Сергей Шхиян - Время Бесов
— Мне нужен самогон.
— Три, — начала торговаться красавица.
На этот раз сомнений, что она имеет в виду, у меня не было, и я только покачал головой.
— Четыре! — твердо сказала Ольга, — это моя последняя цена.
— Нет, — так же твердо сказал я и протянул руку за сапогами
— Пять, и два раза делай, что хочешь! — чуть живее предложила она, придерживая сапоги рукой.
— Полтора литра, меньше никак нельзя, — оставив наизаманчивейшее предложение без обсуждения, пошел я на уступки. — Только не разведенного, слабый не возьму!
— Чего-то я тебя не пойму, товарищ, — удивленно сказала кладовщица, — чего тебе еще нужно?
— Мне нужен самогон.
Ольга посмотрела на меня уничижающим взглядом, так, как смотрят на мужей жены, когда прозревают на их счет после нескольких лет счастливого супружества, но еще пытаются найти в супругах хоть что-то человеческое, и обреченно произнесла:
— Ладно, пять раз и три раза по-хранцузски.
— Полтора литра! — упрямо сказал я и потянул к себе сапоги.
Ольга их не отпустила, напротив, прижала к мягкому боку.
— Сапоги-то доброго слова не стоят!
— А кожа какая! Дореволюционной работы! Им новые подошвы прибить, подлатать, подшить, почистить ваксой, лучше новых будут!
— Подошвы то дырявые, а где новые взять? — возразила она, — Все нитки сгнили. Ладно, пусть, шесть…
— Мне это без надобности, — окончательно прекратил я такое направление торга, — как я есть раненый на фронтах империалистической войны.
— Куда ранетый?
— Туда и раненый
— Ишь ты! Покажи!
— Нечего показывать, все бомбой оторвало.
— Надо же! Чего в жизни не бывает! А я-то думаю, чего это ты такой бестолковый1 А оно, вон как, ранетый! Ишь ты, бедолага! Как же ты теперича? Самогон говоришь? Дам я тебе самогона, целую четверть дам. Сапоги-то и, правда, знатные, недаром Телега их хотел зажилить.
Такой резкий переход от циничной алчности к сердобольности меня обезоружил, а Ольга, скорбно глядя на меня, продолжала сочувствовать:
— Как же в таком разе, без запою, оченно понятное дело. Каково мужику без этого дела? Вот что война проклятая наделала!
— Спасибо, Оля, — с искренней благодарностью сказал я, — четверти мне не нужно. Я не для себя самогон беру, мне с вашим секретарем партячейки по душам поговорить нужно. Думаю, литра полтора должно хватить.
— Это с Митькой-то Красновым? Да зачем ему столько? Ты пойди, его покличь. Я что скажу, он то и сделает. Он за хранцузскую любовь свою любимую партию продаст, как нечего делать,
Мысль использовать местную красавицу как посредника пришла мне в голову еще в середине торга. Я жалостливо улыбнулся кладовщице и отправился искать секретаря. Товарищ Краснов в одиночестве сидел в штабе коммуны и ловил в овчине своего полушубка насекомых. Когда я вошел, он только глянул остро и погнался за очередной блохой.
— Видишь, товарищ, что проклятая насекомая с победившим пролетариатом делает?! Житья падлюга не дает, до сердца изгрызла.
— Еще раз здравствуй, товарищ Меринг, — сказал я, — тебя кладовщица товарищ Ольга зовет.
— Олюшка, — разом забыв о зловредных насекомых, маслянисто заблестел глазками секретарь. — Какая баба! Вот уж и не знаешь, откуда что берется! Зовет, говоришь? Иду, товарищ! Баба — она тоже человек и свое уважение должна иметь!
Краснов тотчас накинул на костлявые плечи полушубок, и мы рука об руку пошли в кладовую. Ольга снова лежала в прежней позе Венеры. Все здесь было как несколько минут назад, только сапоги уже успели бесследно исчезнуть.
— Звала, Олюшка? — умильно спросил партиец, даже забыв добавить ритуальное слово «товарищ».
— Сядь, Митя, — позвала женщина, как и давеча, освобождая место рядом с собой.
Краснов не заставил себя просить и тут же уселся возле нее, стараясь прижаться боком.
— Митя, — прочувственно сказала Ольга, — товарищ хочет тебя об чем-то попросить.
Краснов тотчас приосанился и напустил на себя значительность, как будто сидел в президиуме:
— Чего же ты, товарищ, сразу не сказал, что ты от Олюшки? Для нас это милое дело.
Что за «милое дело» я не понял, но уточнять не стал, сразу перешел к сути вопроса:
— Мне, товарищ Краснов, нужно восстановиться в партии, вот я и хочу тебя попросить выправить мне нужные документы.
