Александр Сапаров - Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка
Через полчаса боярыня проснулась и первым делом хотела привычно потрогать свою любимую бородавку, а там ничего не оказалось. Она посмотрела на меня и заплакала. Бабки кинулись ее утешать, но она властным жестом отодвинула их в сторону, и, слегка морщась от боли в прооперированной щеке, сказала:
– Боярин Щепетнов Сергий Аникитович, спасибо рукам твоим золотым, век за тебя буду Бога молить. Эй, Дунька, неси быстро кошель сюда!
Одна из бабок вытащила из-за пазухи кошель и с поклоном передала мне. По его тяжести я сразу понял, что это золото. Но тут взгляд Хованской упал на фиброму, лежащую на тарелке.
– Ох, Боже милостивый, это я с такой страстью ходила? Сергий Аникитович, что с этим делать-то надо?
– А эту штуку мы сейчас огню предадим, чтобы никогда такого вновь не выросло, и молитву совместно Господу вознесем. Завтра же, Анфиса Петровна, я к вам сам приеду и посмотрю, как рана заживает. Если все хорошо, то и не надо больше ничего делать.
На вторую половину дня у меня было назначено еще одно посещение. Вчера ко мне приехала мать одной из девиц, которую скоро собирались выдать замуж. Она долго разговаривала со мной, все боялась выдать тайну, а под конец попросила все же целовать крест, что тайну не раскрою. А вся тайна заключалась в том, что у девочки слева была маленькая рудиментарная грудь. Хорошо, что я смог сохранить на лице серьезное выражение. Ну кого в наше время испугало бы такое! Видел я женщин и с четырьмя маленькими дополнительными грудками, ну и что? А здесь все было серьезно.
Мне было сказано: «Создал наш Господь человека по своему образу и подобию, а Еву из ребра его.
И должно быть у женщины две груди, не больше и не меньше, не кошка же и не собака».
В семье вся женская половина была в тревоге: как к этому отнесется муж. Не удастся ведь все время скрывать от него такое дело.
И вот в операционную ввели трясущуюся от страху девочку. Временно всех моих помощников из комнаты удалили, и только когда операционное поле было прикрыто холстом, в комнату вошел Антон – давать наркоз. Когда же девушка заснула, в комнате остались я и ее мать. Сняв холст, я обнаружил под очень даже симпатичной грудью махонькую грудку с розовым сосочком – примерно на три-четыре сантиметра. Отработанными многолетним опытом движениями я удалил ее за пару минут и тремя шовчиками ушил небольшую ранку. Теперь ни один придирчивый взгляд не понял бы, что же там была за штука.
– Ну вот, – сказал я матери, – теперь можно и замуж выходить.
Боярыня упала мне в ноги и тихо заголосила, что спас я ее девочку любимую от позора неминучего.
Я же поднял боярыню с колен и думал, что после этих двух посетительниц в дальнейшей рекламе нуждаться не буду. Теперь настало самое время идти с челобитной к царю – просить разрешения открыть лечебницу.
Я сидел у дьяка уже полдня. Мы все путались в терминах и словах, челобитная никак не шла, я не мог объяснить ему, что хочу сделать, он меня просто не понимал. Неожиданно в комнату вбежал старший дьяк и обратился ко мне:
– Сергий Аникитович, Иоанн Васильевич требует вас пред свои очи. Гневен он, что не можем разыскать вас. Когда говорить с ним будете, замолвите слово за нас, сирых и убогих, искали вас изо всех сил наших.
Я, встревоженный неожиданным вызовом, шел в тронный зал. Одет был не так, как требовалось. Еще вчера царь находился в походе, его ждали только завтра, а он уже здесь оказался и меня позвал. Когда я в обычном боярском прикиде появился в зале, вокруг меня сразу поползли негодующие шепотки.
Я подошел к трону, опустился на колени и произнес:
– Прости, великий царь, наряд мой непотребный. Когда узнал о твоем приказе, здесь, в Кремле был. Не посмел домой для переодевания уехать. Царев приказ выполнить спешил.
– Щепотнев, почему ты мне не сказал, что парсуны пишешь? Встань и ответствуй.
– Иоанн Васильевич, всего две парсуны я и нарисовал, а потом только иконы писал.
– Так вот, Щепотнев, видел я тут парсуну воеводы Торжецкого, у меня в Кремле таких парсун нет. Ты как считаешь – это хорошо, что у воеводы царского парсуна лучше, чем у царя?
– Великий государь, прикажи, и напишу я того, кого ты пожелаешь, все умения приложу.
– Тогда слушай, две недели у меня между битвами есть. За эти две недели напишешь мою парсуну. И смотри, чтобы не хуже, чем у воеводы, была. Чтобы видели меня на парсуне, какой я есть, и не придумывали ничего от себя. Сам знаешь, понравится, награжу по-царски. Не понравится, не бойся, голову рубить не буду, но милости моей не жди. Говори теперь, что нужно тебе для парсуны.
