Алексей Волков - Штык и вера
– Но она же была. И царство свободы уже наступило. Так теперь-то зачем?
Шнайдер обиженно засопел и принялся сосредоточенно поедать салат. Затем оторвался от тарелки, щедро плеснул в рюмки водки и внимательно посмотрел на Орловского:
– Наступить оно наступило, но как бы в отступление не пошло. Сейчас-то головы кружатся, столько лет ждали, а немного очухаются людишки, и что тогда? Еще подумают, что раньше жили лучше. Это же рабы, им до конца не угодишь. Заводы, вон, встали, скоро начнутся жалобы, что работы нет, а с нею и денег. И все прочее в том же духе. Нет, народ должен быть уверен, что на его свободу покушаются всяческие генералы и прочие пережитки власти, нужна зримая опасность, которая сплотит всех до единого, заставит ценить отвоеванное благо, защищать его.
– А что? Кто-то покушается? – Сердце Орловского поневоле вздрогнуло.
– Пока не слышно. Наверное, большинство контриков уже перебили, – дернул плечом Яков. – Но разве в этом дело? Народу враг нужен, доходчивый и понятный.
– Объявите врагом банды. Хоть ту, которая в Рудне. Она пострашнее генералов будет, – посоветовал Орловский.
Шнайдер взялся за рюмку, чокнулся с приятелем и, лишь выпив, вздохнул:
– Банды не годятся. Они же тоже за свободу выступают, хотя немного и по-своему. Да и польза от них самая прямая. Почитай, большую часть грязной работы они за нас делают. Всякую скрытую контру уничтожают. Нам меньше возиться приходится. Хотя немного приструнить их, конечно же, придется. Иначе народ нас не поймет. Сам говорил, что цепляют всех без разбора. Чуть припугнуть и договориться по-хорошему, чтобы меру знали.
Как можно на практике договориться с откровенными бандитами, Орловский не представлял. И не хотел представлять, если быть честным. Видел воочию плоды их полезной деятельности.
– Знаешь, Яша, я, наверное, чего-то не понимаю, однако зачем вам вообще армия? Сам говоришь, что никаких контрреволюционеров на самом деле днем с огнем отыскать невозможно, а против банд применять вооруженную силу, насколько я понял, вы не собираетесь. И вообще, как идея армии вяжется со всеобщей свободой? Коллективные обсуждения приказов, прости меня, но это полнейший вздор. Поверь человеку, который кое-что сумел постичь на практике.
Чаще всего человек слышит то, что хочет услышать, и пропускает мимо ушей остальное. Шнайдер не был исключением. Орловский едва кончил говорить, как он уже небрежно махнул рукой с зажатой в ней дорогой папиросой.
– Я тоже противник армии. Давно предлагал разогнать ее к дьяволу, а вместо нее оставить отряды милиции, рабочей гвардии и создать группы особого назначения. Но не все же сразу! Откровенно говоря, – он нагнулся над столом и заговорил тише, словно боялся, что их подслушивают, – в правительстве, к сожалению, нет единства. Коалиция из представителей разных партий от эсеров и эсдеков до, смешно сказать, кадетов. Каждый из них всецело обладает даром завораживать толпу, а вот убедить друг друга удается далеко не всегда. Тянут каждый на себя. Что ты, не знаешь наших либералов? Но ничего, это дело времени, убедим и их.
Шнайдер недобро усмехнулся, и Орловскому показалось, что он понял, как именно будет проходить процедура убеждения.
Да, впрочем, бывает ли действительно нечто новое под луной?
– Именно так, – подтвердил его догадку Шнайдер. – Поэтому мне и нужен свой человек во главе армии. Ну и попутно потренируешь отряды особого назначения. Народ там подобран идейный, истинные борцы, однако опыта у них маловато, всяких тонкостей не знают. Согласен?
В этот самый момент все та же приятная глазу секретарша принесла горячее, и Орловский получил некоторую отсрочку.
Вновь наполнились рюмки, и мужчины принялись за еду.
– Видишь ли… – У Орловского было много аргументов, почти все – против, и к окончательному ответу он был не готов. – Прежде всего мне надо добраться до семьи. Я ведь даже не знаю, как они сейчас там. Кругом такой бедлам, ни за что нельзя поручиться. Я же не могу бросить ее на произвол судьбы.
– Так ты женат? – без удивления спросил Шнайдер. – Впрочем, столько лет… Далеко хоть ехать?
– Чуть за Москву. Не знаешь, что там сейчас?
– Понятия не имею, – искренне отозвался Шнайдер. – С этой связью просто беда. Достигли полной свободы, а живем, как в Средневековье. Не знаем, что творится в соседнем уезде. Послушай, а они тебе действительно нужны? Что мы, бабу тебе не найдем? Хоть десяток, только укажи каких. Чем тебе, к примеру, Верка не хороша?
