Андрей Посняков - Последняя битва
– Подожди-ка, дева, разговор есть.
Глеб с Саввой тоже остановились, оглянулись – мало ли, прикажет что-нибудь господин?
Раничев махнул рукою:
– Идите вперед, не ждите. Рыжего догоняйте.
– А ты, батюшка?
– А мы никуда не денемся.
Парни ушли, и Иван искоса взглянул на девчонку:
– Вот что, Ульяна. Рыжего ты проучила неплохо, да и стоило, черт побери, но… Помирись. Нечего в отряде раздор да смуту вводить.
Ульяна неожиданно покраснела:
– Да я… я, боярин, и сама-то хотела… да ты вот вперед сказал…
– Ну теперь уж терпи до привала. Но – на привале чтоб замирились, лады?
– Да я ж сказала…
Девчонка не обманула, на привале, после того, как перекусили, улучив момент, поймала Осипа за кустами, схватила за руку:
– Ну не сердись, Рыжик! Ты ведь и сам виноват, первый начал.
– Чего, – Осип отвернулся. – Чего пристала‑то?
– Не сердись, говорю…
– Вот еще, сердиться.
– Ой, а на локте-то у тебя дырка… Давай-ко, заштопаю!
– Дырка? – Осип посмотрел на локоть рубахи, и в самом деле, давно уже изодравшийся. – И без тебя справлюсь.
– Да не дуйся ты!
– Да больно надо!
– Ну хочешь… хочешь, тебя поцелую?
– Ты?! Да упаси, господи!
Вымолвив эту фразу, Осип Рваное Ухо быстро понял, что сказал что-то не то. Ульяна дернула плечом и быстро пошла прочь.
– Эй, постой… Постой же!
Рыжий проворно бросился следом. И не только потому, что побаивался возможной реакции Раничева, хотя и это, что греха таить, сыграло свою роль, но большей-то частью из-за того, что вдруг ощутил, что – совершенно зря – причинил другому боль, как сказали бы святые старцы или тот же Глеб – «оттолкнул протянутую руку».
– Ух, еле догнал…
Осип уселся в траву, рядом с поспешно отвернувшейся от него девчонкой.
– Ну ты это… Того… Давай – мир, а?
– Мир? – Ульяна вдруг улыбнулась. – Давай!
Путешествие выдалось долгим, и слава Господу, что хоть погода благоприятствовала: в пути всего два раза случился дождь, да и тот переждали в Могилеве и Менске, а так почти все время держалось вёдро. Когда вышли лесами на Черную Русь, к Неману, все так же пекло солнце. Завидев реку, путники обрадовались, напоили коня да бросились наперегонки купаться. Все, естественно, кроме Ульяны – та купалась чуть в отдалении, за излучиной, впрочем, не очень-то и стеснялась.
Какой-то крестьянин, видать, из местных, поил на том берегу волов, распряженных с воза, полного душистого сена. Увидав купающихся, улыбнулся, снял шапку:
– Джень добже!
– И тебе добрый день, человече. Сенцо-то как?
– Доброе сенцо. Ужо, запродам в Гродно.
Гродно…
Раничев усмехнулся. Надо же, как далеко добрались! И ведь еще не конец.
– А давайте наперегонки, до крестьянина! – крикнул кто-то из ребят, и все трое, не сговариваясь, вспенили руками воду. Даже Глеб на какое-то время позабыл, что любое соревнование изначально – грех, именуемый гордыней. И между прочим, не простой грех, один из семи смертных.
Эх, как лихо писец кинулся в воду. И плавал, оказывается, неплохо – едва не опередил остальных. Осип уж как старался, а все же едва поспевал за Саввой – у того рука как раз поджила, и уж парень выкладывался как мог. Уступить этому рыжему? Ну уж нет, дудки! Да еще б и писца догнать – хоть тот и шустр. Ну еще раз, еще…
И только брызги заслоняли солнце, и теплая речная вода ласкала тело… И – рраз, и – рраз… Опа! А впереди-то, у песчаного бережка – никого! Ни рыжего нет, ни писца! Отстали!
– Ха-ха! – выбравшись на берег первым, Савва заскакал по песку, поджидая всех остальных.
Селянин, глядя на них, улыбался в длинные седые усы.
– А что дедушка, до города далеко? – спросил Савва.
– Да не так чтоб очень уж далеко, хлопче… Но и не близко. Ежели поспешите, к обедне будете.
– А ты сам-то частенько в город ездишь?
– Да не так уж… Все больше – в замок к господину.
– В замок? Во как! А где замок-то?
– Да на той стороне…
– Где мы, значит. Где-то мост есть?
– Та не мост, бродец. Тут недалече. Эвон, дубраву видите? – Селянин махнул хлыстом. – Вот там он и есть, бродец. Сейчас вот волов напою да двину.
– Ну, Бог в помощь.
– И вам того же, и вам.
– Может, еще и свидимся.
Молодые тела вновь исчезли в реке. Обратно плыли не торопясь, отдыхая. А потом, выйдя на берег, принялись помогать остальным – разводить костер, собирать хворост. Осип прошелся по бережку… и аж побелел, когда, невзначай обернувшись, увидел вдруг, как выходит из воды Ульяна.
