Игорь Пресняков - Банда Гимназиста
Большевики оказались наиболее мудрыми и прагматичными из всех «демократов». Они пообещали мир, землю, рабочий контроль на предприятиях и самоопределение нациям. Вместе с тем большевики приняли на себя огромную историческую ответственность в решении вековой проблемы построения гражданского общества на патриархальной, в основе своей еще феодальной почве. Уставший от войны, разрухи и обещаний Временного правительства народ принял большевиков с затаенной надеждой. Утверждению их власти почти не было отпора. Однако несмотря на заявления о стремлении к справедливому демократическому устройству, большевики оказались в парадоксальной ситуации – для сохранения власти партии они были вынуждены отмежеваться от миллионов граждан! Все непролетарские классы сразу же были объявлены эксплуататорскими, а их представители подверглись гонениям. Права личности и собственности не соблюдались, воцарилось беззаконие и произвол. Наш сосед по дому, больной старичок, около десяти лет жил на доходы от ценных бумаг. Вмиг ликвидировав их, большевистское правительство лишило его средств к существованию. И таких были миллионы!
Я приехал в Петроград в ноябре семнадцатого. С гордостью, при золотом «Георгии» вышагивал я по родному городу. И что же? Меня арестовали, пытались избить, сорвать награды. Только потому, что я не скрывал, что офицер! Разобравшись, конечно, отпустили, однако неприятный осадок остался. Непримиримостью и максимализмом большевики сами толкнули в лагерь своих противников массу людей. Мир и строительство «справедливого общества», обещанные коммунистами, обернулись кровавой бойней.
Наверное, не ошибусь, ежели скажу, что твое и мое детство мало чем отличались друг от друга. Сын статского советника Казначейства и внучка инспектора железных дорог росли вдалеке от бедняцких окраин, от «гнилых» рабочих местечек и социальных проблем; мы жили на земле, где исстари ценились честь, доброта, христианское благочестие и преданность долгу. Веками нечеловеческих усилий народа русского удалось создать великую державу, могущественную и, казалось, незыблемую. Новые же порядки ужасали: грабежи, расстрелы без суда, унижения, злоба и невежество – как добродетель…
Для меня, русского офицера, эпизод с арестом и попыткой осквернить боевые награды был немаловажным показателем. Произошло унижение чести защитника Отечества, принесшего присягу на служение России. Многие мои предки отдали жизнь служению Родине: далекий пращур отличился при Гангуте, за что получил наследное дворянство лично от Петра Великого; прадед был рядом с князем Барятинским при Гунибе и брал Шамиля; дед пал геройской смертью под Плевной. Немало моих предков строили мосты и дороги, лечили больных и сражались на море.
Разве я мог спокойно принять это оскорбление? Подобные мне, оскорбленные несправедливостью русские люди и стали под знамена белых армий. Мы боролись не за потерянное добро и поместья (которых, к слову, у многих не было и в помине), не за капиталистов и заводчиков (которых презирали), а за свою тихую и славную Родину, за матерей и отцов, за будущее детей, за честь и доброе имя. В наших рядах сражались не трусливые фабриканты, а испытанные офицеры, недовольные большевистскими продразверстками крестьяне и казаки, подло обманутые интеллигенты и даже рабочие.
Так, непоколебимой стойкостью отличались Ижевская и Воткинская дивизии, составленные из настоящих пролетариев-добровольцев. Не скрою, союзники по Антанте помогали нам, однако первое время в действующих частях легко можно было встретить офицеров в лаптях и опорках, оборванных и полуголодных. Ужас и безумие гражданской войны заключались именно в том, что на стороне большевиков воевали столь же близкие нам люди, наши соотечественники. Многие из тех, кто поддержал большевиков (рабочие, часть крестьянства, беднота национальных окраин, «передовая» интеллигенция), всего лишь выступали против старых порядков, выбирали «из двух зол» – корниловской диктатуры и крайнего национализма белых или обещанной новой властью демократии. Белым воинством двигало отчаяние и жгучее желание восстановить справедливость; наши противники бились за свою правду. Жестокость подогревала воинский пыл, не оставляла путей к примирению.
Поначалу успех был на стороне белых армий. Затем ситуация изменилась. Красные военачальники научились сражаться в нестандартных условиях междоусобицы, стремительно мобилизовывать резервы. А к осени девятнадцатого большевики и вовсе поладили с крестьянством. Белые же гвардии обозлили обывателя косным высокомерием и необъятными поборами. Война стала надоедать народу, он вновь поверил коммунистам. С этих пор мы стали изгоями в собственной стране, и борьба наша стала бессмысленной.
