Сергей Калашников - Лоханка
— А если формулировать задачу артиллеристам, чтобы они спроектировали специальное орудие для вашего танка, на какое значение их ориентировать? — продолжил настаивать Иосиф Виссарионович.
Пока ничем особо не выделяющийся темноволосый мужчина в форме прикидывал в уме, я снова написал записку и передал её.
— Сто семь миллиметров, — наконец произнёс спрашиваемый.
— А почему товарищ Беспамятный выбрал калибр в сто миллиметров? — теперь взор вождя обратился ко мне.
— Унитарный патрон, — отозвался я. — Он, конечно, длиннее, чем снаряд и гильза по отдельности, что может оказаться неудобным при работе с ним в тесноте башни, но оценить это может только конструктор после проработки компоновки.
Мне показалось, что в глазах Котина мелькнула радостная искра.
— А что ещё хотели бы вы добавить? — вождь снова упёрся в меня взглядом.
— В варианте самоходки это шасси потянет и стопятидесятидвухмиллиметровку, — ляпнул я уверенно.
— Что, предлагаете переставить мотор вперёд? — взвился конструктор. — Как на ваших лоханках? — во как! Оказываются меня знают-таки тут. И в лицо, и по делам.
— Не обязательно, — пожал я плечами. — Ничего страшного, если ствол выставится вперёд…
— …и станет задевать деревья, — ехидно встрял Ворошилов.
— Не получится это без вращающейся башни, не сможет командир из стороны в сторону пушкой размахивать. А если мехвод глуп, то машину он поломает ещё до того, как доедет до леса.
— И для чего может понадобиться мощный шестидюймовый снаряд? — вдруг спросил один из незнакомых мне присутствующих.
— ДОТы, ДЗОТы, другие огневые точки, — пожал я плечами. Укрепления нынче где только не строят. Та же линия Маннергейма чего стоит, — повисла тишина, и я понял, что опять сболтнул лишнего.
Может — поэтому, может — потому, что отродясь не слышал ничего хорошего о многобашенных танках, участия в дальнейшем обсуждении я не принимал. Косил взглядом на почеркушки, которыми занимался Котин, но было далеко и неудобно — ничего не разглядел.
* * *Когда все разошлись, меня сводили в столовую, а потом опять провели в кабинет, где состоялась первая встреча с вождём.
— Так зачем вам потребовался «Эрликон»? — почти от порога спросил меня Сталин.
— Самая маленькая пушка для самого маленького танка, — ответил я с улыбкой. — Затраты на проверку идеи невелики, зато мы наверняка узнаем, нужны ли они войскам.
— Намекаете на предстоящий в следующем году конфликт на Халхин-Голе? — теперь улыбнулся уже Иосиф Виссарионович. — Откуда у вас эти сведения?
— Лет восемь тому назад меня сильно стукнули чем-то тяжёлым по голове. С тех пор и случаются у меня разные непонятные предчувствия.
— Что, так и не восстановилась память о прошлом?
— Нет, не восстановилась. Не знаю даже, плохо это или хорошо.
Потом я рассказал о своей задумке размазанного по земле танка и поделился размышлениями о средствах поражения бронетехники — противотанковые ружья частенько попадали в фильмы о войне, так что слово это было мне знакомо. Поэтому, мол, хочу заранее озаботиться калибром побольше, то есть сразу выбираю двадцать миллиметров, чтобы потом не переделывать машину, когда противник увеличит толщину брони.
— Ладно, — заключил Сталин. — Привезут вам «Эрликон». А вы, пожалуйста, не уезжайте из Москвы ещё несколько дней.
После этого меня опять вывели из Кремля и отпустили на все четыре стороны. Было уже поздно, поэтому я взял извозчика, чтобы не плутать, и попросил отвезти меня в недорогую гостиницу — у Кобыландыевых всего две комнаты, только меня там ещё не хватало. Номер нашелся, действительно дешёвый. На шестерых. С удобствами в конце коридора. Первым делом я разыскал почтовое отделение и дал телеграмму домой, что задерживаюсь в столице по делам. И на завод тоже сообщил. Следующий день гулял по городу, дожидаясь пяти часов, когда возвращаются с работы и из детского сада Кобыландыевы — хотел узнать, нет ли вестей от друга.
* * *Никаких пяти часов я не дождался — «нашли» меня вскоре после полудня — небольшая легковушка подрулила к краю проезжей части улицы и пара «малиновопетличников» бросилась из неё в мою сторону. В это мгновение я с удивлением обнаружил, что прохожие из ближайших окрестностей куда-то испарились.
— Иван Сергеевич Беспамятный? Скорее садитесь, мы уже опаздываем! — завопил один из ребят.
