Игорь Пресняков - Банда Гимназиста
Андрей наблюдал за ней и размышлял о том, что любящие люди обязаны быть откровенными друг с другом. «Никогда бы не поверил, что именно женщина сможет побороть мой Большой страх!»
Он поднялся и подошел к костру.
– Хочешь помочь? – весело бросила через плечо Полина. – А я уже заправила уху. К купанию готов?
– Позволь, я ненадолго отвлеку тебя.
– Ну конечно.
– Видишь ли, я очень благодарен тебе за откровенность и не могу не ответить тем же. Между нами не должно быть недосказанности.
Полина оставила в покое котелок и, поджав ноги, устроилась на песке:
– Внимательно слушаю вас, товарищ Рябинин.
Андрей уселся напротив.
– Тебе предстоит узнать некоторые подробности моей прошлой жизни и уж потом окончательно согласиться на брак.
– Эти подробности столь серьезны, что могут изменить мое решение? – Полина подняла брови.
– Не знаю…Однако держать тебя в неведении не имею права, – отрезал Андрей.
Полина опустила голову.
– Говори, – негромко бросила она.
– Помнишь, в тот вечер, когда я сообщил о командировке в Ленинград, ты в шутку назвала меня кавалергардом?..
Полина встрепенулась, пристально поглядела на Андрея и тонко улыбнулась.
– …Так вот, кавалергардом в прямом смысле я не был, но доля истины в твоих наблюдениях есть. Я – потомственный дворянин, офицер царской армии. До весны 1920-го воевал в войсках Колчака, затем – в Красной армии. Советской власти служил честно, принял ее как неизбежный результат великой трагедии России, начавшейся задолго до Октября семнадцатого. Не знаю, перед кем считать себя больше виноватым: то ли перед бывшими сослуживцами по Белой армии, то ли перед погибшими от моих рук красноармейцами, но моя вина смыта кровью. Счета и с теми, и с другими сведены на нет.
Я избавился от классовой ненависти и теперь просто хочу быть полезным своей стране, любить мою Полину и жить с миром.
Она нежно потрепала Андрея по волосам:
– Твой рассказ только подтвердил мои предположения. Скажи, «питерская тетушка», которую ты навещал, в действительности твоя мать?
Рябинин изумленно открыл рот.
– Ты вернулся от «тетушки» с такими счастливыми глазами! – Полина снисходительно пожала плечами. – И при этом ничего не поведал о встрече. К тому же я услышала от тебя интересные истории о петербургской жизни. Например, ты вспомнил церемонию открытия памятника Александру III в 1909 году. Ясно, что сведения о твоем рождении и детстве в Казани – вранье. Тебе хотелось что-то скрыть и кого-то обезопасить. В одном я была уверена наверняка: в доброте и чистом сердце Андрея Рябинина. Верю я и в то, что ты стремишься к мирной жизни. Однако, раз уж зашел разговор, не ответишь ли на давно волнующий меня вопрос?
– Попробую.
– Почему началась эта ужасная война? Отчего граждане одной страны стали безжалостно уничтожать друг друга? Хотелось бы услышать ответ человека, побывавшего на противоположной стороне, не коммуниста или агитатора, мнение, отличное от позиций официальной пропаганды. Сейчас все громче и громче твердят о «кучке озлобленных помещиков и капиталистов», не пожелавших уступить народу власть. Отчего же они, малочисленные и неправедные, смогли долгих четыре года вести по всей России войну? Ни на какие деньги империалистов Запада подобное не провернешь, дудки! Значит, их поддерживала часть того самого народа, который был ими же порабощен и угнетаем? Что-то не вяжется. Не сочти меня псевдоинтеллектуальной дурой, но я в действительности не знаю правды!
