StEll Ir - История Любви. Предварительно-опережающие исследования
– Молодец, Сидор, верно сказал! – одобрил его верховод Илья Громовой. – Кто ещё хочет высказаться?
– Заебали уже! – сообщил Санька, трогая за мокрую-липко пробитую дырку в заду и пытаясь по гордому распрямить затекший чуть стан. – У меня пересменка, валите нах… Я отпрашиваюсь на уборную!
– Ну, штож! Передых назначается в прениях – давалка скатилась в отсутствие! – засмеялся, вращая ус, Илья Громовой. – Но в умах не расходимся – готовим привет пиздюку этому недостойному партизанского звания на пришествие!..
Санька вмиг, почитай, обернулся – чего там, чай не выдумывать што, дело-т пошти кажнодневное, обычное. Раз, и вновь на кругу, жопа белая. Стоит, пока никуда, как одно вам ни в чём несведение…
– Что повыпучилась, как игорна каза! – слега загрубил с панталыку особого активист молодёжи Болтовой Игор Кузмич. – Подставляй уж розетку, коль знаешь как! Илья, што за заминка, вели ей платье кверху драть!!!
– Отъебут… – тихо охнула та «игорна-каза», Санька-крашена; да вся покрылась парчою в конфуз перед мужним собранием.
– Ладно, Игор, не дуболомь, как ярило-бычок! – Громовой дал отворот молодому прожектору. – А ты, Санька, как помнишь за что отвечать, так и будь добра разганешись… Помнишь хоть, али стыд все глаза заневестил уж?
– Помню… чего… – глаза у красавицы долу горят синим пламенем, а щёки розовеют вовсю: надо юбку сымать…
Но недолго уже ерепенилась – чай жжот жопу вина! – и накинула платьюшко цветастым подолом на зад. Стала красива видать, как уткнула в коленки, да выгнулась белой лебедью на общественный всем обзор-обсуждение.
– Я наддам, командир! – лихо выискался партактив Антуан Ничипор Егорович. – Мне у Саньки всегда пизда нравилась: и в разбор, и как с ей на разведку ползти!
– Ничипор, не блудь! – верховод сам держался за хуй, чтоб на партизанскую юницу тот штаны не порвал. – Излагай, как партактив, соображение!
– Изложу! – самоуверенно заявил Антуан и головою боднулся под тут и повлажневшие губы пизды. – Шурка – девка управная, говорю: и на фронт с ней идти удовольствие, и в тылу отсидеться не грех, без забот не оставит! И знаем мы Александру Проймочку не первый день, да и не по первому году ебём, тоже нужно учесть… И хоть случаются, прямо скажу, недостатки у ей в конституции, когда через день она сама обращается невесть во что и сама может раком поставить угодно кого и даже оскорбление нанести партактиву и партии, но… Но, скажу вам по честному, Санька нам дорога, как товарищ и дружка сердечная. Оттого попрошу: нехуй вам сильно девице наддавать в межкрендель! Ну, сзевнулось случайно в ночи, что поделаешь… Может быть ей, девке нашей сознательной, захотелось, вконец-то, повыспаться вместо ваших бессонных дозоров в пути…
Расслабившая было уши Шурочка поднапряглась вся и недовольно взбрыкнула задком.
– Хароша, Шурка!.. – одобрил её Антуан, удерживая крепкой хваткою в поясе. – Я и говорю – покрути, так мы с тобой на дни в такой позамылимся гарный поход!.. Продолжаю всем вам, несознательным! Встали вы сильной горой за утерянное дитё? Всё по правилу?! А усмотрели, ага, что пред вами не совершеннолетняя блядь, а само-то дитё маломерное?!
Шурка крутнула бархатной попочкой так, что любому бы с корнем повыломала. Окромя партактива, конечное…
– Вы настали ребёнка крушить в голу задницу! – продолжил, держась, да по-крепкому радуясь Санькиным недоволь-выкрутасам Ничипор Антуан. – А я так вам скажу – недостойное это занятие! И предлагаю выдать нашу Саньку, как тайну партизанску сердечную, ёйной маменьке, Анастасии Димитриевне! Потому как и неприветливость у иё от того, я считаю, что устала девка от вас, партизан… С вашей ё..-партизанщиной! Потому как стомили иё, и она уж брыкается-просится – изо всех сил, да до маманьки в гнездо!
Сашенька действительно билась столь резво, да гонисто, что и удумать можно было сподобиться – от радости! Но нет… От таких партактива речей оказывала Сашка само, что ни на есть, активное сопротивление, и лишь малахайка-пизда пускала слюни предательски, а Санька сама не согласна была ни за что, чтобы к маменьке! У маменьки хоть и добро-тёпло гнездо, но уж больно предпочитала партизанская девушка Александра Сегодовна Проймочка, чтобы и там, и там…
Рассмеялся весело речи своей Ничипор Антуан без заботы о всяком приличии так, что пустился пунцовый ал-цвет горячо ощущаемый по кончикам Саньки ушей и щекам. Вполне весело разгоготался Ничипор, да смог: удобрил девке благодатную почву-бархатку сгущённым потоком своей малафьи… Заслезилась от счастья навстречу пизда, не удержалась, да прыснула… Тут уж на весь круг веселья наделала: на всех хохот нашёл!
