Вторжение - Даниил Сергеевич Калинин
Впрочем, не стоит также думать, что времени на игры у казачков не остается. Сам атаман или крестный отец строго следит, чтобы мальчиков не нагружали сверх меры, чтобы позволяли веселиться и играть со сверстниками. Но и в играх присутствовал элемент обучения работе или воинскому искусству.
Казачество всегда стремилось стать лучшим в том ремесле, с которым шагало вместе на протяжении всей истории — в военной службе…
Вскоре мы добрались до одной из немногочисленных полуземлянок, отстоящей в стороне — и служащей, как видно, чем-то вроде тюремного поруба для пленных или впавших в буйство казаков. Судя по числу лошадей (включая и крепкого вороного жеребца воеводы), стоящих на привязи — здесь уже собрались и все старшие офицеры города, и «языка» также успели доставить.
— Проходите. — напряженно молчавший всю дорогу атаман толчком распахнул дверь в поруб, пропуская вперед нас с Тапани.
В нос ударило запахом сырости, немытого тела пленника — и крови, да потом сгрудившихся внутри ельчан.
Нас встретил сам воевода:
— Вон он, супостат. — Артемий указал в темный угол, где я разглядел голого по пояс и окровавленного татарина, как видно, крепко посеченного кнутом.
— Разве это было необходимо? — обернулся я к вошедшему в поруб атаману. Но Степан жестко рявкнул:
— А-то как же! Наших служивых из сторожи, что ногайцы в полон взяли, позже нашли у татарского обоза — мертвых. Только вот их не сразу порубили, а в полон взяли, да запытали до смерти… На обоих казаках да служивых живого места не нашлось! Из спин же ратников поганые и вовсе кожаных ремней себе нарезали… Но ничего, мои казачки хоть татарину шкуру и попортили, но еще есть, из чего сделать пояса!
Ответив мне, атаман обернулся к одному из казаков, стоящему возле пленного:
— Что говорит⁈
Казак, как видно исполняющий роль толмача, невесело усмехнулся:
— Что придет мурза Шаип-бей — и предаст нас всех смерти, а град огню.
— А ты ему всыпь-ка еще пару плетей, чтобы смертью особо не грозился.
Сказано — сделано. Два коротких удара, сопровождающихся свистом рассекаемого воздуха — и громкими вскриками татарина… После чего атаман с усмешкой уточнил:
— Ну, а теперь что скажешь?
Пленный, однако, лишь с иступленной ненавистью посмотрел на атамана, после чего плюнул ему на сапоги — и что-то с яростью выкрикнул. Харитонов тут же схватился за клинок, намереваясь, как видно, располовинить поганого — но, по-моему, он ведь и ищет быстрой смерти! И прежде, чем трофейная сабля Степана покинула бы ножны, я шагнул к нему и схватил за правую руку:
— Погоди, атаман! Не видишь — татарин смерти ищет? Позволь, сам его поспрашиваю через вашего толмача!
Казачий голова было рванулся в сторону, освободив руку — и смерил меня таким яростным взглядом, что я невольно отшатнулся назад… Однако к атаману тут же шагнул Тапани, положив руку на рукоять пистоля — а молчавший до того воевода веско так заметил:
— Уймись, Степан. Рейтар дело говорит — ногаец ведь взаправду тебя дразнит, хочет, чтобы ты его убил.
Харитонов, услышав воеводу, все же бросил наполовину выхваченный клинок в ножны — еще раз смерив меня гневным взглядом налившихся кровью глаз! — но вслух он лишь негромко заметил:
— Ваша взяла… Ну спрашивай, коли сам вызвался, немчура.
Я только хмыкнул в ответ да покачал головой — после чего обратился к казаку-толмачу, при этом специально добавив в голос спеси, высокомерия и едкой насмешки:
— Скажи татарину, что Елец его мурзе ни за что не взять! У нас две с половиной сотни стрельцов с огненным боем, двадцать две пушки, три сотни служивых всадников да сотня донских казаков! А кроме того, еще с полтысячи городских казаков, что встанут на стены!!! Вся татарская рать отправится на тот свет, коли решится подступить к Ельцу… Да что там, мы мурзу и в чистом поле разобьем, не прячась в крепости! В пух и прах, в хвост и гриву!!!
