Андрей Уланов - «Додж» по имени Аризона

Ладно. Перетянула рыжая мне руку кое-как. Я пальцами пошевелил — вроде действуют. Ну и хорошо.

Пнул зеленого — все еще без сознания, сильно я его второй раз приложил со злости. Пошел к лошади, смотрю — к седлу сумка небольшая приторочена. Сорвал — хорошо, что на том боку, который сверху — и только открывать собрался…

— Нет!

— Ты чего?

— Не вздумай открывать! — кричит. — На сумку наверняка заклятье наложено.

А ведь и верно, думаю, что им стоит сюда мину-ловушку запихнуть. В клочья, положим, не разнесет, но без второй руки остаться — это запросто.

Ну и черт с ними, думаю, притащу попу — пускай разминирует.

Подошел к гоблину, пошевелил его сапогом.

— А ну, — говорю, — вставай, тварь. Лежит.

Я «ТТ» из кобуры потащил.

— Кончай, говорю, — прикидываться, скотина. А то ты у меня и в самом деле тут лежать останешься.

Ага, понял. Зашевелился, глаза открыл, увидел пистолет — и мигом на ноги вскочил. Знакома ему, значит, эта штука, и прекрасно он знает, что ею сотворить можно.

— Вот так-то лучше. А ну, — стволом повел, — ком, божья коровка, только сначала хенде хох. Грабли подыми.

— Что ты с ним, — рыжая спрашивает, — делать собираешься?

— Нарезать, — отвечаю, — ма-аленькими такими кусочками, поджарить и…

Тут гоблин взвыл и на колени бухнулся.

— Не надо, — вопит на весь лес. — Не убивай меня, доблестный воин, пощади! И ты, благородная госпожа, молю тебя, попроси своего друга, чтобы он сохранил жизнь старому Крэку.

Знакомая картина. Слабоваты у зеленого поджилочки оказались. Черт, как бы он и в самом деле не обделался с перепугу, и так несет от него хуже, чем от выгребной ямы.

Гоблин было метнулся Карин сапог целовать, но рыжая ему так прикладом врезала — кубарем покатился.

— Ах ты, мразь, — шипит рыжая. — А когда ты и тебе подобные сжигали Горот-тейн, когда вы живьем жарили людей на ваших кострах и ржали, что мало досталось младенцев, а у стариков очень жесткое мясо, когда…

И винтовку наводит.

— Ну, хватит, — говорю. — Мы его не для того живым брали, чтобы тут же кончать. Остынь, Кара. Успеешь еще настреляться. Тем более — на эту мразь и патрона-то жалко тратить.

— А мне не жалко.

— Отставить, я сказал.

Кара на меня злобно зыркнула, но приказ выполнила. Поставила винтовку на предохранитель и на плечо закинула.

Гоблин башку приподнял, увидел, что живой, и ко мне пополз.

— Благодарю тебя, — скулит, — благороднейший воин, за то, что сохранил…

— Встать, — командую. — И лапы вверх поднять не забудь.

Гоблин поднялся.

— Жить, — говорю, — пока будешь. Но дышать — только с моего разрешения. Посмеешь вздохнуть без него — этот вздох и будет последним. Ясно?

— Да, хозяин. Старый Крэк все будет делать так, как вы скажете.

— Посмотрим. А ну-ка, хватай свою кобылу за копыто.

— Это еще зачем? — рыжая спрашивает.

— Да оттащим ее с дороги, — говорю. — Хоть немного. Темнеет уже, ветками закидаем — никакая зараза не найдет. До утра.

Рыжая вдруг заозиралась по сторонам и сразу побледнела.

— Боги, — шепчет. — Темнеет. Мы не успеем пройти лес до темноты.

— Ну и хорошо, — говорю. — Темнота — лучший друг разведчика. Еще бы дождика, что следы замыл.

Тут гоблин снова взвыл и на брюхо шлепнулся.

— Не губи, хозяин, — воет. — Пощади старого Крэка. Или убей из своей огненной громыхалки прямо здесь, но только не заставляй идти ночью в лес.

Да что они, в самом деле, думаю. Ну ладно, зеленый, у него над ухом хлопни — сразу обделается, но рыжая ведь девчонка не робкая, а туда же. Так в винтовку вцепилась, аж пальцы побелели.

— Значит, — спрашиваю гоблина, — в лес идти боишься?

— Пощади, хозяин, — ноет.

— Тогда слушай сюда, тварь. Еще один звук издашь — вырублю, оттащу подальше от дороги и к дереву привяжу. Ясно? А ну, встал — и за копыто.

Поднялся. Вибрирует правда, как один летчик в госпитале говорил, словно элероны при флаттере. Но на копытах своих кое-как держится.

Оттащили мы втроем конскую тушу с дороги. Я пару веток сломал, кинул сверху — сойдет, думаю. К утру ведь все равно так вонять будет — за сотню метров учуют. Но до утра еще дожить надо.

— Малахов.

— Ну что еще?

— В лес идти нельзя.

Вот те раз.

— А на дороге оставаться — можно? — спрашиваю.

— Нет, но…

— Ну и нечего лишний раз…

— Я, — заявляет рыжая, — в лес не пойду.

