Алексей Ивакин - Меня нашли в воронке

Еж тоже потряс головой:

— Не фига себе… Это как же чего-нибудь покрупнее-то шмаляет?

— Еж, дай тоже пальнуть! — потрясла его за плечо Рита.

— Не фига себе? Обалдела, что ли? Брысь! Доктор говорил — у тебя пистолет есть, из него и пуляй.

— Уже напулялась. — поморщилась Рита. — Дай из винтовки, жадюга…

— Погоди… — Еж поводил куда-то стволом и опять выстрелил. — На…

Он протянул оружие Рите.

— А куда стрелять-то? — почему-то шепотом спросила девушка.

— В сторону дома стреляй, где фрицы сидят. Попадешь в дом-то?

— У меня, между прочим, первый взрослый по стрельбе был в школе. — Обиделась Рита.

— Врешь! — не поверил Андрей.

— Не хочешь — не верь. А тяжелая она!

Ритка долго укладывалась, еще дольше целилась.

Не в дом. Она целилась в Таньку-пулеметчицу. В свой ужас. В свой страх, который не могла показать Андрюшке. И себе…

Еж весь уерзался на одном месте от нетерпения, тихо матерясь. Иногда не про себя.

— Пока ты целишься, немцы домой в Берлин вернутся!

Та не отвечала.

— Рита, отдай ружье! — ворчал он, понимая, впрочем, что не отдаст.

Наконец она нажала, хотя и с трудом, на спусковой крючок.

— Бьется! — потерла она ушибленное плечо.

И тут их заметил пулеметчик и дал очередь по вспышке из темных кустов.

Пули взвизгнули над головами, осыпав головы срезанными ветками.

Оба ткнулись лицом в землю.

А когда приподнялись — в доме что-то хлопнуло три раза подряд и стрельба прекратилась.

Через несколько минут кто-то пронзительно свистнул.

— Рита, отдай винтовку и пойдем, дед собирает. Слышала, свистел? Это условный знак. Говорит, свистну — значит все.

Они выбрались из сирени, и, поднявшись во весь рост, пошли по центральной площади.

От дымящегося дома послышался густой мат деда:

— Пригнитесь, ироды! Жить надоело?

— Кирьян Василич! — Остановился Еж. — Вы же сами сказали, свистну — значит все!

— Бегом сюда, вашу мать!

Они подбежали к деду. Чего-то в его облике было не так. А потом Рита поняла — дед сбрил бороду.

За шкирку он держал оглушенного, чего-то бормотавшего немца. Из ушей того текла кровь.

Тут же из тени появились и Валера с Костей.

— А оболтусы ваши где?

Костя мрачно ответил:

— Пулемет зацепил. Обоих. Ваську в голову, а Кузьме всю грудь разворотило.

— Тьфу. — С досадой плюнул дед и перекрестился.

Впрочем, какой он теперь был дед. Мужик. Крепко сбитый, со злым прищуром.

— Валера, по-немецки разумеешь?

Тот пожал плечами.

— Хенде хох, значит только… А кто разумеет? Никто? Тогда доктор с Костей идите церковь откройте, баб выпускайте. И велите всем на площади собраться. Жива, внучка? — подмигнул он Рите.

— Жива, Кирьян Василич… — улыбнулась она в ответ. Называть его дедом, бритого, как-то не получалось.

— А соседка твоя где?

Рита поморщилась. И вместо ответа показала ему пистолет.

— Ну и правильно. Такой гадюке жить — только воздух портить. Зато вона я тебе какого баского парнишку вчерась отыскал! — воскликнул в ответ Кирьян Васильевич.

— Да ладно… Я сам нашелся, между прочим! — по привычке возмутился Еж.

— Расскажите, чего случилось-то? — не обращая внимания на него, спросила девушка.

— Позже. Сейчас времени мало. Сначала с бабами разберемся. Андрейка, свяжи этого разбойника покрепче.

Площадь и впрямь наполнялась деревенскими жительницами. На удивление они молчали.

В лунном свете их белые лица казались окаменевшими.

Дед забрался на паперть.

— Дорогие товарищи бабы! — начал он, откашлявшись. — Немцев мы сегодня побили. Но завтра или послезавтра они могут вернуться. Потому вот вам какой наказ, от меня Кирьяна Богатырева, командира партизанского отряда имени… кхм… Третьего интернационала, прости Господи.

Рита покосилась на Костю Дорофеева. Тот никак не отреагировал на слова деда.

— Собирайте свои пожитки, детей и уходите по сродственникам. Иначе немцы тут всех расстреляют. Слыхали, что немцы утром говорили? Если, вы не сдадите им укрывающихся партизан — завтра бы на рассвете расстреляли бы всех, кого в церкви заперли…

— В складе… — буркнул Костя.

Хорошо, что буркнул тихо и дед не услышал.

— А когда они вернуться — всех могут расстрелять. Вона, с нами девонька, — махнул он рукой на Риту. — Из Белоруссии беженка. Там немцы деревнями людей сжигают. Уходите, бабоньки!