Андрей прикурил папиросу, глубоко затянулся:
– Когда в начале сентября 1911 года в Киеве был убит Столыпин, я в смятении бросился к отцу. Он сидел в кабинете и бездумно рисовал на листе бумаги витиеватые узоры. Я попросил его объяснить мне, что происходит, – ведь погиб передовой человек, дальновидный политик и настоящий патриот. «Тебе уж скоро исполнится шестнадцать, – вздохнул отец. – Приходит пора становиться мужчиной и гражданином. Смерть Столыпина – крах надежд умеренных людей, тех, кто ратует за сильную, процветающую Россию…В нашей стране, сынок, нелегко жилось от века! Наконец нашелся просвещенный монарх, мудрым повелением которого было отменено крепостничество, установлен справедливый суд и местное самоуправление. Страна стала быстро развиваться: множились заводы и фабрики, укреплялась армия, ширилась сеть образовательных учреждений, в том числе и для простого народа. Конечно, не все удавалось сразу – процесс созидания долог и кропотлив. Молодые российские капиталисты больше пеклись о наживе и расширении производства, чем о правах своих рабочих; инородцы ратовали за признание их самостоятельности; на селе сохранились тяжелые условия труда и крайнее безземелье. Простой народ выступал с протестами, требуя рабочего законодательства и защиты от произвола фабрикантов и чиновников. Так постепенно, нелегко, но и без особых потрясений страна развивалась. Однако нашлись подлецы, коварные честолюбцы и псевдорадетели за судьбы народные, которые призывали к изменению существующего строя. Они кричали о неспособности Императора к управлению, о косности самодержавия и его природной реакционности.
Было ли это справедливым? Лишь отчасти. Наш Государь Николай Александрович, человек образованный и мягкий, безусловно, находится под влиянием высшей аристократии, публики крайне консервативной и далекой от жизненных реалий. Царь выжидал и, порою, слишком долго. Однако, при всех колебаниях, Император все же даровал народу демократические свободы и представительный парламент. Только дураки утверждают, что сделать подобное Николая заставила революция 1905 года. Чушь, царь и сам не раз подумывал о Государственной думе.
А была ли в ней нужда и государственный прок? Собралось полтысячи пустозвонов, схожих с античными демагогами, стали разжигать страсти, критикуя всех и вся… Россия не имеет опыта народного представительства, посему и оказались все наши Думы бездейственными. Вину же за свою несостоятельность депутаты старались свалить на Государя: он, дескать, маловато дал Думе прав! А вне стен Таврического дворца эти «народные избранники» разворачивали уже совсем разнузданную агитацию против самодержавия.
А что творилось вокруг? Рабочие и интеллигенция выступали за радикальные перемены. Реакционеры требовали ужесточения режима. Таким образом, власть оказалась в изоляции. И вот тут из среды здравомыслящих умеренных людей выдвинулся Петр Аркадьевич Столыпин, последняя надежда истинных патриотов. Он начал реформы в деревне, учредил школы для рабочих и ввел начатки трудового законодательства на фабриках. Не секрет, что такой человек не был угоден революционерам – он выбивал у них почву из-под ног. За что и поплатился.
Более всего меня огорчает свинство нашей интеллигенции. Все эти разночинцы, вышедшие в люди благодаря стараниям Александра Освободителя, орущие и свистящие беспрепятственно только с разрешения Государя Николая Александровича, настолько неблагодарны и непримиримы, что голова идет кругом! Ужели им мало того, что богатство и сила государства нашего растут с каждым годом? Нет, им милее бунт и безвластие! Ошибаетесь, милостивые государи! Россия сильна стержнем державности и единоначалия, ее пределы столь обширны, что революционный поворот к демократии может лишь обессилить ее и ввергнуть в сепаратизм. Мужик русский кроток и трудолюбив только в условиях традиционного закона, отмени его – и россиянин придет к анархии и вседозволенности, а не к желанной демократии…»
Отцовские слова во многом оказались пророческими. Сегодня, вспоминая их, становится ясно, что папа размышлял категориями чересчур субъективными. Да и может ли анализ исторической ситуации быть объективным и всеобъемлющим, ежели человек сам находился в условиях этой ситуации? Лишь теперь, пройдя испытания временем, мы начинаем понимать реальное положение вещей в дореволюционной России.
Причиной всех наших бед было вековое противостояние Империи (и ее опоры – дворянства) – остальному обществу. Со времени падения монгольского ига Российское государство имело цели, отличные от интересов простого народа, стояло над народом. Отсюда вытекали и сословная разобщенность, и непонимание друг друга, и, как следствие, – радикализм обеих сторон. Жестокая сословная иерархия, подавление любого вольнодумства привели к неразвитости политического сознания и опыта политической борьбы.
Внешне крепкая и процветающая страна медленно гнила изнутри и держалась лишь благодаря православию, авторитету самодержца и горячему патриотизму. Как только авторитет царской власти упал, церковь оказалась опорочена распутинщиной – с одной стороны, развитием науки и атеизмом – с другой; когда патриотизм сменился непониманием целей длительной мировой войны – Империя рухнула. После ее падения ни одно правительство не могло навести порядка – хаос продолжал разрастаться.