Предложение прозвучало цинично, зато откровенно, без всяких там экивоков. Да и Вера выглядела весьма приятно для глаз, чтобы не сказать большего.
Свою жену Орловский все еще любил, хотя страсть давно прошла. Да и при чем тут страсть? У них семья, сын Дениска. И куда возвращаться, как не в семью?
Здесь же сохранилось некое, пусть и весьма карикатурное, подобие государства и, значит, сохранялся шанс начать его возрождение.
– Ты подумай сам, – уловил колебание Шнайдер. – Наконец-то наступила свобода. Впервые появилась возможность построить общество всеобщего счастья. Вспомни, мы же об этом мечтали!
Мечты имеют подлое свойство сбываться, с некоторым ожесточением подумал Орловский. Во всяком случае, глупые мечты.
– Я подумаю, Яша. Но не так сразу.
Настаивать Шнайдер пока не стал.
Зато вспомнил другое, и, показалось или нет, глаза в накатывающих в комнату сумерках сверкнули красноватым.
– А ты к какой партии принадлежишь?
За прошедшие годы немало людей меняло свои убеждения. Кто-то самостоятельно, кто-то – под воздействием обстоятельств. Например, Орловский к нынешним взглядам пришел сам после долгих размышлений, когда удалось избавиться от чужой наносной чепухи.
– Ни к какой. Или ты думаешь, у нас в армии существовали партийные организации?
– Нет. Но со времени революции вполне можно было определиться. – Все-таки красноты в глазах Шнайдера не просматривалось, хотя глядел он на своего товарища испытующе.
– Обстоятельства не позволили. У нас там такое началось, что стало не до выяснения взглядов. Ноги бы унести, – наполовину искренне сказал Орловский.
– Тогда вступай к нам, к эсерам, по старой памяти. Только наших баюнов не слушай. Они тебя, от дискуссий отвыкшего, враз в чем хочешь убедят.
Он именно так и сказал: «баюнов».
Убедить Орловского в чем-либо уже давно было трудно, если вообще возможно, поэтому он лишь спросил:
– Почему баюнов? От Баюна?
– Соображаешь! – усмехнулся Шнайдер. – Вся их сила ведь в чем? В умении говорить. Простой человек послушает, и ему уже кажется, что это-то и есть правда, да такая, до которой он давно дошел сам. Вот и готов идти за нашими болтунами до тех пор, пока на другого баюна не нарвется, а тот уж его в своем убедит. А ты как думал? Что люди сами по себе трибунам верят?
Откровенно говоря, до сих пор Орловский об этом не думал вообще.
Случившаяся трагедия, для многих ставшая праздником, настолько потрясла Георгия, что ему стало не до абстрактных рассуждений о некоторых ее последствиях.
Летун-гимназист, оборотень в вагоне, теперь вот эти баюны: не то талантливые гипнотизеры, не то мифические создания, умеющие убеждать людей, что черное – это белое, а белое – это черное… Сплошная мистика из разряда страшных сказок.
Но в дни всеобщей катастрофы почему бы им не стать былью? Может быть, все легенды не более чем память о былых катаклизмах? Только что было раньше – прорыв в мир откровенной магии или вакханалия свободы? Какое зло породило другое?
Если они, конечно, могут существовать в одиночку.
Здесь было над чем поразмыслить, да был ли в размышлениях смысл? Искать причины хорошо, когда есть возможность их устранить, однако никто и никогда не побеждал в одиночку.
Орловский взглянул на своего собеседника и сразу отвел взгляд. На роль единомышленника Шнайдер не подходил. Уж его-то случившееся устраивало полностью, а те мелкие штришки, которые шли вразрез с планами, он готов был потихоньку ликвидировать, убрать, чтобы не мешали.
Как наверняка был готов убрать Орловского, узнай его подлинные взгляды. Партийная борьба гораздо более беспощадная, чем даже природная борьба за существование.
Или более грязная, если сказать точнее.
Вечер за окном плавно стал перетекать в ночь, а беседа – в воспоминания о прошлом. Какая выпивка обходится без них? Водка извлекает на поверхность желания, хочется снова стать молодым, когда мир казался прекрасным, а ты сам – всемогущим.
Объявившаяся с кофе Вера показалась девой юношеской мечты, загадочной, прекрасной и затаенно-страстной. В ее взгляде промелькнул призыв. Все-таки Орловскому было не восемнадцать лет и он научился разбираться в женщинах. Вопреки уверениям не такая уж сложная наука.
В другое время Орловский не придал бы взглядам особого значения, все-таки не мальчик, да и непорядочно изменять жене, но воспоминания о юношеских годах подействовали расслабляюще, и сейчас Георгий почувствовал себя почти молодым.