Я много размышлял о гражданской войне. Хотелось услышать мнение человека нейтрального, не озлобленного борьбой. Как-то раз я прочел слова известного критика. Для него гражданская война была противостоянием его собственных правой и левой рук. Какая из них ближе и родней? Разве можно отсечь одну руку, не повредив всего организма? Именно тогда, весной двадцатого я понял, что спасение – в примирении и прощении. Я вспомнил заповедь Господню, которую прежде не понимал и не принимал: «Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас».
Только простив врагов своих, изгнав из сердец ненависть, можно восстанавливать, строить и созидать. Мы забыли в бесчинстве своем мудрость Александра II и Столыпина: созидать с прощением и любовью.
Андрей зажег погасшую папиросу.
– Вот ты, Полина, говоришь о неоправданной жестокости своего отца. Его тоже надо простить. Простить, потому как он, искренне думая, что совершает добро, творит зло. Ты огорчена тем, что Кирилл Петрович оказался не тем, кем ты его считала? А мог ли он изменить принципам, в которые верит? Судьба сама вынесет ему приговор, и он примет его как должное. Не случится партии большевиков построить «справедливое общество», разочарование и крах идеалов будут Кириллу Петровичу наказанием. Хотя ни одна справедливость не стоит той крови, тех слез и искалеченных жизней.
Полина кивнула:
– Трудно спорить. Испытания научили тебя мудрости. Однако ты уже в который раз приводишь в качестве доказательств христианские догматы. Пожалуй, это несовременно. Ты что, веришь в Бога?
– Нелегкий вопрос. Я и сам до конца не разобрался. В детстве считал, что искренне верю. Потом разочаровался. А сейчас все больше убеждаюсь, что Христос, кем бы он ни был на самом деле, во многом прав. Религия – не только вера, но и огромный пласт культуры мысли и морали. Нельзя огульно отрицать то, чему были привержены добрую тысячу лет миллионы людей.
– Я в религии слабо разбираюсь, – пожала плечами Полина. – Будет время – почитаю.
– Мой рассказ тебя огорчил? – осторожно спросил Андрей.
– Нет. Скорее – заставил задуматься. И к тому же лишний раз убедил, что ты – натура тонкая.
Она широко улыбнулась и поцеловала Андрея:
– Давай не будем хранить секретов друг от друга и держаться вместе. Я верю, что у нас все получится, правда?
Андрей крепко обнял ее:
– Нисколько не сомневаюсь.
Полина выскользнула из его рук, вскочила на ноги и задорно рассмеялась:
– Ну раз так, будем купаться. А потом – нас ждет шикарный ужин!
Она поглядела на небо:
– Ого, мы совсем не заметили, как наступила ночь!
* * *Было уже довольно темно, и Полина пожелала купаться без костюма. Она оставила Андрею во владение причал, а сама, накинув халатик, направилась на дальний конец пляжа. Раздеваясь, Рябинин слышал, как Полина вошла в воду и поплыла. Андрей разбежался и прыгнул в темную бездну.
Лежа на спине, он глядел в высокий бархатный небосвод, усеянный острыми снежинками звезд. Теплые ласковые волны покачивали его тело. Андрей думал, далеко ли заплыла Полина, как вдруг что-то скользкое коснулось его ноги и потащило в глубину. Рябинин дернулся и увидел перед собой смеющееся лицо Полины.
– Испугался? – обдавая Андрея брызгами, спросила она.
– Ну уж нет, теперь мой черед! – Андрей схватил Полину за руки.
Полина звонко захохотала, ее упругое тело извивалось, не желая поддаваться.
– Не удастся, господин спрут! – весело кричала она, в очередной раз ускользая от Андрея. – Здесь мелко, да и место я знаю лучше.
Полина стояла по плечи в воде и подзадоривала Андрея рожицами. Он забыл о дурашливости и любовался ей. Подплыв совсем близко, он обнял ее и поцеловал. Полине передалось его настроение, она подалась вперед и крепко прижалась к груди. Андрей подхватил ее на руки и пошел к берегу.
Отблески костра играли на мокром теле Полины. Андрей смотрел в ее чуть прикрытые глаза, зовущие, благосклонные. Он зажмурился, нашел горячие губы Полины. В ночной тишине будто зазвучали невидимые струны. Они то звенели стремительным аллегро, то замирали в волнующем ожидании, то рассыпались нежным перебором. Неповторимой и прекрасной музыке вторили шепот осторожных волн, далекое щебетание птиц и легкий ветерок.