Краснов удивился такой просьбе, подумал и спросил:
— А ты с какого года в партии?
— С двенадцатого, — нагло глядя ему в глаза, соврал я.
— Да ну? — удивился он, — а я только с шешнадатого, выходит, ты старей меня большевик!
— Выходит, — подтвердил я, — но партбилета у меня нет, пока сидел по царским тюрьмам, затерялся ненароком. Вот я и подумал, может, ты мне поможешь выправить документ по всей форме.
— Помоги, Мить, а я в долгу не останусь, — игриво сказала Ольга, — сделаю тебе, как ты любишь…
Краснов надолго задумался, морщил лоб и косился на женщину, потом тяжело вздохнул и отказался:
— С двенадцатого не смогу, и не проси, товарищ. Для того нужно подтверждение старых партийцев. Вот ежели с семнадцатого, это со всей душой. Сам подпишусь, что вместе сражались в одном строю.
— С февраля семнадцатого сможешь написать? Чтобы стаж был дореволюционный.
— Не вопрос, хоть с января. Кое-кого подмажем и сделаем.
— Сколько будет стоить? — прямо спросил я.
— Ничего не будет, мы с Митей сами разберемся, — вмешалась в разговор Ольга.
— Нет, это не так-то просто, — покачал головой секретарь, — подмазать все равно придется. Ежели бы просто вступить, по набору, а старым числом даром не выйдет.
В партию мне нужно было вступить, чтобы легализоваться. Паспорта после революции отменили, так что особых проблем с отсутствием документов у меня не должно было возникнуть, но и попадать в заложники или на трудовой фронт, как бывший буржуй, я не хотел. Однако, главной причиной такой тяги в члены победившей партии была подспудная надежда, что я смогу втереться в доверие к руководящим товарищам в городе Троицке и найти случай забраться на свою машину времени.
— Могу отдать свой армяк и подштанники, и нательную рубаху, — предложил я
— Вот это дело, — обрадовался секретарь — А я тебе взамен дам свою старую шинель, и тепло, и вообще!
— Договорились. Когда сделаешь документ?
— Завтрева с утра и получишь. Краснов трепаться не привык. Сказано — сделано.
— Ну, тогда до завтра.
Я хотел уйти, но меня остановила Ольга.
— Погодь, товарищ, — сказала она, пошуровала рукой под своей лавкой и сунула мне в карман пол-литровую бутылку самогона. — На, хоть им душу погрей.
Я поблагодарил, попрощался и вышел, оставив секретаря с его зазнобой. Впереди было полдня и нужно было чем-то заняться. Можно было пойти в трапезную и петь до обеда революционные песни, однако, для этого я был не в голосе, да и слова знал с пятого на десятое. Больше ничем другим здесь не занимались, так что нужно было самому заботиться о трудовом досуге.
Деньги у меня теперь были, коммуна меня не интересовала, и нужно было позаботиться о хлебе насущном. Чем я и решил заняться. Засунув поглубже в карман бутылку самогона, чтобы не травить его видом души коммунаров, я вышел из церкви и направился в село. С горки, на которой расположился храм, в обе стороны вела корявая, давно не ремонтированная дорога, Дождей последнее время было мало, она пока еще не превратилась в непролазное глиняное месиво, так что идти можно было хоть налево, хоть направо без затруднения. Я пошел налево. Дома за последние сто двадцать лет здесь практически не изменились, та же ненавязчивая традиционная архитектура и общая российская неприкаянность. Мне показалось, что я даже узнал несколько изб, когда-то новых, теперь вросших в землю и черных от времени. Людей видно не было. Полевые работы если и велись, давно по срокам кончились, свадьбы в лихолетье не гуляли, и село казалось вымершим.
Я дошел до околицы, но так никого и не встретил. Люди как будто боялись выходить на улицу. Пришлось о наличии жителей в селе ориентироваться по печному дыму. Хибары меня не интересовали, я высмотрел избу поприличней, с запертыми воротами. Постучался. Во дворе затявкала собака. Никто на мой стук не откликнулся, хотя из труб поднимался дымок. Тогда я несколько раз сильно ударил каблуком в гулкий створ ворот, так что собачонка во дворе зашлась истеричным лаем.
Однако, хозяева продолжали игнорировать и меня, и собаку. Пришлось начать лупить ногой в ворота по-настоящему. Наконец, изнутри послышался скрипучий, старческий голос:
— Кого бог несет?
— Открой, дедушка, — попросил я. — Разговор есть,
— Ты кто такой, милый? — спросил он, не спеша отпирать ворота.
— Прохожий, — неопределенно ответили.
— С коммунии? — продолжал допрос хозяин.
