Шумилин Ильич - Ванька-ротный

– 39- Днем мы вповалку спали в избе, утром и вечером получали кормежку. А с наступлением ночной темноты отправлялись ловить немецкий десант и были готовы встретить его во всеоружии. Ездили мы с погашенными фарами, часто останавливались, вглядывались, вслушивались в ночную темноту и смотрели в сторону Калинина, ожидая оттуда десанта. Я стоял наверху, облокотившись на кабину водителя, и смотрел по сторонам, изучал звездное небо. И смотрел на вселенную. То, что город Калинин был взят немецким воздушным десантом, полковник мне ничего не сказал. Об этом я узнал на кухне у повара. Несколько офицеров штаба потом обмолвились об этом. Но наша легкая жизнь и приятная служба длились недолго. Однажды за околицей у леса в пустом сарае появились солдаты, и в расположение штаба пришел наш командир роты старший лейтенант Архипов. Один взвод во главе с лейтенантом Лукониным остался за Волгой и не явился сюда. Я знал прежде, что Луконин ходил я деревню к какой-то бабёнке. Его иногда посылали ко мне на огневую точку по вопросу увязки огня. И он всегда начинал разговор по поводу своих похождений. Он был мой сосед справа и занимал ДОТ в нескольких километрах от меня. По возрасту он был старше меня. И это давало ему преимущество в разговорах со мной. Он со знанием дела мог мне рассказывать о бабах, как несмышленому в этом деле. Он скрывал эту связь от других и особенно от ротного, но почему он со мной в разговорах впадал в откровение? Почему он передо мною хвастался и красовался своими похождениями?

– Ну что лейтенант? – говорил он мне и улыбался во весь рот.

– Хочешь расскажу, как я с бабами обращаюсь? Возможно главной причиной того, что я не получил приказа об отходе, явилось желание Луконина остаться с солдатами в деревне, где жила его баба, и сдаться немцам потом? Он остался сам и решил оставить меня [в неведение, что есть], не передав мне приказ уходить за Волгу. Командир роты Архипов подтвердил, что взвод Луконина не вышел с линии обороны. Больше того, он приказал Луконину лично передать мне приказ об отходе, так как связь уже была снята, a я стоял на самом левом фланге обороны. Встретились мы с Архиповым 20-го октября, я увидел его и заторопился к нему навстречу.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! – указал я и [козырнул ему] мы улыбнулись друг другу. Наш командир роты был среднего роста. Всегда подтянутый, собраний и аккуратный. Ему было за тридцать или около тридцати. Я тогда по внешности не мог точно определить возраст человека. Гимнастерка его выцвела от частой стирки и сушки на солнце.

– 40 – Стирал он всегда лично, подворотнички пришивал тоже сам. Он доставал из планшета завернутый в холстинку кусок мыла и в свободную минуту стирал то одно, то другое. Он держал себя всегда в чистоте. Строевой выправкой он особенной не отличался, не затягивался ремнями намертво, как это делали мы. Он не выпячивал грудь колесом и не стучал каблуками, как это приучили нас делать в училище, хотя сапоги у него всегда были отмыты от грязи и начищены до блеска гуталином. Он не спускал книзу голенища своих сапог, как это делали [мы по своей глупости] некоторые молодые лейтенанты. Старший лейтенант был уравновешенным и скромным человеком. Он представлял собой образец командира умного и простого. Он не стоял [перед нами] растопырив ноги, когда разговаривал с подчиненными, и не шаркал ногами, когда подходил к своим начальникам. Он был прост всегда и везде, лицо его худое и доброе всегда было озабочено мыслями и делами. Глаза были немного грустными, но всегда излучали душевную простоту и доброту. Он никогда не кричал и не возвышал свой голос. Такое впечатление, что он боялся или стеснялся его. Он не напускал на себя театральные позы перед [офицерами и перед] строем, всегда был одинаков и со всеми внимателен и вежлив. В общем, как мне казалось, он собрал в себе всё лучшее и человечное, всё умное и рассудительное.

Помню, он даже не рассвирепел, когда Луконин перепился в эшелоне со своими солдатами. Он помолчал, а потом сказал:

– Завтра поговорим, когда отрезвеет! Говорил он всегда по делу, не меняя голоса, и без выразительной мимики на лице. Вначале было даже трудно привыкнуть к нему после училища. В училище было обычаем у офицеров кричать и драть свои глотки. Я до сих пор помню искаженные злобой физиономии младших командиров и лейтенанта Клока [- остались отпечатанными в памяти на все последующие годы]. Где, у кого переняли они эту [звериную] злобу так обращаться с курсантами и солдатами. Старший лейтенант Архипов был человек совсем другой. Трудно было определить, где он просто советует и когда отдает боевой приказ [по форме]. Я его очень уважал. И до того, как я попал в его роту, и после того на всем протяжении войны мне не приходилось встречать похожего на него и достойного человека. Чаще попадались безграмотные горлохваты и злобные дураки. Он был для меня эталоном, по которому я сравнивал сослуживцев и начальников, врагов моих и друзей.

