Белая ферязь - Василий Павлович Щепетнёв
— Удивляемся, как это мы тебе поверили!
— А я будто не удивляюсь! — ответил Непоседа — Я ведь и сам поверил.
Вот какой чудной был этот Непоседа, — закончил я чтение.
Анастасия захлопала в ладоши. Спустя несколько секунд к ней присоединились и остальные.
— Неплохо, Алексей, очень даже неплохо, — сказал Papa, когда воцарило спокойствие. — Даже можно сказать, хорошо, — это он из педагогических соображений, чтобы я не очень зазнавался. Так мне кажется. — Ты думаешь продолжать историю Непоседы?
— Возможно, — ответил я.
— Хочу, хочу, хочу! — заныла Анастасия. Когда Papa читает Тургенева, она добавки не просит, нет.
— Но одному мне не справиться. Вот если сестрички мне помогут…
— Поможем, поможем, поможем, — это опять Анастасия. Остальные не торопились. Нужно обдумать, нужно обсудить. Но когда утвердятся в мысли, что сказка будет не только для семейного круга, а для всей России, быть может, и всего мира — тут они загорятся. Через день или два.
И вечер на этом кончился, Papa решил, что чтения на сегодня довольно.
Уже в постели я подумал, что неплохо бы и диафильм сделать. Кстати, как здесь с диафильмами? Эпидиаскоп — аппарат непростой, стоит больших денег, не все в России императоры. А вот фильмоскопы есть, нет? Если нет, то нужно сделать. Простой, недорогой, сначала для школ, а потом и для частного использования. «К тысяча девятьсот двадцатому году каждая российская семья будет иметь собственный фильмоскоп!»
Почему нет?
Лишь бы не было войны.
Интермедия
Интермедия
— Он изменился, — Александра Федоровна сказала это не с удивлением — с удовлетворением. — Эти рассуждения… Эти сказки…
— Насчет сказок — ничего удивительного, — Николай Александрович сейчас, наедине, был обыкновенным мужем, и только. Простым мужем, который хочет мира в семье, но своё мнение имеет.
— Разве? А рисунки? А сама история? В восемь лет?
— Мы, Романовы, талантливы. Ты знаешь, его дед, мой Papa… В его возрасте начал сочинять историю о городе, в котором живут собаки. Мопсы. И назывался город Мопсополь. Мопсики были разные, но любимые — мопсик Знайка и мопсик Незнайка. Papa не только сочинял, а рисовал в особом альбоме. История была, пожалуй, даже интересней той, что придумал Алексей. И рисунки искусные. Но, конечно, это так и осталось детской забавой: когда Papa в силу случившегося стал Государем, ему пришлось отставить прежние увлечения.
— Может быть, может быть, — Александра Федоровна не любила императора Александра, третьего своего имени, да и с чего бы любить: не заболей он вовремя, оставаться бы ей принцессой Гессен-Дармштадской или выходить замуж за какого-нибудь третьеразрядного германского принца. Или румынского. Или болгарского.
— Не может быть, а так и есть, я как-нибудь покажу тебе этот альбом.
— Разница в том, что покойный Государь писал и рисовал в стол, а бэби не боится выйти с этим на публику.
— Не боится, — согласился Николай Александрович. — У него появились мысли, которых прежде не было.
— Он же растёт.
— Уж больно быстро он растёт.
— Это бывает. С гениями это случается. Моцарт в пять лет сочинял прекрасную музыку, которую другим не сочинить за всю жизнь.
— Ты думаешь, Алексей гений?
— А ты нет? Дело ведь не в сказочках.
— А в чём? Кстати, он настойчиво просит, я бы сказал — требует, чтобы ему выписали «Газетку для детей», и это, думаю, только начало.
— Так распорядись. Или я распоряжусь.
— Но еще недавно ты была категорически против!
— Еще недавно я думала, что бэби слаб, и старалась его оградить от всего… наружного.
— А сейчас?
— А сейчас я вижу, что он силён. Очень силён. Он закалился, превратился в сталь. И в этом наша надежда, — Александра Фёдоровна помолчала, потом добавила:
— И отец Григорий тоже так считает.
Глава 10
25 февраля 1913 года, понедельник
Великий пост
— Ты с нами, Алексей? — спросила Мария
— Нет, нет и нет. В такую шальную погоду боюсь доверяться волнам. Останусь на земле.
Papa ведёт девочек на экскурсию по крышам Зимнего дворца. Да, мы переехали в Зимний — на время празднования юбилея. Триста лет назад шестнадцатилетний Михаил Федорович Романов был избран в цари, и с тех пор Романовы новых выборов не дозволяли, и должности своей никому не уступали. Теоретически. Хотя в обеих Екатеринах, и в первой, и во второй, романовской крови не было ни капли. Потому и сочинил Павел Петрович свой акт о престолонаследии — чтобы впредь царские жены на трон не заглядывались.
На крышу я, конечно, хотел. Ни разу не был. По рассказам сестричек, вид оттуда изумительный. Проложены мостики, устроены перила, всё безопасно. Но что для других безопасно, для меня опасно. Вчера был снегопад, сегодня снег слабый, и крышу, конечно, почистили, но… Вдруг и не всю? Снег, лед, легко поскользнуться. Нет, с крыши-то точно не свалюсь, но мне много ли нужно? Что важнее: сиюминутное желание, или долговременное рацио?
И я выбрал осторожность. Ничего, потом, когда-нибудь. Летом. Когда наладят мостки, отвечающие требованиям безопасности таких, как я.
Но скучать я не стану. Пойду в картинные галереи, смотреть работы мастеров. Я каждый день туда хожу, а мы в Зимнем уже неделю. И завтра вернёмся в Царское Село. Не нравится Mama Зимний. Ещё и тем, что сюда ходит публика, посмотреть на картины, да и просто посмотреть. Нет, в личные покои публику не пускают, но сама мысль, что совсем рядом находятся праздношатающиеся обыватели, вызывает у Mama головную боль. А в дни торжеств во дворец приходили тысячи и тысячи верноподданных. Делегации. От дворян, от крестьян, от бухарских мусульман, и так далее, далее и далее. Утомительно, я ведь тоже присутствовал. Чтобы видели: наследник жив, здоров, и процветает.
Когда в четверг мы посещали Казанский собор, где был торжественный молебен, то это было то ещё дело. Я и Papa ехали в коляске, Mama и бабушка — в карете, а сёстры — в ландо. Перед нами — сотня Конвоя, и позади тоже сотня. Ехали неспешно, в спокойствии чинном, и я думал, что меткий стрелок из винтовки может легко снять и Papa, и меня запросто. С полуверсты. Вон их сколько, окон по пути.