Юрий Солнцев только хмыкнул, первым поняв мою задумку — но, как кажется, он сильно сомневается в ее успехе. Тем не менее, пленный, подняв красные из-за лопнувших сосудов глаза, жестко усмехнулся — и что-то быстро затараторил, захлебываясь от оскорблений… Вскоре его речь принялся переводить толмач:
— Говорит, что у мурзы его две тысячи ногайских нукеров, а также две сотни крымских панцирных всадников, вооруженных огненным боем — и два турецких тюфяка. Пушки выбьют крепостные ворота — после чего нукеры мурзы ворвутся в крепость и вырежут за гибель его сына и убитых воинов всех живых, от мала до велика…
Воевода недоверчиво покачал головой:
— Пугает?
Атаман же, пытливо смотрящий на полоняника, уверенно ответил:
— Если и пугает, то должен был завысить число татар, следующих к нам по Муравскому шляху. Но две тысячи нукеров для одного мурзы — это уже очень много, а вот про крымчаков с огненным боем да пушками, поганый мог и приврать… Но даже если и не соврал — вряд ли этот Шаип-бей приведет больше людей. Скорее наоборот, меньше.
Воевода согласно кивнул, соглашаясь с доводами Харитонова — после чего жестом пригласил меня и Солнцева покинуть поруб:
— Душно здесь. Ты, Степан Михалыч, полоняника-то еще поспрашивай, поспрашивай… Может, и еще что вспомнит, когда с пристрастием с ним потолкуешь!
Атаман только кивнул в ответ — после чего с о-о-о-чень недобрым видом шагнув к языку, да медленно так, картинно потянул из-за голенища сапога изогнутый нож… И я тут же поспешил двинуться на выход вслед за Артемием, не желая быть свидетелем последующих пыток.
Но все же в дверях меня настиг протяжный, полный нечеловеческой боли крик татарина.
Кажется, про ремни из спины Харитонов нисколько не приукрасил…
— Ну что думаешь, немец? Останешься у нас, выдержим осаду татар вместе — или уведешь рейтар своих, покуда поганые крепость не обложили?
Потирающий озябшие то ли от волнения, то ли холода пальцы воевода спрашивает меня на полном серьезе — как видно, действительно допуская мысль, что я заберу сейчас самых боеспособных ратников его гарнизона. Мне осталось только горько усмехнуться…
— Ну, ты чего, Артемий Алексеевич, такое говоришь? Без детей боярских татары могут и взаправду взять твою крепость. Особенно, если у них действительно имеются турецкие артиллеристы и крымские стрелки… И потом, как я заберу с собой служивых, коли семьи их останутся в осажденном граде⁈ Впору будет действительно «пропасть» по дороге в Елец, чем меня еще Степан кошмарил при знакомстве! Нет, конечно, останемся все с вами, поможем отбиться.
Искренне обрадовавшийся воевода тут же схватил меня за руку и крепко сжал его — после чего, расчувствовавшись, и вовсе обнял. Да едва не задушил в объятьях! Натужено засмеявшись, я едва вырвался — но тут же заметил:
— Только я ведь не договорил, Артемий Алексеевич… Садиться в татарскую осаду мы не можем, времени на это у нас нет. Лучше я после боя приведу хотя бы одну роту из двух сотен рейтар на помощь Михаилу Васильевичу, чем и вовсе не доберусь до лагеря великого князя до самой весны! Нет, поганых мы встретим — и побьем! — в чистом поле.
Улыбка стремительно померкла на лице отстранившегося от меня воеводы, с недоверием закачавшего головой. А замерший чуть позади его Солнцев глухо вопросил:
— Разве сдюжим против такой силы в поле? Сметут ведь…
Я ответил с жаром, уверенно, надеясь вдохновить ельчан:
— Сдюжим. Если все по уму подготовим, обязательно сдюжим!
Еще бы я и сам испытывал столь же крепкую уверенность в своих словах…
Глава 11
«Смерть улыбается каждому из нас. Мы можем только улыбнуться ей в ответ.»
Марк Аврелий 16-й римский император 121 — 180
После отъезда Виктории дни потянулись долго и скучно. Но я утешал себя тем, что очень скоро мы сможем увидеться,
