Андрей Уланов - «Додж» по имени Аризона

Черт, думаю, а ведь не так страшен ты, зараза, каким тебя на стенах малюют.

Тут гоблин подбегает — он, трус, даже через то место, где светляки полопались, идти побоялся — в обход проламывался.

— Хозяин, — пищит. — Мы их всех одолели.

Вот зараза!

— Ни черта себе, — говорю. — Ах ты, жаба-переросток, а ну, уточни-ка для наградного листа, кто это «мы»?

Зеленый мигом опомнился и на брюхо шлепнулся.

— Прости, хозяин, — визжит. — Помилуй.

От этих его воплей к рыжей сознание вернулось. Она даже глаза открыть попыталась.

— Сергей, — шепчет. — Мы… живы?

— Мы-то живы, — говорю. — А вот эту бородавку зеленую я сейчас придушу, то есть дорежу. Заткнись!

Гоблин замолк. Кара смогла наконец глаза открытыми удержать и даже попыталась от дерева отклеится.

— А… где Призраки?

— Некоторым, — говорю, — к сожалению, удалось удрать. Но подавляющее большинство, — назад киваю, — здесь. Осталось.

А позади, где мы с ней сквозь них прошли — даже не дорожка, а лужа огромная. Словно кто-то бочку фосфорной краски разбрызгал.

— Что это?

— Все, что от ваших ужасов осталось. От тех, кто разбежаться вовремя не успел.

— Ты их…

— Хозяин, — встрял гоблин, — великий герой. Он прошел сквозь сонм Призраков Ужаса, как… как…

Ох, думаю, ну и придушу же я эту тварь. Вот только сначала до замка доберемся, и как только поп из него все секреты повытрясет…

Кара головой потрясла, лицо потерла и на луну уставилась.

— Надо бежать. Призраки — не единственные в этом лесу.

Хорошая мысль.

Побежали. Гоблин, зараза, сразу отставать начал.

— Пощадите, — скулит. — Я не могу так быстро.

— А жить хочешь? — кричу. — Собьешь темп марша — пристрелю, как… Нет, не пристрелю — брошу.

Проняло. Сразу начал живее копытами перебирать. Сипит, правда, как паровоз.

А я, наоборот, отдыхаю. Кара на плече не висит, винт можно обеими руками держать, видимость — почти как днем, в общем, идеальные, можно сказать, условия для ночного марш-броска.

Я даже было насвистеть что-нибудь на ходу собрался, да вот только все песни почему-то из головы повылетали. Один только «Интернационал» остался. А его-то я даже про себя напеть не решился. Стыдно, конечно, но… Вдруг, думаю, вылезет из-под коряги скелет какой-нибудь, проклятьем заклейменный, да зазвенит обрывками цепей на весь лес. Поди, объясни ему, что он, вообще-то, образ художественный, когда тут такая явь пошла — в пьяном бреду не привидится.

Жалко, что так и не получилось привал устроить. Зря продукты с собой тягал. Лучше бы еще пару гранат сунул. Хотя, с другой стороны, черт его знает, сколько мы тут просидеть могли бы. Так что…

Тут в лесу вой раздался. Хороший такой вой, жуткий. До костей пробирает. Одно неплохо — не поблизости, и даже не там, где следы наши остались, а совсем в стороне. Просто гад какой-то с хорошей глоткой на весь лес сообщает, что он на охоту вышел. Раз, два, три, четыре, пять, кто не спрятался, я не виноват.

— Кто это, — на бегу спрашиваю, — у вас такие арии распевает?

Рыжая поворачивается, лицо опять бледное, как луна.

— Малахов, — шепчет, — думай о чем-нибудь страшном. Только о том, чего не боишься.

Я чуть не остановился.

— Это как же, — спрашиваю, — понимать? Если оно страшное, значит, я его опасаться должен. А если мне на него плевать, как на эти фонарики болотные, так какое же оно страшное?

— Ну придумай что-нибудь, Сергей. Нам еще немного осталось.

— Так кто там выл-то?

— Не знаю. Наверно, оборотни. Но до них далеко. Есть другие, ближе. Они идут на запах мысли, но их можно отпугнуть.

Хорошо рыжая сказанула — запах мыслей. Интересно, а как план наступления пахнет?

И оборотни… Черт, а дальше кто? Бабы-яги с Кощеями? Развели тут всякой нечисти, прямо заповедник какой-то.

— Так…

— Малахов, — рыжая чуть ли не на визг сорвалась, — ты смерти боишься?

— Ну…

— Вот о ней и думай.

Здорово. Бежишь, значит, по ночному лесу с винтовочкой наперевес, в напарниках у тебя девка свихнутая черт знает из какого средневековья, за спиной и вовсе чудо-юдо зеленое лапами перебирает, а вокруг — кошмарики ожившие и недосдохшие. Ну да, самое что ни на есть подходящее время, чтобы о собственной смерти задуматься.

