Илья Стальнов - Ночь пяти стихий
– Да чего уж там, – махнул рукой Лука. – Скажи, чтобы этот паршивец деньгу отдал. Ведь жульски кидает.
– Проиграл так проиграл – за дурь свою и расплачивайся, – отмахнулся Сила.
Драчуны нехотя разошлись. Лука отправился чинить прохудившийся кафтан, а Косорукий забился в дальний угол за землянкой и предался любимому занятию – начал в который раз пересчитывать да поглаживать ласково монеты из пришитого к поясу кошеля, который он всегда таскал с собой. При этом в его очах появился безумный, лихорадочный блеск. Казалось, будто его душа и недобрый дух, витающий вокруг этих денег, составляли сейчас единое целое. Не придумано людьми было такого греха, который не согласился бы взять на себя из-за этих самых золотых монет Косорукий Герасим.
После неудавшейся потасовки над логовом повисла обычная зеленая, болотная скука. Привычные лень и отупение овладели разбойниками, будто кровь их мерзла в жилах, а воздух стал вязким и стеснял не только движения, но и мысли.
– А ну-ка, кто поразвлечься хочет? – вдруг крикнул Мефодий Пузо. – Я лягу, а вы меня будете поленом по брюху охаживать.
– Давай, – с готовностью вскочил татарин и заулыбался своей беззубой улыбкой, предчувствуя грубую забаву, которая немного разгонит застоявшуюся кровь.
– Кто мне поленом врежет и дых собьет – тому я деньгу даю. А уж коль не собьет дых, тот мне жратву и брагу ставит. Э, только Евлампию и Силе не бить.
Мефодий Пузо лег на землю, надул свой необъятный живот, под смех и гвалт, шутки и прибаутки он стойко перенес несколько ударов, но дыхание так и не сбил. После этого вернулся к костру и начал за обе щеки уплетать заработанное и огромными глотками хлебать брагу. Вокруг этого же костра расселись Гришка, Беспалый, татарин, который был раздосадован тем, что ему так и не удалось сбить у Мефодия дыхание.
Гришка задумчиво смотрел на лениво лижущий потрескивающие поленья огонь. Он любил глядеть на пламя. Оно притягивало его, завораживало и вместе с тем вселяло страх, пробуждало тяжелые, гнетущие воспоминания. Ведь именно такой огонь спалил его деревню, превратил родной дом в груду дымящихся головешек. Но огонь и согревал его в студеную пору, не раз спасал от смерти, возвращал угасающие силы и радость бытия. Огонь мог быть уродливым и ужасным, но он мог быть и красивым, совершенным. В нем был жар преисподней, но был и свет, отзвук иных реальностей. Когда Гришка смотрел на него достаточно долго, то огонь будто выводил его душу за пределы опостылевшего болотного мира, мертвого и необжитого, туда, где есть вечное сияние всеобъемлющей бесконечной доброты и правды.
Гришка не слишком любил подобные отвлеченные размышления, но за последние дни и он сам, и все вокруг будто преобразилось. Все стало четче, яснее, интереснее. Гришка впервые почувствовал, что в жизни есть •что-то, для чего стоит жить. И виновницей этих перемен в его смятенной душе была Варя. Не было счастливее Гришки человека, когда он видел ее. Он просто купался в собственном счастье, как в лучах ласкового майского солнца, и даже внешне менялся – лицо его становилось светлее, одухотвореннее, а фигура вовсе не смотрелась такой неуклюжей и долговязой, голос приобретал уверенность. Но не было грустнее его человека в промежутках между свиданиями. Как же он ненавидел тогда своего главного врага – медленно текущее время. В эти черные часы он жил воспоминаниями о ее звонком ласковом голосе, о прекрасном теле, мягкой коже, упругой груди и округлых бедрах. Он вспоминал, как руки его гладили ее прекрасные шелковистые волосы, а губы настойчиво искали ее сладкие податливые уста.
– Я никогда не оставлю тебя, – шептал он ей тогда, приподнимаясь с охапки прикрытых плащом сухих листьев, служивших им постелью, и поглаживая ее обнаженную спину.
– Я девка подневольная. Ты – разбойник.
– Мы уйдем.
– Куда? Теперь же вечный сыск. Поймают – запорют.
– Не запорют. В вольницу уйдем. К казакам. Или еще дальше. В ту страну, о которой колдун рассказывал.
– Ох, фантазер ты, Гришка!
– Мы уйдем, Варвара, уйдем…
Гришка отвлекся от своих сладких мыслей. У костра начинался сп9Р, за беззаботностью которого ощущалось напряжение.
– И ярмарки здесь реже бывают, и купцы залетают все как на подбор с тощими мешками да кошелями, – привычно щерясь, говорил татарин. – В Муромских-то лесах нам получше было.
– Да уж, – согласно кивнул Мефодий. – И болота там не было, и со жратвой получше.
– Зато казну государеву взяли, – примирительно произнес Беспалый Сила.