Увидев ответный кивок, второй рванул назад к машине и призывно распахнул передо мной дверцу. Я невольно подыграл им, буквально впрыгнув туда, словно от кого-то убегал. Представляю себе, как это выглядело со стороны!
А потом я снова попал на совещание к Сталину. Меня опять провели в кабинет, где за длинным столом расположилось много незнакомых людей — на этот раз я не узнал никого, кроме Сталина и Ворошилова. Речь шла об истребителях. Основной лейтмотив — наши И-16 проиграли Мессершмитту-109. Значит, нужно скопировать принципы, заложенные в его конструкцию и создать свои образцы. Чтобы не отставали.
Против этой позиции пытался возражать только один человек, к которому обращались по имени-отчеству — Николай Николаевич. С ним и не особенно спорили, если честно, но, едва он умолкал — разговор неизменно возвращался всё в то же русло. Причём толковали о моторах, о их недостаточной мощности, малом ресурсе и задержках со стороны моторостроителей. Создавалось впечатление, что тема обсуждается не впервые, работы уже ведутся и люди собрались подвести промежуточные итоги и наметить дальнейшие шаги.
Сам я в авиации мало понимаю и по существу ничего сказать не могу. Сидел, молчал, вспоминал будущее. Собственно, всего два момента отчётливо предстали перед моим внутренним взором, словно живые. Немцы начали войну на остроносых Мессершмиттах, но потом у них появились Фоке-Вульфы — тупоносые. Считалось, будто эти машины опаснее мессеров.
С другой стороны — у нас лучшим истребителем периода войны называли Як-3. Остроносый. Но в послевоенное время были разработаны Ла-9 и Ла-11, тупоносые. Да и о их прототипах Ла-5 с Ла-7 отзывались положительно. Это я помню по книжке «Самолёты Страны Советов» и воспоминаниям Кожедуба. Логика подсказывает, что тупоносые машины должны оказаться лучше, тем более, что про Ла-9 и Ла-11 было сказано, что добиться лучшего от самолётов с пропеллерной тягой невозможно в принципе — что-то вроде теоретического предела для винтовой авиации.
Итак, передо мной большая группа «остроконечников» и один единственный «тупоконечник» — Николай Николаевич. Этот боец-одиночка несомненно прав. Но, почему-то не способен одержать в споре верх. Позиция Сталина для присутствующих не ясна — он слушает и спрашивает. Что требуется от меня? Иду на второй круг анализа.
Итак, мне известно, что наилучший истребитель создан Лавочкиным. И, что истребитель этот — тупоносый. Задача — способствовать тому, чтобы данное событие произошло как можно скорее. Почему скорее? А потому, что любая машина требует кропотливой доводки, которая невозможна без опыта эксплуатации. И всё это необходимо проделать до середины сорок первого года. Времени не то, что в обрез, но и раскачиваться некогда. Самолёт он, знаете ли, не лоханка — куда сложнее техника. И доводить её до ума — дело куда как более трудоёмкое.
Как добиться того, чтобы это поручили Лавочкину прямо сейчас? Ума не приложу. Я и половины-то тех слов не знаю, которыми сыплют присутствующие. Вчера с танками было значительно проще — я их много разных собственными руками перещупал. Понятно, со своей способностью аргументировать ни до кого я здесь не достучусь.
Написал на бумажке для памяти всего два слова: «Тупоносый» и «Лавочкин», да и засунул её в нагрудный карман пиджака — на всякий случай, вдруг у меня прямо спросят, как сделать самый-самый лучший истребитель. Чем завершилось совещание, так и не понял — целую кучу резолюций надиктовали грозными голосами: номера заводов, аббревиатуры с наименованиями моторов, сплавов, сроками — не моё это. Потом все разошлись, и я разошёлся, только не очень далеко — жрать хотелось ужасно, вот и искал дорогу к столовой, где давеча перекусывал.
Поел как следует за скромную денежку, и стал соображать, как отсюда мимо охраны выбираться. Потому что провожатые меня позабыли-позабросили. Наверно сегодня у них был приказ только насчёт доставить. А про выставить им никто не сказал.
Решил вернуться в приемную — там дядька сидит за столом, а я, когда заходил, с ним поздоровался. То есть мы как бы знакомы. Вот к нему и обращусь за помощью — наверняка он не станет ко мне цепляться и выяснять, откуда я здесь взялся.
Действительно, не стал, а позвал помощника и велел меня вывести. И ещё бумажку выписал, отдать на проходной — пропуск, стало быть. Так что вышел я из Кремля и отправился в гостиницу. Недалеко ушел, метров полтораста всего, как слышу сзади громкий топот. Оглянулся — несётся пара молодых военных, только что пистолетами не размахивают и не вопят: «Стой». Подождал я их, хотя, думаю, мог бы и удрать — бегаю я лучше, чем эти парни. Они заметно запыхались, потому что неслись сломя голову.