А смерть… чего ее бояться? Она рядом ходит. За три-то года не то что к своей смерти привыкаешь — к тому, что друзей рядом нет, а ты жив остался. А это…

Я свою смерть хорошо знаю. Ходит она в тяжелых сапогах с подкованными каблуками, и бухают они по земле еще громче твоего сердца. Одета моя смерть в мятый мундир. На лице у нее щетина пегая, трехдневная, а глаза бледные, водянистые и оторопь в тех глазах и растерянность. И ходит моя смерть не с каким-то там сельхозинвентарем, а с автоматом «шмайссер», и вот когда из дула его белый огонь — в упор, в упор, в упор, — а ты все стоишь и никак упасть не можешь, вот это и есть моя смерть. Это когда ее видишь. А еще — мины на тропе, и гранаты, и очередь из засады, и рукопашная, и… А еще — когда все уйдут, а ты достанешь из диска один патрон и в сторону отложишь, потому что граната — это уже роскошь, граната для них, да и пулю-то, вообще-то, тоже жалко, пуля для тебя и у них найдется.

Я один раз уже вот так патрон откладывал. Но тогда повезло. Не понадобился.

А бояться… да нет, не боюсь. Обидно будет — это да. Вот если бы до победы, чтобы знать, что кончилось уже, все. И потом, ведь жизнь-то настоящая после войны только и начнется.

Черт, думаю, а ведь я теперь так и так не узнаю. Может, насчет победы еще и повезет — не в самый последний день, но за неделю-то точно еще стрелять будут, а вот после…

Ладно. Раз уж сюда попал — будем здесь нормальную жизнь строить. Только вот сначала тоже победить нужно. И живым при этом остаться.

И тут наконец лес кончился.

Выбрались мы на первый холм и, не сговариваясь, на землю попадали. Даже я сначала плюхнулся и только потом скомандовал:

— Привал пять минут.

А луна, зараза, вовсю сиять продолжает. Хоть бы на одну секунду облачком каким прикрыло. Так нет же. Облака тут у них, похоже, вроде светомаскировки работают, только наоборот — днем занавесились, а на ночь убрались.

И совсем мне как-то неохота по открытой местности при таком шикарном освещении тащиться. Лопухи они тут, конечно, отборные, один другого развесистей, но и у лопуха может мозгов достать пару кордонов выставить, на наиболее вероятном направлении отхода. Не будешь же по этим холмам крюк давать. И потом, опять же неизвестно, что за нечисть здесь по ночам разгуливает. Что-то слабо мне верится в то, чтобы при таком соседстве тут одни кролики на травке паслись.

Черт, думаю, вот если за следующим холмом, когда перевалим, увижу в этом дурацком призрачном сиянии самый обычный «тигр» при всех крестах — обрадуюсь ему, как родному.

«Тигр» ведь — это штука известная. От калибра пушки до ширины гусениц. И как он горит, тоже знаем, навидались. А всякая местная нечисть, пусть она даже и катка его не стоит, нервы выматывает.

— Отдышались? Вперед!

По холмам, кстати, при луне еще хуже бегать, чем по лесу. Кажется — вроде видно все, да только свет этот очень обманчивый. А чуть ступил не так — и кубарем вниз.

— Далеко еще? — спрашиваю.

— Нет. — Рыжая за эту ночь куда больше меня вымоталась — смотреть на нее жутко.

Надо будет, думаю, когда вернемся, собственноручно ее в постельку уложить — и пускай отсыпается. Денька три.

И вдруг — лай. Ох, до чего знаком мне этот лай. След взяли. Кто? А-а, какая разница. Своих тут нет.

— Это…

— Потом расскажешь, — рычу. — Вперед. Пистолет отдай. Винтовкой с одного выстрела-то можно и не остановить. А пока будешь затвор передергивать — тут-то до горла и доберутся.

— Еще немного, — Кара бормочет. — Боги, ну помогите, еще совсем… здесь!

— Давай!

Рыжая за амулет схватилась, заклятье свое бормотать начала. Я гоблина к ней поближе подтолкнул, прислушался — можем успеть.

И тут первая тварь показалась.

Я-то думал, что это мои черные знакомые из замка пожаловали. Те песики, правда, по-другому брехали.

Даже не знаю, собака это или уже нет. Ростом чуть пониже, чем те, черные, зато длиннее раза в два, так и стелется над землей. И тоже морда белым огнем полыхает, а пасть вытянутая, как у крокодила на картинке, и зубы в ней соответствующие и по качеству, и по количеству. А на боках три полосы продольные светятся, словно кто-то вилами прочертил.

Я даже ошалел маленько от такого зрелища. Она уже на наш склон махнула, когда я первый раз на спуск нажал.

Черт. В упор стреляю — а она лезет. И хоть бы взвыла. А то, может, ее пули и вовсе не берут, насквозь пролетают, как через туман?

Шесть патронов расстрелял, прежде чем свалилась.

— Скоро ты там? — ору.