– Все равно, не рыбные здесь места, – сказал татарин.
– И чего атаман нас тутова держит? – прохрипел, подсаживаясь на бревно, Убивец. – Вообще, что ему надо – это мы знаем? Зачем вчера в город ходил, голову свою подставлял? Ну, ограбили купчишку, так денег там столько было, что на пару гусей не хватит. Взяли только окорок да книгу какую-то. Зачем она нам?
– А я чего, знаю, что ль? – пожал плечами Пузо, откусывая от краюхи хлеба.
– Тайны все какие-то у Романа… От братвы у атамана тайн быть не должно, вот как, – нахмурился Убивец, и его глаза забегали. – Плох тот атаман, кто от братвы секреты имеет.
– Ну, ты не прав, – примирительно произнес татарин, понявший, что зря затеял этот разговор, потому что так обычно и начинается бунт и смута и подогретый Убивец запросто может всех перебудоражить. – Атаман у нас умный, грамотный. Ну скажи, где ты еще атамана грамотного видел? Слушай, Евлампий, а может, ты сам хочешь атаманом стать, ха-ха?
– Что-то ты язык, нехристь, распустил.
– Ладно-ладно, кровью-то не наливайся, ха-ха. А атамана нам пока менять не след.
– Не след, – кивнул Мефодий. – Грамота – вещь великая.
– Ну да, Гришка вон грамоте обучен, так что его теперь – атаманом ставить? – хохотнул починивший кафтан и подошедший к костру Лука. При этом он отвесил чувствительный щелбан по Гришкиному затылку.
– Не балуй! – влепил ему затрещину Сила. – Сколько тебе раз говорить, чтобы мальчонку не трогал.
Хоть, по общему мнению, Гришка и был человеком бесполезным, но Сила с самого начала демонстрировал к нему свое расположение, строго следил, чтоб не обижали слабого иные большие любители застращать, потиранить безответную жертву. И потом – ведь именно Сила вытащил Гришку, полузамерзшего, из зимнего леса, отогрел его, поднял на ноги.
– Да я ничего, – потер затылок Лука и, чтобы сменить тему, спросил: – Где ж атаман сейчас?
– Разведку в городе ведет, – сказал татарин.
– Опять купчишку ищет, с которого можно полфунта воздуха взять да кукишем закусить, – усмехнулся Убивец.
Атаман вскоре появился. Споры и разговоры по его поводу сразу стихли. В открытую связываться с Романом, противоречить ему никто не решался. Никто, кроме Евлампия, которого, когда вожжа ему под хвост попадала, нес черт через ухабы без оглядки.
– Завтра дело серьезное ожидается, – бросил атаман небрежно и, схватив за руку Аграфену, повел ее к себе в землянку.
Ранним утром, когда начал сходить утренний туман, на травах в лучах низкого солнца искрилась роса и земля пробуждалась к новому дню, ватага расположилась около тракта, ведущего в сторону первопрестольной. Гришка устроился в овраге рядом с Силой, который скучающе поглаживал отполированную его ладонями, зазубренную во многих драках огромную дубину, с которой никто, кроме ее хозяина, управиться не смог бы.
Ждали разбойники уже битый час, свято блюдя указ атамана – не шуметь, не проявлять самостоятельность, а начинать действовать лишь по сигналу. Роман утверждал, что вроде бы важный чин почему-то без сопровождения, но с кошелем, полным золота, должен проехать. Добыча должна быть хорошей.
Ждать – занятие прескучнейшее. Гришка пытался скрасить скуку беседой с Силой, с которым они переговаривались шепотом. С Беспалым он любил разговаривать почти так же, как и с колдуном Агафоном. Рассказчик Сила был прекрасный, поносило его по свету столько, что на сто человек бы хватило. Начинал он говорить обычно сухо и скучно, как-то скованно, но потом разговаривался, жесткие черты лица его смягчались, все воспоминания будто наваливались на его плечи, и он как бы спешил освободиться от них, переложить на тех, кто помог бы ему нести эту ношу. Кроме того. Сила знал массу баек, легенд, рассказов. Он умел не только рассказывать, но и слушать, сопереживать, а Гришка порой больше всего нуждался в сопереживании.
– Сколь бы удачлив ты ни был, все равно над лихим человеком голод да смерть с косой стоят бессменно, – покачал головой Беспалый.
– А бывает так, что разбойник от дел лихих отошел и нормальной жизнью зажил?
– Редко. Кто в круг этот попал – тому спасенья нет. Дело-то Богу противное, а потому редко удача настоящая разбойнику подвернется, ну а уж о счастье и говорить не приходится. А деньги легкие все в дыму прогуливаются да к кабацким хозяевам в карман перекочевывают. Ну а если столько денег наворовал, что и спустить их не можешь, то лежат они обычно в земле, такие же мертвые, как их владельцы, которых нашел топор палача. Потому что чертова печать на деньгах этих.
