Вторжение - Даниил Сергеевич Калинин
Это к нашему с воеводой разговору о тактиках рейтар и кирасир…
Естественно, не все гладко было и у стрельцов — новики окончательно сломали свою шеренгу уже при втором выходе на огневой рубеж, дважды они не успели вовремя зарядить пищали и дать с упреждением залп по накатывающим на них рейтарам. Возникли заминки и у ветеранов стрелецкого приказа — с зарядкой новых для них карабинов… Полусотня же служивых Алексея «свет Владимировича» и вовсе обошлась без стрельб, худо-бедно отработав сам маневр со сближением.
Но в целом — все это частности, мелкие такие косячки, без которых подобные учения было бы сложно себе представить. А для первого раза все прошло и вовсе отлично!
— Ну что, командир, оказывается мы все же не самые худшие учителя. Верно? — подъехал кто мне сияющий Лермонт.
Я встретил обоих друзей (вслед за шотландцем ко мне поспешил и Тапани) со столь же сияющей улыбкой на губах:
— Господа — я считаю, что это полный успех!
— Успех только всадников? А на пехоту значит наплевать? — возмутился поравнявшийся с нами Йоло.
— Что ты, друг мой! Вы оба были сегодня крайне убедительны, профессионально подготовив своих солдат. — улыбнулся я. — Даже не знаю, кто из вас взял бы верх, будь этот бой настоящим!
— Лермонт. — весомо ответил финн.
— И почему же⁈ — мы с шотландцем с неподдельным интересом уставились на боевого товарища.
— Потому что я бы переметнулся к рейтарам! — захохотал Тапани. — Пехота — это, конечно, хорошо, но сердце мое, моя честь и любовь — это все к кавалерии!
— Чуть не прослезился. — смахнул воображаемую слезу Джок. — Может же сказать, когда хочет!
— Ну, это только если дело касается любимой кавалерии. Думаю, таких душевных слов от Степана не слышала ни одна женщина! — приобнял я горца.
— Еще чего! — воскликнул финн. — И не дождутся! Слова еще на них тратить — по ним и так понятно, что сие сосуд грешный. Да и слово — серебро, а молчание — золото. Так-то!
— Джок, ты заметил, что наш друг сегодня на редкость красноречив? Это может значить только одно: он доволен учениями.
— Вы меня раскусили. — Йоло с усмешкой потер подбородок. — Но нельзя дать солдатам расслабиться. Первый успех — это только часть дела. Его нужно закрепить. Маневры будем проводить ежедневно, пусть с меньшим количеством пехоты — и с одним холостым выстрелом на брата; запасы «огненного зелья» все же следуют экономить… Но, так или иначе, люди и кони отточат свой маневр — и будут повторять его с быстротой молнии, в любое время дня и ночи повторяя четкую последовательность действий!
Я хотел было ответить другу, полностью соглашаясь с его словами — но заметил, как с другого конца поля, припорошенного с утра легким снежком (и позже основательного вытоптанного конскими копытами), к нам галопом скачет казачий атаман.
— Принесла же его недобрая… — с легким вздохом произнес Лермонт.
— И чего так лошадь гонит? — с неудовольствием заметил Тапани.
Я лишь хмыкнул в ответ на замечания друзей, отметив все тот же щегольский наряд Харитонова. После чего зычно воскликнул — еще до того, как Степан с нами поравнялся:
— Ну что, атаман, разве плохо я придумал разбить твоих людей по сотням детей боярских? Всего один казак с конем не справился — а разве вчера не много ли хуже твои донцы проскакали⁈
Свои слова я сопроводил располагающей улыбкой, адресованной казачьему голове — но она сама собой померкла, когда я увидел неподдельное напряжение и тревогу на лице Степана… Поравнявшись с нами, казак без всяких прелюдий рявкнул:
— Татары идут по Муравскому шляху к Ельцу. Завтра к вечеру уже здесь будут!
Кажется, именно в этот миг я понял смысл выражения «сердце ушло в пятки»… Онемев на пару секунд, после я с трудом протолкнул сквозь разом севшее горло:
— Откуда вести?
Атаман в нетерпении дернул роскошный русый ус:
— Станицу казаков своих, самых верных и умелых, я отправил в седьмую сторожу после гибели служивых. Они залегли в секрет у Козьей горы — и взяли языка из разъезда поганых. Полонянника сейчас сюда везут, а вестовой покуда прискакал вперед сторожи, нас известить! Воеводу я уже упредил, а тебя ротмистр вместе с офицерами зову в свою слободу. Видит Бог — скоро твоим рейтарам придется побывать в сече!