– Нет! Этот совсем не похож на него! Этот, простите, безмозглый и лает как собака. Но вернемся к Архипову. Несмотря на свою мягкость и обходительность, он был в высшей степени требовательным и волевым командиром. Он следил за служебной деятельностью офицеров роты и знал по фамилии почти всех солдат. Он спокойно и без крика пресекал любую расхлябанность и нерадивость

– 41- делал это деликатно и тактично, не унижая достоинство офицеров или солдат. Луконин его откровенно избегал и боялся [как смерти]. Он помогал дружески молодым командирам взводов, успокаивал и подбадривал их в трудные моменты. Подойдет, подморгнет и скажет вполне серьёзно:

– Я приказы отдаю, чтобы их выполнять!

А теперь при встрече в штабе армии, я спросил его:

– Мне продолжать ночные разъезды или сдать машину и отправляться в роту?

– Ты выполняешь приказ полковника, а мне подчиняешься по службе, как прежде. Я ездил ночами по дорогам вокруг штаба армии и знал, что подмога мне в нужный момент придет. Старший лейтенант занимался делами роты, бегал по домам, встречал выходящих из-за Волги солдат, получал обмундирование и амуницию, выдавал оружие, составлял поименные списки. Мелкие группы солдат и младшие офицеры продолжали просачиваться ночами и переправляться через Волгу. Теперь из всего [личного] состава бывшего [арт. пуль.] батальона [где-то за лесом в деревне] Архипов формировал одну стрелковую роту. Мы должны были выступить куда-то на фронт. 27 октября грузовик, миномет, две ракетницы, и три ящика мин я сдал на склад [коменданта штаба] по распоряжению полковника. Мне добавили во взвод двадцать чужих беглых солдат, и я ушел за лес в деревню, где стояла наша рота. В тот же день вечером роту построили и объявили приказ. "Новых рубежей и укрепрайонов нет, стационарные огневые точки и техника отсутствует. По указанию штаба фронта 297 батальон расформирован и в составе роты передается на пополнение в стрелковую дивизию. Все солдаты, сержанты, старшины и офицеры переводятся в стрелковые подразделения пехоты. Наша рота идет на пополнение 119 С. Д. В один день всё изменилось, и со всем было покончено. Наводчики орудий, замковые, заряжающие, электрики, связисты, оружейные мастера, саперы и минёры превратились в простых стрелков, носителей трехлинейных винтовок. Солдаты были страшно недовольны. Но, как говорят, приказ есть приказ! На горизонте играл полосатый закат. Вечер был сухой, воздух неподвижный. В нашей просторной избе собрались все сержанты и офицеры роты, это была наша последняя встреча и последняя крыша над головой.

– 42- Завтра, когда рассветет, рота построиться и пойдет в сторону Калинина к Волге. Для нас это было начало настоящей войны. Всё, что мы до сих пор знали и слышали о войне, все это была игра воображения! Из-под крыши этой избы мы сделаем первый шаг навстречу настоящей войне, тяжелым испытаниям и неизвестности. Каждому по-разному придется пройти дорогой войны. Одному она будет долгой, а другим она вещала быструю кончину, немецкий плен и тяжелые раны. **************************

Шумилин А. И.

Глава 5. Левый берег Волги

Текст главы набирал Mole [email protected]

??.07.1983 (правка)

– – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - -

взводами уходит на правый берег Волги. Встреча с Женькой Михайловым. Бомбежка.

– – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - – - -

Утром 29-го октября, после беготни и кормежки, рота построилась в [походную] колону и походным маршем пошла на Медное. Командир роты распорядился, чтобы я со своим взводом шел замыкающим. Это его особое доверие, выраженное мне, таким образом. Через некоторое время мы вышли на Ленинградское шоссе и повернули на Медное. Шоссе в то время было не широкое и во многих местах основательно разбито. Где выбитый до щебёнки асфальт, где участки, засыпанные землей, а где просто развороченное воронками полотно проезжей части дороги. Война везде оставила сбой след! Мы подошли к Тверце и остановились у переправы. Мост около села Медного был разбит. С той стороны к плотам наплавной переправы на подводах спускали раненых. Лошадей вели под узды. Лошади на плоты заходить упирались, их тащили на брёвна, они приседали. Одна за другой подводы с ранеными перебирались на нашу сторону. Мы стояли, смотрели на них, ожидая своей очереди. Откуда их столько? Не туда ли мы держим свой путь? В село Медное мы не зашли. Наведенная переправа была в стороне и выше по течению Тверцы. С дороги были видны дома и постройки. По краю бугра чернело несколько деревянных и одноэтажных каменных домов. Некоторые из них остались целы. А другие основательно пострадали от бомбежки. Повсюду были видны глубокие и свежие воронки. Здесь накануне как следует поработала немецкая авиация. Обойдя Медное стороной, мы свернули вправо, и пошли по мощёной булыжником дороге. Мы прошли километра четыре и впереди на обочине увидели немецкие танки. На боках у них красовались черные кресты, обведение белыми полосками. Танки стояли неподвижно, стволы орудий были опущены. Выглядели они совершенно новыми. Ни вмятин, ни царапин, ни пробоин на стальной броне не было видно. Блестящие гусеницы были в полном порядке. Почему их покинули немцы? Горючее кончилось? Испортились моторы? Но могло быть и другое – подумалось мне.