не хватает, для полного счастья. Особенно с учетом окружающих реалий. В смысле, где гарантия, что свежеудавившийся самоубийца тоже не встанет? Вот ведь «приятный» сюрприз всем будет — зомби где-нибудь в укромном закутке или в туалете…
В соседнем крыле — и того хуже. Девчонка, лет двадцать от силы, сидит на аккуратно заправленной кровати в своей комнате и рыдает в три ручья. На кисти правой руки — свежий укус. Господи, ну кто велел этой дуре, вылезать из комнаты в коридор еще до окончания зачистки? Сама же сквозь рыдания говорит, что мы еще на десятом этаже в тот момент были… Какого ж… рожна ее наружу из комнаты понесло? А главное, то мне теперь с этим делать?! Что с ней теперь будет — понимает прекрасно. В комнате — компьютер, интернет еще работает, полтора суток только и делала, что новости смотрела. Мля! На кой черт тебе вообще было стараться и дверь назад захлопывать?! Да лучше б тебя съели! Стоп, ты чего несешь, Грошев? Она ведь человек… Угу, человек. И теперь тебе, товарищ прапорщик, придется какое-то решение по этому человеку принимать. Брать с собой — однозначно нельзя. Осталось девушке совсем немного, это по всему видно: кожа уже неестественно бледная, да и цвета нездорового, с сероватым оттенком. Лицо в мелких бисеринках пота, скулы заострились, вокруг глаз — темные круги. Фигово выглядит, да и чувствует себя не лучше. Что же делать?
Вызываю по станции Бурова, а когда тот входит, указываю ему глазами на девушку…
— Андрюх, вам в этом корпусе всего четыре этажа осталось. Сверху валить перестали уже, видать, почти пусто там в коридорах. Думаю, без меня управитесь. Так что, ты за старшего. А я тут посижу.
Андрей мужик догадливый, лишних объяснений ему не требуется. Только головой мотнул понимающе и вышел, а я на стул рядом с компьютером присел. Девушка судорожно всхлипывает, размазывая слезы по миловидному личику.
— Вас как зовут?
— Борис.
— А меня Лена.
Молча киваю. Стандартные фразы о приятности только что состоявшегося знакомства тут неуместны.
— Борис, скажите, а у вас выпить нет? А то страшно мне очень.
Да чего ты оправдываешься, девочка? Страшно? Блин, да на твоем месте многие крепкие мужики от ужаса вопили бы и волосы на себе рвали. Чего греха таить, как я себя в такой ситуации повел бы — не знаю. Нет, рыдать точно не стал бы, но в остальном… Насколько тебе сейчас страшно, я себе даже представлять не хочу.
Вытягиваю из «мародерки»[50] обычную солдатскую фляжку в выгоревшем брезентовом чехле. Откручиваю крышку и наливаю в стоящую рядом с компьютером кружку грамм сто пятьдесят. Ага, у меня всегда с собой на боевых фляжка с водкой. Мой личный НЗ. И не нужно мне тут про пьяных вояк из ОМОНа… Как только медицина найдет хоть какое-нибудь противошоковое лучше сорокоградусного изобретения господина Менделеева, я свою фляжку в тот же момент выброшу. Вот только нету пока средства, лучше водки. Да и та далеко не всегда помогает. Взять хотя бы наш случай.
Лена махнула содержимое кружки лихо, залпом, лишь под конец закашлялась, зажмурилась, но водку удержала в себе. Судорожно выдохнув, она отодвинула занавеску и, взяв с узкого подоконника пачку «Вога», вытряхнула из нее единственную тонкую сигарету.
— Злая ирония, — голос у девушки стал совсем слабым, а дикция — неразборчивой. — Сигарета, последняя во всех смыслах…
Она чиркнула дешевой пластиковой зажигалкой, пару раз глубоко затянулась и пристально взглянула мне в глаза.
— Боря, это будет больно?
Умная девочка, она уже поняла, зачем я остался в ее комнате. Поняла и, похоже, приняла и теперь, явно, из последних сил пытаясь изобразить невозмутимость, выясняет «техническую сторону вопроса». У меня перехватило горло. Выдавливать из себя слова — все равно, что собственные кишки на кулак наматывать. Но молчать нельзя, эта девочка своим мужеством заслужила правду.
— Не знаю. Но думаю — нет. Просто как будто уснешь.
Она задумчиво кивает в ответ.
— Проснуться мне не дай, хорошо? Не хочу быть такой, — Лена махнула рукой в сторону коридора. — И дверь потом закрой, пожалуйста. Ключ возле компа, вон, на желтеньком брелочке. Не хочу, чтоб они меня жрали. Понимаю — глупость. Мне ведь уже все равно будет. Но, не хочу. Сделаешь?
— Сделаю.
