Иркутск – Москва - Александр Борисович Чернов
— И Вы оказались не одиноки в своем человеколюбии. Результат: три революции, цареубийство, гражданская война после мировой, проигранной нами германцам. Несколько миллионов трупов. Плюс вдвое больше калек. Плюс тотальный разор всей страны. А еще — потеря Финляндии, Прибалтики, Бессарабии и кой-чего еще, так, по мелочи. Включая Польшу и весь золотой запас государства. Но это так, для начала, для разминки. Дальше пошло «веселее»… После нелепого, позорного проигрыша Японии пустяшной, по сути колониальной войнушки на дальних задворках, Россия рухнула в самый кровавый и трагичный век своей истории. Потеряла Малую и Белую Русь, ушла из Средней Азии, Маньчжурии, лишилась Тифлиса, Баку. И под баланс — больше тридцати миллионов погибших.
— Непостижимо. Ужас какой-то. Кара Божия сие есьм. Значит, прав был отец Иоанн… Остается лишь надеяться, что у Вас, Владимир Петрович, и у Ваших товарищей, получится нечто лучшее, чем у нас… Пожалуйста, извините мне недостойные мысли на ваш счет. Да будет Господь Вам в помощь.
Что же касается моей дорогой Машеньки… Она — золотая женщина и прекрасная мать. Она всем сердцем и душою любит своего мужа. Так, как Вам, в вашем сумасшедшем будущем, даже и не снилось, наверное. Любовью чистою и верной… Не обижайте ее, Христа ради. Будьте милосердны! Будьте же человеком…
— Буду… Вы можете не беспокоиться на данный счет, Всеволод Федорович. Семьи Вашей я не разрушу… — выплеснутая на Петровича единым махом огромная душевная боль прогнала хмель, оставив после себя зияющую раной пустоту и ворох вопросов, ответы на которые ему пока не известны, — Что же касается Вашего нынешнего положения, постараюсь впредь аккуратнее относиться к алкоголю, чтобы не причинять Вам дополнительных страданий. Думаю, так будет правильно, Вы согласны?.. Вы согласны, Всеволод Федорович?… «А в ответ тишина. Он вчера не вернулся из боя…» Вот и поговорили.
* * *Сеанс общения с Альтер-эго вышел содержательным и отягченным определенным обязательством. Однако, поразмышляв под ритмичный перестук вагонных колес о превратностях судеб человеческих, Петрович пришел к выводу, что выбора-то особого у него и нет. В конце концов, он был слишком многим обязан Всеволоду Федоровичу Рудневу, чтобы посметь отказать ему в естественном желании, так напоминавшем просьбу о последней папироске перед расстрельной командой. Тем более, что перспектив на что-то большее, чем любовные отношения с Тамарой, не просматривалось от слова совсем. Графы и адмиралы на певицах не женятся. Даже лейтенантам из разночинцев и выкрестов тут такое не дозволено-с…
Конечно, времена меняются. Но и годы идут. А нужно еще так много успеть, не улетев в отставку по куда более крутым поводам, чем вопросы банального мезальянса. Поэтому, как учил его в юные годы один весьма смышленый и потертый жизнью джентльмен, остается следовать двум базовым принципам настоящего мужчины. Первый: не знаешь, что делать, ничего не делай. И второй: однажды даденый тебе шанс больше может не представиться, и если не воспользуешься им здесь и сейчас, останешься дураком.
Обдумывая способы поиска баланса между ними, Петрович незаметно задремал. Вывел его из сонного забытья слегка взволнованный голос Чибисова:
— Всеволод Федорович, батюшка, простите ради Бога, но только велено мне, вот, срочную телеграммку для Вас передать. Флаг-офицер господина адмирала немецкого приказали Вас будить, чтобы, значит, бумагу эту вручить, не мешкая.
— Ну, разбудил, так разбудил… — Петрович хрустнул костяшками пальцев, разминая затекшую под щекой правую кисть, — Давай-ка сюда, полюбопытствуем. Что там у кого и где стряслось. Спасибо, и… ступай пока. Позову, если что.
Содержательная часть наклеенной на типографский железнодорожный бланк телеграфной ленты была коротка и лаконична: «Милостивый государь Всеволод Федорович. В Ачинске Вас будут ожидать капитаны 1-го ранга Хлодовский, Гревениц и старший помощник судостроителя Костенко. Конфиденциальными поручениями к Вам. С совершенным почтением, Макаров».
Пока Руднев пробегал текст глазами, Чибисов, козырнув, исчез за дверью, предоставив своего адмирала его мыслям. А поразмышлять было над чем. Хотя в том, что Степан Осипович напомнит ему о себе еще до их возвращения в Петербург, Петрович не сомневался. Деятельная, не терпящая недомолвок натура командующего вариантов не оставляла. К тому же некий демонстративный момент в поведении Макарова на Иркутском вокзале он про себя отметил. В конце концов, Сом знал, кто таков и откуда взялся его флагман авангарда. Согласитесь, но с учетом данной «мелочи», из-за каких-то там немцев или ледоколов, разсобачиться с ним в пух и прах отнюдь не в интересах Макарова. А если брать еще выше — не в интересах их общего дела, флота, не в интересах государства Российского.
— Хм. Пасьянс раскладывается интересно. Итак, Степан Осипович возвращает мне начштаба и старарта, а с ними вместо остальной моей банды, включая будущих адъютантов и флаг-офицеров, шлет за компанию молодого Костенко. Которого перед этим обласкал, оставив при своем штабе. Как я понимаю, как раз для того, чтобы скоренько просчитать варианты собственных «безбронных» изысков для новой программы. Ну, право, очень интересно… Как там было у нас, в «Собаке на сене»? «Сдается мне, что эта ярость таит совсем иное что-то…» Что именно, скоро узнаем, — Петрович проводил взглядом типовой, срубленный из лиственницы вокзальчик Красноярска, — Енисей прошли, стало быть до точки рандеву порядка двухсот верст ходу. Пора приводить себя в порядок.
* * *Ачинск встречал туманной дымкой, грязью, свежими лужами и весело порхающими над ними, несмотря на отголоски былой непогоды, бабочками-лимонницами. Вдоль железнодорожной насыпи на подносиках широких, изумрудных листьев красовалась золотистыми огоньками цветов мать-мачеха, а разноголосый птичий гам в кронах деревьев служил фоном обычному пристанционному шуму: пыхтению паровоза, скрипу пружин и букс, мерному звяканью молотка обходчика и гулу человеческих голосов.
Сибирская весна вступила в свои права, привнеся оживление и в людскую жизнь. Она отменила тяжелые шубы, тулупы и валенки, дав больше свободы телам, глазам и мыслям: откуда-то доносились девичьи смешки и несколько тяжеловесные для юношеских баритонов шутки. Едва поезд остановился, разношерстная толпа пассажиров второго и третьего классов, гремя емкостями и толкая друг друга локтями, хлынула к кубовой, набрать кипятку. В конце платформы вездесущие коробейники и бабки-торговки бойко на все лады расхваливали свои товары выходящим размяться путешественникам: если проскромничаешь, останешься без прибытка.
Судя по ароматам, местная выпечка была действительно хороша. И с дозволения Руднева, Чибисов не
