Виктор Бурцев - Вечное пламя
Когда они скрылись в густой зелени, за их спинами коротко рявкнул и зафырчал, удаляясь, грузовик.
Иван не обернулся.
Острое чувство потери сжало грудь. Жутко захотелось спросить кого-то, попросить подтверждения, что матершинник-детдомовец Коля Парховщиков обязательно вернется, к вечеру, а то и раньше. И в этом ему, журналисту, газете, ручается сам храбрый командир пограничников!
Детское, наивное, а потому почти непреодолимое желание.
Иван с трудом выровнял дыхание. Надо было идти. Двигаться. Обязательно доставить в лагерь этого дурацкого, спотыкающегося на каждом шагу близорукого докторишку. Потому что иначе все это было зря.
– Что зря? – прошептал Иван. – Что? Он же вернется. Мы все вернемся!
Доктор покосился на Лопухина испуганно, как на сумасшедшего.
– Двигай! – Иван зло толкнул немца в спину.
Где-то вдалеке застрекотали мотоциклы. Их чихающее «фр-р-р-р» было хорошо слышно в тишине ночного леса.
Никто не проронил ни звука, только ускорил шаг капитан.
Километров через пять устроили небольшой привал. Капитан в свете зажигалки внимательно изучал планшет.
– Мы здорово уклонились к югу. Теперь наших догонять придется.
– Догонять? – удивился Иван. – Как это?
– Видно, товарищ политрук, что человек вы штатский.
– Ну и что же? – Лопухин почувствовал себя оскорбленным. – Я в походы ходил. И карту и компас знаю.
– Да? – Капитан посмотрел на него сочувственно. – Это, конечно, хорошо. Надеюсь, что ваши умения нам не пригодятся.
В кустах треснула веточка.
Пограничники вскочили. Кто-то передернул затвор.
Воцарилась напряженная тишина.
– Может, зверушка? – прошептал Тихонов. – Тут их много… Сам вчера зайца видел. Днем. Жирный такой.
– Может, и заяц… – Капитан прокашлялся. – Кто в охранении? Лукин?
– Я…
– Что «я»?! Куда смотришь?!
– В лес смотрю, товарищ капитан. Только темень кругом.
– Темень… Ладно. Встали, пошли.
В темноте мелькнул тусклыми зеленоватыми точками компас в руках капитана.
Чтобы доктор не спотыкался о каждый встречный пень, Иван ухватил его за тощую шею и толкал перед собой. Лучше немцу от этого не стало, но он хотя бы перестал натыкаться на деревья.
Откуда-то издалека донесся тяжелый, рокочущий гул. И еще раз… И еще…
– Пушки? – спросил кто-то рядом.
– Гроза… – последовал ответ из темноты, и Иван посмотрел на небо.
Звезд не было. Только там, где была луна, теперь клубилось косматое, едва заметное на фоне общей черноты, пятно. Идти стало еще труднее. Доктор перестал ориентироваться совершенно, одну руку вытянул вперед, другой прикрыл лицо, чтобы ветки не вышибли ненароком глаза.
– Плохо дело. – Капитан остановился. – Мы так в какое-нибудь болото забредем. Или еще куда похуже. – Он чиркнул зажигалкой и снова достал планшетку. – Раньше хоть луна помогала…
Небо заворчало, перекатывая тяжелые валуны грома.
– А что, славяне, не размокнем? – неожиданно веселым голосом поинтересовался капитан.
– Не сахарные, чай… – Кажется, голос принадлежал Лукину.
– Это хорошо, что не сахарные. Под дождиком пойдем. Как молнии будут, так и мы двинемся. Все лучше, чем впотьмах…
На горизонте полыхнуло. На какой-то миг Иван увидел призрачные силуэты окружавших его красноармейцев. Однако в следующее мгновение темнота сделалась еще более непроглядной. Грохнуло, на этот раз ближе. Чувствовалось, что грозовой фронт двигается на них. Вот уже и воздух сделался холодным, влажным. Запахи обострились. Пот, тяжелое дыхание, спирт и какая-то медицина. Карболка? Или йод? А еще какой-то кислый, особенный запах. Странный и вместе с тем знакомый.
Лопухин понял. Запах страха.
Это боялся доктор. Очень боялся.
Немец не просто дрожал. Его тело буквально сотрясалось от конвульсий.
– Эй, – негромко сказал Иван. – Fürchte nicht.
Доктор дернулся, но промолчал.
– Что, дрожит клизма? – поинтересовались из темноты, и Лопухин услышал веселье в голосе, словно бойца радовала перспектива бежать по ночному лесу при свете молний.
– Дрожит. Колотится прям.
– Это правильно. Тут ему не Бавария.
Кто-то тихо рассмеялся.
А Иван почувствовал облегчение. Будто бы и не было вокруг войны. А лес и гроза – всего лишь интересное приключение, из тех, которые еще долго вспоминаются потом, у костра или дома, в тепле и светле.
Снова сверкнула молния.