– Ух ты! Ну и ну… Красивая…
И вздохнул. И целый вечер сидел спокойно – не кричал, не шутил, не корчил рожи. Лишь, подбрасывая в костер хворост, искоса посматривал на Ульяну. А та сидела молча, бесстрастная, как каменная половецкая баба.
– Ну, братие. – Раничев посмотрел на скоморохов. – Спасибо за компанию, дальше уж мы одни.
– Ой, господине, – покачал головою Онцифер Гусля. – Може, лучше мы с вами? Не так опасно.
– Не опасно? – Иван не выдержал, расхохотался. – Вот как раз с вами-то и опасно! А так… Я – знатный испанский трувер, менестрель, или по-немецки – миннезингер, а остальные – мои толмачи-певцы, приехали вот, развлечь во время великой войны верных вассалов славного Ордена святой Марии Тевтонской. Как думаете, рады мне будут в орденских замках?
Самсон хмыкнул:
– Развлечению всякий рад… Как бы вас вот только не схватили там, как соглядатаев.
– Чьих соглядатаев? Литовских?
– Да хотя бы, господине, и так. Повесят или головы поотрубают.
– Если узнают, – ухмыльнулся Иван. – Да только кто им расскажет?
– Ох, храни тебя Господь, господине. Мы здесь, в Гродно ждать будем. Дай Бог, все хорошо пройдет.
– Хорошо? А как же, Онцифер, а как же?! Сейчас вот менестрелей своих проверю… Эй, парни!
– Да, господине?
Подбежав, все трое поклонились.
– Чего с пустыми руками пришли? – Иван недовольно нахмурился. – Где инструменты? В телеге? Так забирайте… Нет-нет, только не гусли – лютня, свирель… ну тебе, Осип, колотушка… Только помни, колоти редко.
Парни разобрали инструменты, купленные Раничевым еще в Менске, на которых всю дорогу учились играть – в общем-то, если не считать напрочь лишенного музыкального слуха Осипа, получалось очень даже неплохо. На фестиваль «Рок против наркотиков», пожалуй, еще рановато ехать, но в каком-нибудь ночном клубе…
– Начали! – Иван хлопнул в ладоши.
Все трое поклонились. Глеб взялся за длинную свирель, Савва, опустившись на одно колено, пристроил на груди лютню, поднял глаза… И-и-и…
Громыхнул колотушкой Осип Рваное Ухо, нежный звук свирели наложился на томный лютневый перебор, а сверху того – голос Саввы. Надо сказать, довольно приятный такой тенорок.
Май, окруженный славой,Привел с собой дубравы,И в них с листвою новойПокрыты все деревья…ВновьКонец зиме суровой!
Пели – естественно, по-немецки, что достали, то есть что удалось купить на листках по дороге на рынках да еще то, что было прихвачено с собой из дому. Раничев не знал ни сочинителя, ни приблизительного мотива, вот и переделывал на свой страх и риск, примерно на мотив «Аббы». В общем, на первый взгляд, выходило неплохо.
– Славно, славно! – одобрительно воскликнули скоморохи. – Жаль вот, не понимаем почти ничего. А мотив славный. И голос… Савушка, после, как все кончится, приходи с нами петь, не обидим! Молодцы парни, даже рыжий – уж такие рожи скорчит, хоть стой, хоть падай! Что и говорить – скоморохи.
– Не, ребята, – подняв вверх большой палец, засмеялся Иван. – Мы никакие не скоморохи, мы – миннезингеры!
Вечером уже остановились на ночлег в леске, не доезжая до Гродно. Чей был лесок, неизвестно, но явно чей-то был, потому опасались – громко не разговаривали, песен не пели, а, наскоро перекусив, улеглись спать. Шалашей не ставили – тепло было кругом, душно даже, укрылись плащами, Ивану же – господину – предоставили было телегу, да тот отказался:
– Лучше с вами в траве посплю – уж так духовито!
И впрямь, вокруг пахло сладким клевером, мятой, высохшей на солнце смолою и еще чем-то таким же успокаивающим и приятным. Вдалеке щебетали ночные птицы, где-то закуковала кукушка – оп, и перестала, видать, спугнул кто-то – а над головою в бездонной черноте неба сверкали большие желтые звезды. Такой же сверкающе желтый месяц зацепился рогом за вершину высокого дуба, благостно было кругом, покойно и чудно.
Раничев невесело усмехнулся: наверное, это последняя такая ночевка – спокойная. Как-то там будет в немецких землях? А ведь скоро уже, скоро… Иван уже почти уснул, как вдруг почувствовал, как кто-то дернул его за рукав, и, вздрогнув, повернул голову. Рука словно сама собой легла на эфес сабли – все спали с оружием.
– Спишь, боярин? – тихо прошептал девичий голос.
Иван улыбнулся: Ульяна.
Спросил так же тихо:
– Чего не спишь, дева?
– Не спится. Отойдем во-он хоть к тому дубу. Только тихо.