Толпа шумно задышала, зашевелилась, кто-то запричитал. А один бабий голос взвизгнул:

— Хорошо тебе, черт лесной, рыло обскоблил и обратно на хутор свой. А нам тут за твои грехи отдуваться?

— Нету хутора, надысь немцы сожгли. И твою избу сожгут, коли слухать не будешь.

— Говори, да не заговаривайся. Тебя в лесу, лешак старый, днем с огнем не найти. А я-то куда, с двумя детьми пойду?

— Манька, ты? К свекровке иди, чай приютит с внуками… Все, разговор закончен, бабы. Я вас предупредил.

— Да что же это деется, бабы! — выскочила из толпы худая растрепанная тетка. — Куда ж нам сейчас? Вы воюете, а мы? За ваши грехи страдать должны?

— Цыц, дура! — рявкнул дед на нее. — Немцы у вас коров свели всех, куриц порезали. Мужики ваши воюют за вас. А вы тут под них стелиться вздумали?

Дед рассвирепел так, что аж столкнул бабу со ступеней.

— Дохтур, подай-ко сюды германца…

Валера послушно вытащил связанного немца на паперть.

— Как звать-то тебя? Наме какое?

Немец только тряс головой и чего-то бормотал.

— Нихт, нихт… Ладно, Фрицем будешь. Надо, тебе, Клавдия, Фрица на развод? Бери, даром отдам!

Клавдия только плюнула в обоих. Дед посуровел:

— Ты чаво на храм плюешь, ведьма!

Та не нашлась ответить и, махнув рукой, отвернулась.

Дед остыл:

— Уходите, бабы! Христом Богом прошу!

И толпа постепенно стала рассасываться в темноте.

Глава 8. Каратели

Дымится крошево щебёнки,

Торчит стена с пустым окном.

И от воронки до воронки -

Трава, сожжённая живьём.

Железной гари едкий запах,

Горелых трупов древний чад.

В пыли, багровых дымах запад…

Здесь немцы были день назад.

Оказывается, дед успел по лесу силков понаставить. И, хотя он ругался, что война все зверье распугало, зайца все-таки ели на обед. Тощего, правда. Весеннего и жирок еще не нагулявшего.

Костика, как самого молодого, отправили в охранение.

При этом Еж не переставал трещать:

— Ну, значит, очнулся, я когда — сразу подумал, что все. Кранты. Башня уехала напрочь. В смысле, с ума сошел. А потом решил, что помер. Я где-то читал, что, мол, три дня душа тут шатается, а потом куда-то там улетает. Дальше не помню. Думаю, раз я помер, чего мне терять? Решил повоевать как следует. А чего, я всегда мечтал. Как кино смотрю, так и пострелять охота. Я раньше любил в игрушки-стрелялки побегать. «Medal of Honor» там…

— Чего это за игрушки такие? — спросил Валера.

— Потом расскажу, как-нибудь. Интересные.

Первым делом переоделся. Снял с покойничка гимнастерку, галифе подобрал в размер. Даже кирзачи нормальные нашел. С оружием, правда, не сразу хорошо получилось…

— Еж, ты чего, с убитого снял?? — возмутилась Рита.

— А мне чего в джинсах по лесу скакать и в аляске? Для полного совпадения в деталях, так сказать. А вот, когда есть захотел — задумался сильно. Как же это — помер, а есть хочу? И тут вспомнил, что прямо перед отъездом книжку читал, этого… то ли Лошадинского, то ли Кобылинского…

— Овсова! — поддел Ежа внимательно слушавший Валера.

— Да не… А, вспомнил. Конюшевского. «Попытка возврата». Там типа, тоже герой в прошлое попадает. В июнь сорок первого. Правда, он крутой там. Типа спецназовец. Ну и всех мочит вначале, а потом до Сталина добирается.

— В чем мочит? — не понял Валера. — Типа кто?

Дед выразительно провел ребром ладони по горлу:

— Мокрухой занимался. Мокрыми делами. Специального, наверное, назначения человек. И чего там с товарищем Сталиным? Тоже…

— Да не… Он, типа его советником стал. Война в итоге не в сорок пятом закончилась, а в сорок четвертом. В-общем читать надо. Интересная книжка. Ну, я и подумал — а почему бы и со мной не так? Может я тоже — в прошлое попал. Только по-настоящему, не по-книжному. Чтобы изменить его. Ну и пошел на восток…

— Тут он мне и попался. — Встрял Кирьян Васильевич. — Аккурат в тот день, когда мы тебя в больницу отнесли. Сразу понял, что ваш он. Идет по лесу — песни поет, по сторонам не смотрит. Война она быстро учит.

— Это я от голода. — Нисколько не смутившись, ответил Ёж. — Вот мы и встретились, значит, и Кирьян Василич меня первым делом спрашивает…

— Первым делом я тебя на землю уронил.