– Молодца, Ничипор… ей отрядил!.. – отсмеивался сам верховод, Илья Громовой, наставляя в расщёлку промокшую и свово баюна. – Санька, вспрянь чуть… знаешь сама, не войдёт…
И потряс чуть размером своим уже у Сашки внутрях, отчего девку разом повыгнуло, да чуть ли не приподняло на удобной каряге наездницей…
– Ох..ха… ох..ха!.. – забилась Санька невестицей. – Нет! Нет, дядька Илья!
– Тебе что комсомолка говорит! – взвилась вновь Наталья Федотьевна со свово стульчика на верховода сующего. – Ты бы ещё ей в бзделку придумал такое вставлять!..
– В бзделку не наработала ещё в этот раз всёж… – с сомнением, ведя протокол, покачал головой Дойка Филлип Артамонович.
– А мне? – предложилась нечаянно проститутка соседнеколхозная.
– Годи, Наталья Федотьевна, дотерпи до окончанья разбор!
– Нет, дядька Илья! Всё же… нет!.. – продолжала в писк голосить несдавательница-Александра, растягивая изо всех силов аппетитные свои скромно-булочки на стороны: – Я предполагаю уже с вашей стороны… волюнтаризм!
– Осуждаема слова лишается, – залупил уж у ей вглуби верховод. – Игор Кузмич, пооформь!
Молодёжь активистская с удовольствием раздобыла в руку себе пряно пахнущий свой угощенец.
– Держи, Сашенька! – Игор Болтовой умело завстрял меж губами у не поспевшей что-то промолвить виновницы. – Эт т..тибе наставительство от миня по общенью с городскими паравозо-кондухторами… Знала, штоб, когда и как нужно рот раскрывать!.. Ой-ух… не кусайсь, гоношистая…
– Адвокатуре уж дайте место! Подвиньтеся!! – решительно востребовала-взмолилась гостьей истомившаяся по заголённому Сашиному телу Наталья Федотьевна. – Моя ж ты цыпочка… Как они тут тебя...
Пробралась с трудом под живот, да вцепилась губами в сосуществующий край нежно рта, руками в грудки малые, а ногами с голоколенками Санькиными в переплёт. Санька замучилась заново, осознавая вину в одно время с тремя подоспешниками…
– Будем надеяться! – верховод Илья Громовой застёгивал увлажнённую Санькой мотню. – Процедура товарищеского осуждения окажется действенной… И что проведённая проработка уже оказала влияние на бессознательность Проймочки Александры, партизанки со стажем, разведчицы и хорошей подруги, когда не спит… по вагонам и поездам…
– Дядя Илья!.. – Санька вновь, уже оправляючись, вспыхнула. – Всё ведь уже! Сколько можно! Достаточно! И так всё тикёт по ногам до колен до сих пор от ваших влияний… на мою бессознательность…
Наталья Федотьевна прыснула. Позже всех… Дала бойкую струю, прикрыв ладошкой, себе в кулачок и неприметно прикрыла глаза…
– Итог-слово берёт немецкий народ! – подвёл конец под собрание Илья-верховод. – Ваше мненье, Григорий Барсук, на всё происшествие, как головы от судейства присяжного!
Сидевший на трёх бидонах отдельно в ряд “немецкий стяг” оживился, приходя в себя после всего этого официал-представления. Председатель местного оккупационного собрания акционеров обер-лейтенант Ганс Либке, в народе Григорий Барсук, встал с гремнувшего пустотою бидона и вежливо поклонился собравшимся.
– Вы знаете все, сколь высоко уважение немецкого народа-созидателя к нравам местных устоев-обычаев! – произнёс он на чистом русском языке. – Но вы осёл, Шура, в нашем мнении, за то что даёте им в зад! Вы – приятная девушка и столь же нам симпатичный «пацан». Но вы им позволяете в задницу, на наш просвещённый технически взгляд, просто как азиатский ишак!
– Да-дайт!.. – поддержал своего политического командира ещё один непримиримый борец с партизанщиной Алекс Шрёдер, по прозванию Худой Вправень. – Ибъётца как коз! Как зоофилипп… Я бы ей заманьчил в голый срак!..
– И таким вот замечательным образом мы имеем то, что имеем! – прервал своего не в строку гоношистого адьютанта и продолжил присяжную речь Ганс Либке. – Александра-красавица здесь оправляет на своей милой заднице пёрышки, если так можно по-русски сказать, а тем временем где-то там, в поездах под Седмь-Пядницей рыдает безутешная мать!
– Ну, всё… промухали-проебли в жопу заново! – недовольно буркнула Сашенька и показала Гансу Либке розовый свой язык, от которого офицер-оккупант был вторую неделю уже без ума. – Всех уже поспасли лет как сто, оккупация! И мать и твои поезда!
