Александр Сапаров - Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка
Я собрался с духом и, почувствовав, что могу сейчас потерять голову, ответил:
– Нет, великий государь, собака моя натаскана яды чуять. Похоже, отрава в моей тарелке лежит.
– Ну-ка, ну-ка, – сразу сообразил Иоанн Васильевич. – А в моей тарелке яда, значит, нет?
– Так давайте с вашей тарелки кусок собаке-то кинем.
И моя Айка на лету проглотила кусок, который кинул ей царь со своей тарелки.
А потом снова забилась под лавку, когда ей был предложен кусок моего пирога.
Иоанн Васильевич был страшен:
– В моем дворце моего рисовальщика отравить хотели! Стража, быстро всех, кто еду приносил, взять!
Через несколько минут прибежал начальник охраны и пал в ноги царю:
– Не вели казнить, утек, подлец!
– Кто утек? Кто?!
– Так повар, Санька Векшин, утек.
– Сыскать и на дыбу, пусть выложит, кто виноват! А тебе, Щепотнев, прощаю твою затею. Жизнь она твою спасла, а может, и мою.
После этого события портрет что-то стал плохо получаться. Иоанн Васильевич был задумчив, больше молчал, вздыхал и пару раз как бы про себя шепнул:
– Не иначе Бомелькины козни!
Потом резко встал и, сказав, что на сегодня все, вышел из комнаты. Мне ничего не оставалось делать, как собрать краски, кисти, закрыть портрет холстиной и дать наказ охране караулить – чтобы никто, кроме царя, к картине не подходил.
Домой я ехал в том настроении, в каком находился известный бурсак из повести Гоголя: одну ночь отстоял, что принесет следующая?
Но в устной форме соизволение на устроение больницы было дано, и я отдал приказ о наборе нескольких молодых парней и девушек в мою школу лекарей. И вообще, сидел и думал, что давно пора образовать вокруг себя круг если не единомышленников, что вряд ли получится, то хотя бы людей, которые понимают, чего я от них хочу. После визита во дворец у меня дрожали поджилки, поэтому в обед я с удовольствием употребил грамм сто пятьдесят водки своей перегонки, которая отличалась от кабацкой, как небо от земли. В голове зашумело. Я лег и провалился в тревожный сон.
На следующий день утром я вновь сидел в царском дворце около начатой парсуны и ждал царя. Иоанн Васильевич запаздывал. Пришел он поздновато, посмотрел на собаку, съежившуюся у моих ног, и сказал:
– Можешь больше свою собаку сюда не таскать. Понял я все, слушай, сын окольничего, твой отец не дурак был, сразу мою сторону взял. Поэтому и не суетился, и волю мою исполнял. Ты, я смотрю, ум от него взял. Хотя что там про Хворостинина говорят – это все разговоры. Бог тебе много талантов дал, мне такие люди нужны, для меня полезны. Теперь все здесь знают, что тронуть тебя – все равно что меня. Так что можешь без опаски приходить. Завтра будет тебе грамота на больничку твою и мануфактуру. Давай приступай к делу.
Около четырех часов я работал, один раз мы перекусили, уже без вчерашних проблем.
Когда вышел, закончив на сегодня работу, неожиданно встретился со вчерашним дьяком, и тот на ухо сказал: вчера весь день разбирательства шли, и царь до корня добрался, но нужен ему пока еще этот человек, иначе висел бы он на дыбе вместе с остальными. А повар уже пойман и помер, но под пытками на всех, кого надо, показал.
Когда я шел по палатам, замечал внимательные взгляды и шепот за спиной. Правда, пересуды царедворцев меня особо не волновали.
Сегодня у меня была намечена поездка в Немецкую слободу. Нашли мне адрес, где проживал тот венецианец, что продал осколки стекла. Поговаривали, что сбежал он с острова Мурано, где работал мастером-стеклодувом, и сейчас пытался найти себе работу, но в то же время прятался от преследования своих коллег.
Мы нашли его в убогом домишке на самом берегу Яузы, который ему сдал более удачливый иностранец. Говорили мы без переводчика, на смеси всех языков Европы, но в конце концов друг друга поняли.
Мой вид (а я все-таки возвращался от царя) произвел на него достаточно благоприятное впечатление, тем более что я обещал ему неплохие деньги и часть дохода с его работы. Поэтому мастер долго не раздумывал и, собрав свой нехитрый скарб, отправился со мной. В возке он сидел молча, что было странно для итальянца, видимо, обдумывал, не прогадал ли. Я же тем временем уже расставлял в мечтах на лабораторных столах красивую стеклянную посуду: реторты, колбы, змеевики и прочее.
А заодно вспоминал, когда же Колумб открыл Америку и можно ли уже заказать в Испании каучук для создания резины.