…Атаман лично сопроводил нас с Тапани (на Леромнта остались рейтары) в беломестную слободу, пока еще не оставленную семейными казаками. Конечно, по сравнению с крепостными стенами Ельца укрепления ее выглядят просто примитивными: неглубокий ров — и невысокий насыпной вал, в основу которого никто, конечно, не ставил деревянных клетей. К единственным воротам (ведущим к мосту через Сосну, расположенном чуть левее брода) перекинут узкий стационарный мостик. А прикрывают вход в слободу не боевые башни-вежи, рубленные в два бревна (подобно Новосильской или Водяной, первыми встречающих татар за рекой), а лишь невысокие дозорные вышки. Две вышки расположены у ворот, еще три — по всей протяженности южной стены, обращенной к «Дикому полю».
В свою очередь, сами стены слободы представлены однорядным частоколом, не имеющим сверху даже боевой площадки! Впрочем, я оценил толщину и высоту трудолюбиво заостренных поверху бревен, используемых для постройки частокола. А также тот факт, что вся подошва стен снаружи покрыта толстым ледяным панцирем — казаки залили ее водой, чтобы лестницу к тыну уже невозможно было бы приставить… Да, забраться наверх татары в теории все же могут — накинув, например, самый длинный аркан на один из венцов частокола. Но вот спуститься вниз возможно лишь также только по канату — и ни о каком массовом прорыве поганых в слободу речи быть уже не может! Также невозможно поганым и «оседлать» заостренные венцы частокола, чтобы стрелять сверху вниз — а лестницы, как я уже сказал, не приставить. Разве что закидать ров вязанками хвороста — но это требует и времени, и тщательной подготовки к штурму… А главное назначение укрепления беломестной слободы, как я понял — воспрепятствовать как раз быстрому наскоку врага.
Наконец, для обороны поселения казаки высверлили в частоколе узкие щели — так называемые бойницы «подошвенного боя», весьма популярные именно в русском оборонительном зодчестве…
Когда же мы миновали узкий мостик и неширокие врата слободы, я не смог удержаться от улыбки: внутри ее практически нет стационарных домов. Только пара деревянных изб четырехстенок, да несколько полуземлянок с утопленными в почву деревянными стенками… Подавляющему же большинству казаков жилищами служат трофейные татарские шатры — что, в общем-то, вполне объяснимо. Во-первых, имея совсем немного времени до осенней распутицы и зимних холодов, атаман с самого начала бросил все силы донцов на строительство укрепления, вполне способного защитить казаков от внезапного татарского налета (так слову, на практике и вышло). Во-вторых, в казачьих городках Вольного Дона в большинстве своем точно такие же жилища! В конце концов, степняки, кочующие между Доном и Волгой, Доном и Днепром, уже очень давно адаптировались к местным зимам — и их шатры вполне способны защитить даже от самых сильных морозов…
За кольцом стен слободы кипит какая-то «домашняя» суета: женщины, среди которых действительно встречается много красивых татарок, что-то аппетитное варят в котлах на открытых кострах. А несколько смуглых черноволосых девушек, замерших в очереди к колодцу, сразу потупили взгляды при нашем появлении… Мальчишки помладше снуют с вязанками дров — а встречные мужи-казаки шапок не ломают, но атаману кланяются уважительно. Чувствуется дух вольного Дона!
Практически сразу вслед за нами увязался хвост из местных мальчишек, следующих меж шатров короткими перебежками. Насколько мне известно, жизнь юных казачков никак нельзя назвать легкой! Молодого отпрыска мужеского полу воспитывают гораздо строже, чем девочек-казачек; его жизнь протекает в постоянном труде — и обучению ратному искусству. Уже с трех лет мальчишек приучают к верховой езде, а с пяти они начинают помогать со скотом — и ездить на конях самостоятельно. Пахотой, правда, настоящие казаки не занимаются — чтобы не привязывать свои поселения к конкретному месту пашен, и не демаскировать их перед татарами. Хотя в тоже время имеются и более крупные городки, не меняющие своего положения — например Черкасск, столица Войска Донского — и они-то как раз нуждаются в собственном зерне. Но и здесь землю пашут не сами казаки — а беглые крестьяне, именуемые на Дону «бурлаками». Далеко не все беглые, к слову, становятся казаками…
Ну а казачат обучают стрелять с семи лет, рубить саблей — с десяти. И к слову, это поколение будущих «вольных воинов» — возможно первое «природное». То есть родившееся