– Нужно мне, государь, чтобы подготовили хорошую основу для парсуны, один я просто не успею, краски мне нужны хорошие, и потом, прости, государь, но привык я так: когда рисую, сидит собака моя гончая у колена, вот истинный крест, не так начинаю что-то делать, рычит.
По залу пронесся смешок, охотниками были все и не видели в этом ничего особенного.
Царь улыбнулся:
– Дозволяю и собаку, но чтобы ее перед этим святой водой обрызгали и молитву над ней прочитали.
– Великий царь, ежели завтра уже будут доски готовы для парсуны, холстиной левкасной обклеенные, то послезавтра, помолясь, и начну, явлюсь, когда скажешь.
– Вот и ладно, будет что еще сказать, Сергий Аникитович?
– Так вот, государь, есть просьбишка малая. Не серчай на слуг твоих, что долго меня искали, никого не предупредил сегодня, что в приказе буду, вот и найти меня не могли.
Царь с новым интересом окинул меня взглядом:
– Ты, Щепотнев, меня с каждым днем удивляешь. Который раз заставляешь боярам в пример ставить. Иди, живы будут твои дьяки.
Когда я вышел из зала, ко мне подошел старший дьяк и сказал:
– Сергий Аникитович, для тебя все, что хочешь, сделаю. Что нужно будет, приходи в любое время дня и ночи. Такую грозу от нас отвел.
Когда приехал в усадьбу, мой первый приказ был:
– Немедленно найдите мне Айку.
По усадьбе у нас болталась гончая, с которой я хотел поохотиться, но дел было столько, что об охоте вспоминалось в последнюю очередь.
Гончую практически сразу разыскали и привели ко мне.
Ну что же, начинаем операцию «антимышьяк и антиртуть».
Я быстро выбрал несколько человек, которым ничего не говорил о содержимом тарелок с пищей. В течение двух дней бедная Айка должна была понять, что за сование носа в тарелку, где находятся мышьяк и ртуть, она получит колотушку, а вот если там ничего такого не будет, сможет съесть это с большим удовольствием. Тарелки с ядом были помечены сверху большими крестами. И уже через час учеба началась. На следующий день к вечеру при приближении тарелки с мышьяком или ртутью моя бедная собака забивалась под лавку. При этом приносящие тарелки все время менялись, чтобы собака поняла, что именно запах пищи является причиной всыпаемых ей колотушек. Конечно, рефлекс был крайне нестойкий и нуждался в длительном закреплении, но мне в настоящее время надо было провести две недели в царском дворце и уйти оттуда живым. Я надеялся, что цикуту смогу узнать по вкусу, ну а от всех ядов не спасешься. Но по крайней мере два яда мой живой анализатор узнает.
На следующее утро я был во дворце.
Основа для картины оказалась уже готова, иконописные мастера постарались. Мне только осталось установить ее в хорошо освещенном месте и подумать, как усадить царя так, чтобы он выигрышно смотрелся.
Моя собака, ошалевшая от шума и гама, на самом деле не отходила от моего колена. Вскоре вышел сам Иоанн Васильевич, я попросил его сесть так, чтобы свет падал лучшим образом, и работа началась. К царю все время подходили с вопросами, пока наконец это ему не надоело. Он цыкнул на всех так, что ни одного человека, кроме охраны, не осталось. Но сидеть молча ему было скучно, и царь начал интересоваться моей жизнью. Наконец-то пришел мой час. Без всяких челобитных я излагал ему свои замыслы. Иоанн Васильевич задумчиво кивал и наконец изрек:
– Во многом дело говоришь, хотя и глупостей много. Но будет тебе мое царское соизволение.
Прошло два часа. Царь отдал приказ принести перекусить. Ему на серебряном блюде принесли что-то запеченное, ну а мне по-простому, на глиняном, примерно такой же пирог. При виде этого пирога моя собака забилась под лавку, на которой я сидел, и заскулила. Подозрительный царь сразу встрепенулся.
– Что с твоей собакой, Щепотнев, никак ты больную шавку к царю привел?
Я собрался с духом и, почувствовав, что могу сейчас потерять голову, ответил:
– Нет, великий государь, собака моя натаскана яды чуять. Похоже, отрава в моей тарелке лежит.
– Ну-ка, ну-ка, – сразу сообразил Иоанн Васильевич. – А в моей тарелке яда, значит, нет?
– Так давайте с вашей тарелки кусок собаке-то кинем.
И моя Айка на лету проглотила кусок, который кинул ей царь со своей тарелки.
А потом снова забилась под лавку, когда ей был предложен кусок моего пирога.