Когда мы заехали к нам во двор, на лице венецианца явно отразилось разочарование, но потом я повел его по мастерской, заставленной неуклюжими творениями, он приободрился, начал размахивать руками и затараторил так, что я совсем не мог его понять.
Я передал итальяшку Федьке и объяснил, что это мастер, который будет строить нам печь для литья стекла и руководить работами, и что девка, которая сможет окрутить его так, чтобы он перешел в православную веру и женился на ней, получит такое приданое, какого здесь еще не видали.
Потом, чтобы не забыть, поднялся в кабинет и записал, что необходимо пройти по иностранцам и выяснить про каучук, все-таки резина для работы была мне крайне необходима.
Вновь спустившись вниз, я распорядился, чтобы нашли Антона, и справился у него, как идут дела с набором лекарей. Тот отрапортовал, что уже нашел несколько человек. Когда я посмотрел на будущих медиков, понял, почему в анекдотах про студентов физвуза и медфака кулак символизирует голову медика, а запястье – его плечи, тогда же как у физвуза кончик большого пальца, торчащий из фиги, символизирует голову, а все остальное – широкие плечи физкультурника. Похоже, что родители здесь действовали по принципу «берите, что нам негоже».
Но, поразмыслив, я подумал: а почему бы и нет? Больше будут уделять внимания учебе, надо только самому осмотреть всех кандидатов, а то ведь не доживут до завершения образования.
Закончил я свой рабочий день приказом найти артель каменщиков и готовить место для строительства небольшой печи для варки стекла. Мне надо было, чтобы была отработана технология и я получил необходимую посуду. Учитывая, что за венецианцем могла вестись охота, я поручил всем моим помощникам распространить версию, что заморскому гостю у нас пришлось не по душе и он в тот же день съехал. А сам предупредил стеклодува, что для него будет лучше, пока мы его не приведем в божеский вид, на улице не появляться. Да он и сам это хорошо понимал. Он, кстати, пытался объяснить мне, почему удрал с острова, но эти речи были не для моего знания итальянского. И вообще, пусть учит русский, все равно никуда теперь не денется.
Когда я сидел за ужином, моя Феклушка, стоявшая сзади, сказала:
– Ох, не жалеешь ты себя, Сергий Аникитович, и чего ты жилы рвешь. Взял бы, сел на коня да со товарищи в лес прокатился. Вон посмотри, как соседи-то твои живут. А ты все-то в делах или в церкви службы стоишь. Поговаривают, что в монастырь скоро уйдешь, постриг примешь.
От неожиданности я даже подавился. Похоже, с благочестием перестарался. Нет, я пока еще хочу пожить мирской жизнью.
На следующий день я снова с раннего утра сидел за картиной. Я еще не знал, как отнесется царь к моему творению. Первый ведь на Руси рисовал масляными красками. Купил их, густотертые, за бешеные деньги и сейчас разводил льняным маслом. Конечно, по сравнению с темперными красками это было как день и ночь, и к тому же хоть я не являлся особо выдающимся художником, за мной стоял опыт тысячелетней истории этого искусства. И поэтому я наделялся, что сумею угодить царю.
Сегодня Иоанн Васильевич был оживлен и разговорчив. Я не посмел утаить от него, что взял к себе мастера-венецианца, царь улыбнулся:
– Думал, не расскажешь мне сей истории. Знаю я уже все, а если он у тебя еще православным станет, то от меня плохого не жди.
Сегодня царь первый раз подошел к картине и долго рассматривал ее с разных сторон. Мне ничего не сказал, но Ивашко Брянцев, охранявший его, подмигнул и, когда проходил мимо, прошептал:
– Понравилось ему, точно знаю.
Вернулся домой. На моем большом подворье опять кипела работа. Артель каменщиков выкладывала фундамент для печи, а вокруг бегал Гильермо, размахивал руками и на удивление четко выкрикивал все известные русские матерные слова, на что мужики только посмеивались:
– Ишь, вражина, схизматик, как матюкается… нравится, значит, ему наша работа.
Федор подскочил ко мне и заныл, что я опять ввел его в расходы, на что я ему многозначительно сказал:
– Не бойся, все окупится. Вот только первый товар пойдет… его даже с недоделками весь разберут. А себе отличное стекло будем оставлять.
Я сел с ним и рассказал, что надо найти в Москве купцов гишпанцев и между делом поинтересоваться застывшим соком заморских деревьев. Что-то вроде смолы, но упругой. Она вроде от пола отскакивать хорошо должна. Могут ли они немного привезти посмотреть? А может, у них уже есть эта смола? Только они должны думать, что мы об этом просто для развлечения спрашиваем.