Вот те еще раз.

— А что же ты, — спрашиваю, — делать собираешься? На дереве до утра будешь отсиживаться?

— Дерево не поможет, — и, главное, на полном серьезе говорит, — но надо что-то придумать, Малахов.

— Да что в этом лесу такого страшного ночью? — кричу. — Стоим тут, как… суслики на пригорке. Обычный дохлый лес. Подумаешь…

Насчет обычного дохлого леса — это я хорошо ляпнул. Экспромтом, что называется.

— Никто еще, — у рыжей от волнения аж губы дрожат, — не проходил ночью через лес на Темной стороне. Ни живой, ни мертвый.

— Ну так будем первыми, — говорю. — Нет таких крепостей, которые… И вообще — там где пехота не пройдет, пройдет отдельная штрафрота.

Да-а, хреновый все-таки из меня агитатор. Никак не выходит моральный дух подчиненных поднять. Даже одной-единственной подчиненной. Как был он на глубине окопа полного профиля, так там и остался.

— Ты не понимаешь, — шепчет Кара. — На дороге у нас еще будет шанс выжить. Очень маленький, почти никакой, но шанс. А в лесу…

— А ну, хватит, — говорю, — не-рядовая Карален. Если начинать прикидывать, где отсидеться безопаснее, то надо было вообще из замка не выходить. Там-то шансы и вовсе до ста процентов. А если в тылу хорошенько поискать, можно и все сто три отыскать, прямо как в сберкассе.

У нас ведь с тобой задание есть, не забыла? Нам не просто вернуться нужно — нам этого гаврика зеленого вместе с сумкой доставить надо. И сделать это как можно скорее, пока о пропаже курьера не дознались и все планы по новой не переиграли.

— Ты ничего не понимаешь, Малахов, — вот заладила. — В лесу — смерть.

— Так и на дороге оставаться — тоже смерть, — отвечаю. — И вообще — мы на войне или где?

— Смерть, — говорит Кара, — она везде. Но она разная. Та, что ждет нас в ночном лесу, — очень страшна. Слишком страшна для меня. Я не смогу пройти. Ты — может быть…

Ох и надоел мне этот разговор.

— Так ведь и умирать, — говорю, — тоже можно по-всякому. Ага. Можно на дно окопа плюхнуться, голову руками обхватить и ждать, пока тебя немецкий танк в этом окопе заживо не похоронит. А можно под этот танк с гранатой кинуться.

Я и того, и того навидался. В первом бою, понятно, паникеров, ну, не паникеров, просто растерявшихся — большинство. Во втором уже могут и кинуться. А потом, дальше, те, кто жив останется, уже научатся и танки жечь, и через себя их пропускать, и снова жечь, и самим живыми оставаться. Только для этого нужно сначала первые два боя пережить.

— Значит, так, — говорю, — не-рядовая. Боишься к ним в лапы попасть — держи «лимонку» наготове. Успеешь выдернуть — и через четыре секунды тебя никакой Гарик Охламон не заштопает.

И… шагом марш!

В крайнем-то случае можно было ее и здесь оставить. Просидела бы ночь на ветке — глядишь, ума бы и прибавилось. А проходы эти, аквариумные… да черт с ними. Можно и напрямик, через мост. Если с этой стороны у них такая же оборона, как у Трофима, то с пятью гранатами я им такой фейерверк устрою.

Да только разведка своих не бросает!

Глава 8

Пошли. Сначала рыжая впереди шла, а я сзади — зеленого языка на мушке держал, хотя он, по-моему, леса этого дохлого боялся еще больше, чем меня. Углубились метров на двести, и тут Кара ко мне поворачивается.

— М-малахов, — шепчет. — Я…

А я смотрю — даром что темнота уже почти полная, а личико у нее белое-белое. И губы дрожат.

— Ладно, — говорю, — не вибрируй. На, держи пистолет и давай зеленого конвоируй. А в авангарде я пойду.

Вытащил на всякий случай из мешка еще одну «лимонку», на ремень повесил, и дальше двинулись.

Темнота, кстати, вовсе не такая уж кромешная. Звезд, правда, нет, но сами облака слегка подсвечивают.

А потом — словно прожектор врубили.

Глянул вверх — луна. Круглая зараза, раза в два побольше нашей. То ли она у них к планете ближе, то ли и в самом деле в два раза здоровее, а может, просто оптический обман.

Но сияет, сволочь, хуже любого САБа.

Слышу — гоблин за моей спиной зубами выстукивает.

— П-полнолуние, — бормочет. — В п-полнол-луние на охоту в-выходят…

— Кончай нудить, а, — говорю. — Еще раз пасть без разрешения откроешь, я тебе все клыки туда прикладом позабиваю.

Заткнулся.

Идем дальше. И вдруг такой жуткий стон откуда-то справа донесся — у меня аж волосы на загривке зашевелились. Ну не может живой человек так стонать. А если стонет — значит, уже мертвый, только еще не весь организм его об этом знает и продолжает за жизнь цепляться. Такого раненого только дострелить можно. И нужно, чтоб не мучился зазря.