Еще несколько минут мы просто молча сидим. Лене становится все хуже. Она уже не сидит, а лежит на своей кровати, не открывая глаз, и тяжело дышит. Потом, вдруг, словно всхлипывает и, вытянувшись в струнку, замирает. Застывшее, бледное, словно гипсовая маска, лицо становится каким-то уж совсем по-детски беззащитным. Подхватив с компьютерного столика косметичку, подхожу к кровати. Сначала проверяю пульс на шее, потом подношу к губам зеркальце. Все…
Теперь мне пора выполнять данное обещание. Я не позволю этой девочке превратиться в кровожадное чудовище, пусть смерть подарит ей покой. Слегка поворачиваю ее голову влево и приставляю ствол пистолета к виску. Я не хочу уродовать ее лицо выстрелом в лоб. А на виске останется только маленькая рана и пороховой ожог. Подушку потом выкину. Со стороны, от двери, будет похоже, что она просто прилегла поспать. Знаю, чушь, ведь смотреть на нее будет некому. Но это не важно, я делаю это не для зрителей, а для нее. И для себя. Щелкает вставший на боевой взвод курок. Прости, девочка, прости, что мы не успели…
Внизу — бедлам. Автобусы забиты под завязку, словно в утренний час-пик из спальных районов в сторону ближайшей станции метро. Но по-другому — никак. На то, чтобы вывезти всех обитателей общежития за один раз, у нас не хватает транспорта, а чтоб сделать это в несколько заходов и с относительным комфортом для перевозимых — времени. Уже то, что мы всех живых из шестнадцатиэтажного корпуса в наши автобусы утрамбовали — невероятное везение. Теперь колонна в сопровождении бронетранспортера и пяти «таманцев» пойдет на Житную, откуда вернется как можно быстрее и с пополненным запасом патронов. А мы пока тут посидим, в зачищенном корпусе. Не стоит набитое столь притягательной для зомби человечиной здание без присмотра оставлять. А то еще набегут туда за время нашего отсутствия — намучаемся с ними потом. Уж лучше их на подступах отстреливать.
Когда я подошел к «броне», дать Сашке пару советов на дорожку, из кабины «Урала» выглядывает Угрюмцев.
— Борис, из Отряда звонили, просили тебя перезвонить, как только освободишься.
Все верно, мобильный я перед началом зачистки выключил, а то есть у них замечательная особенность — начать звонить в самый неподходящий момент. Набираю номер дежурной части. Отвечает мне бессменный Дядя Саня, который, как мне кажется, так же как и мы не спит вот уже почти двое суток.
— Борис, ты?
— Я, Дядь Сань. Что случилось?
— Приказом командира Отряда вводим план «Крепость» по варианту «Война». У тебя в списке на эвакуацию ничего не изменилось?
Вот оно как. Что ж, все верно, происходящее вокруг по степени угрозы жизни сотрудников и членов их семей, вполне можно приравнять к полномасштабным боевым действиям. А в этом случае, при объявлении плана «Крепость» Отряд не просто подтягивает на базу весь личный состав, занимает круговую оборону, вскрывает все НЗ оружия и боеприпасов и берет под охрану заранее определенные объекты из числа особо важных. Помимо всего прочего выделяется техника и люди на организацию эвакуационной команды, которая выезжает по адресам из заранее составленных списков и вывозит на базу Отряда семьи сотрудников. Бойцу всегда легче выполнять даже самые опасные задачи, когда он уверен, что его родные находятся в безопасном месте и под надежной охраной. В моем случае это родители. Нет, ну а кого мне спасать? Бывшую жену с ее новым мужем? Ага, щаз, шнурочки только проглажу!
— Нет, Дядь Сань, все по-прежнему. Отец с мамой в Осинниках, адрес старый. А до сестры я уже сам дозвонился, она с мужем своим ходом в Пересвет выдвигаются. Слушай, а молодцы наши, вовремя сориентировались. У меня, вон, Солоха места себе не находит, «отец-героин», блин. Да и остальные дергаются, переживают. А тут такая радостная новость.
— Угу, — буркает дежурный, — радостная. Вот только насчет «вовремя» — это ты ошибаешься.
Нехорошее ощущение того, что случилось что-то непоправимое, кольнуло, словно тонкая игла, прямо в сердце.
— Что случилось?
— Рыбалкин…
«Беда одна не приходит». В мозгу словно пластинку заело. Всеми силами стараюсь отвлечься, даже самого себя ради этого кашеваром назначил: сходил в магазинчик, набрал там разных консервов и теперь грею их для парней на найденной там же, в крохотной подсобке, электрической плитке, которую вынес на пост охраны в холле перед лифтами. Не помогает. Больше всего хочется достать из «мародерки» фляжку… А потом вернуться назад, в магазинчик, выудить из припрятанного продавщицей под прилавком и найденного мною ящика бутылку… А то и две. И нажраться, словно дикая свинья, в слюни. Но, нельзя. Я командир, и вокруг меня — мои подчиненные. Они все видят, все понимают, делают выводы. Можно подумать, для одного меня последние двое суток стали серьезным испытанием на прочность. Угу, как же. Да парни, уж давайте смотреть правде в глаза, на одних морально-волевых держатся. Ну, и еще друг перед дружкой не хотят слабину показывать. А стоит мне подать пример — все, посыплются. «Каков поп — таков приход», верно в народе когда-то подметили. И хороший командир в бою только тогда может что-то от своих людей требовать, когда в любой момент готов подать команду: «Делай, как я!» Не уверен, что сам сдюжишь — не требуй от подчиненных. Нет, оно понятно, что генералы впереди пехотных цепей в атаку теперь не ходят. Да и раньше, как мне кажется, не ходили, чего б там легенды про великих полководцев прошлого не рассказывали. Плох тот генерал, что сам лезет делать работу сержанта. Так я вовсе не о полководцах толкую, а про взводных да ротных. Так что, пьяный загул откладывается до более спокойных времен. Сейчас более важных дел хватает. Но пластинка в голове продолжает крутиться: «Беда одна не приходит»…