Еще ближе. Еще ярче. Злее.
И гром уже не ворчал, не погромыхивал. Он полноценно грохотал, прокатываясь от одного края неба до другого.
Во время короткой вспышки Лопухин успел заметить лежащий впереди небольшой, поросший низеньким леском овражек и темную стену леса за ним.
Капитан снова запалил огонек и уставился на карту.
– Ясно все, ребята… Двигаем понемногу. Осталось не так уж много.
Вокруг зашевелились. Лопухин дернул за ремень успевшего усесться немца.
– Stehe auf.
Врач послушно встал. Иван снял ремень, вытянул его на всю длину и зацепил за пояс доктора. Щелкнула застежка. Свободный конец Лопухин намотал себе на руку.
– Так надежней будет.
Они начали спуск.
Дышалось тяжело. Воздух стал плотным, тяжелым, густым. Под ногами осыпалась земля и мелкие веточки. Немец что-то тихо бормотал. То ли ругался, то ли молился, не разобрать.
Справа кто-то охнул, тяжело упало тело.
И тут небеса вспыхнули синим, диким светом. Да так, что стало светло как днем! От одного до другого края небосвода протянулась ветвистая, огромная молния. Будто бы огромный светящийся великан протянул к миру свою уродливую ладонь.
– Бегом! – гаркнул капитан. И все побежали.
Удар грома был страшен. Такого Иван не слышал ни разу. Ревом и грохотом его прижало к земле, ноги ослабли в коленях и подогнулись. Он упал, покатился по земле, увлекая за собой немца.
В тот же миг крепкие руки подхватили его, дернули вверх, ставя на ноги. Кто-то помог спотыкающемуся немцу. Обоих толкнули вперед. Беги! Беги!
И мир погрузился во тьму.
И тишину.
Невероятную тишину, какая бывает только после удара грома. Будто вся земля укуталась плотным слоем ваты, который забился во все щелочки, заполнил все пространство.
«Ничего не слышу! – мелькнула паническая мыслишка. – Я оглох!»
Вынырнувшая из темноты ветка больно, до жгучих слез хлестнула по лицу. Иван запнулся, но тут же получил пинок под зад и понесся вперед.
Мир снова утонул в голубом небесном сиянии.
Иван увидел сразу всех. Ломаные, кривые тени. Искаженные в неверном свете лица, странные пропорции, и не понять уже, где тень, а где человек. Съежившийся немец. Застывшие в движении красноармейцы. Люди. Позы. Все в один миг, как на фотопленке, отпечаталось на сетчатке глаза Лопухина. Четкость была невероятной. Казалось, можно разглядеть все. Каждую травинку. Каждый волосок. Жилку на коже. Все ярко. И все неверно. Искажено. Перекручено.
Это длилось одну секунду. Но Ивану на какой-то момент показалось, что пауза держалась неизмеримо долго. Минуту, еще минуту и еще…
Лопухин озирался. Разглядывая людей, застывших в неестественных позах, деревья, кусты…
Но нет. Только показалось.
Так не бывает.
И вот уже мир погружается в грохочущую тьму, где звук сбивает с ног, где воздухом невозможно дышать. И все запахи выжжены дотла, съедены озоном. Однако в тот удивительный, коротенький миг Лопухин разглядел все и всех. И еще кое-что!
Там, за редкими кустами, в сумасшедшем переплетении теней и ветвей…
Трое в черных, будто бы блестящих мундирах.
И эти глаза! Иван запомнил эти глаза, которые смотрели ему прямо туда, где у каждого атеиста таится дрожащая пустота того, чего нет и быть не может. Тень, застывшая в прыжке, смотрела в душу Лопухина холодными, голубыми иголочками глаз.
Таких глаз, какие бывают только у исключительно чистых в расовом отношении существ. Людей ли?..
Иван хотел было крикнуть, но зацепился о корягу, почувствовал, что летит куда-то вперед и вниз.
Что-то свистнуло за спиной. Как раз там, где он был только секунду назад. И вот уже Лопухин катится по земле, вламываясь в кусты, натыкаясь на острые сучки. Руку дернуло невыносимой болью, завернуло за спину, на какой-то момент Ивану показалось, что он слышит, как хрустят суставы. Он вскрикнул. Но в грохочущей круговерти его никто не услышал. По небу все еще катились огромные валуны, сталкиваясь и раскалываясь на части.
От боли в руке Иван засучил ногами, стараясь извернуться таким образом, чтобы вывернутый локоть хоть немного изменил свое положение. Что-то мешало, давило к земле и тянуло руку в сторону. Лопухин оттолкнулся свободной рукой и с воплем перекатился на спину. Тут же стало легче, и наступила тишина.
За больную руку кто-то все время тянул, дергал.
«Это ж немец!» – вдруг сообразил Иван.
Доктор рвался куда-то, обезумев от страха, ломился, как лось, через кусты, и только тщедушность телосложения не позволяла ему утащить за собой Лопухина.
