Спасти кавказского пленника - Greko
Засс фыркнул в свои могучие усы:
— То мы с Джамбулатом вместе придумали. Коли он всем сказал, хватит воевать, многие его послушали бы? А так я врезал им от души. Остудил горячие головы.
Мне объяснение генерала показалось притянутым за уши. Но не мне ему на это указывать. Спросил про проводников-предателей, которые взяли Торнау в плен.
—Чертовы кабардинцы! — зашипел Засс. — Аслан-бек, Тамбиев и Джансеид. Запомни эти имена! Не успокоюсь, пока их головы не будут красоваться на крепостном валу. Хотел одним выстрелом двух зайцев убить. И Торнау дать людей вне подозрений у горцев, и кабардинцев к себе привязать. А вышло как вышло. Теперь, поди, торжествуют: самого шайтана на белом коне обхитрили! Наверное, кто-то им проболтался, что Торнау из богатой семьи! Требуют за его свободу немыслимую сумму. То им пять четвериков серебра подавай, то золота по весу пленника[2].
— Я слышал, Федор Федорович отказался от выкупа. Остается лишь глубокий поиск. И я примерно представляю район, где он может быть.
Генерал возбужденно кинулся к секретеру. Принес карту. Расстелил на столе.
— Показывай! — приказал.
Я нашел приблизительное место, где видел Торнау и объяснил обстоятельства этой встречи.
— Ерунда! — отмахнулся Засс. — Наверняка, он сбежал и попался. Пытался прокрасться в Абхазию или к медовеевцам, где у него кунаки. Держат его куда севернее, чем там, где ты его увидел. Как я и думал, у абадзехов. Вот же подлый народ! Клялись мне, что ничего про Торнау не знают! Каждый год в конце весны приезжают и толкуют о мире. И каждый раз какой-то вопрос требует согласования со старейшинами, оставшимися в аулах. Будут время тянуть до осени. Наивным простачком меня считают. Неделю назад опять заявились. Я им прямо сказал: хотите урожай собрать, отдайте Торнау. Обещали: привезем тебе, генерал-шайтан, наше решение через неделю. Знаю я их игры. Но ведь в этом игру можно и вдвоем поиграть?
Засс ощерился так страшно, что мигом исчез добродушный весельчак, любитель канареек. Ему на смену пришел тот, кто хвалился своей коллекцией голов на крепостном валу. Если б не усы — вылитый Бахадур!
— Я примерно догадываюсь, где они Федора могут держать. Глубоко забрались в горы. Есть там два подходящих аула… Ну да ничего! Давно хотел провести глубокий рейд. Ночевать будем в балках. Днем пойдем с передовым охранением. Свалимся черкесам на голову. Пойдет потеха! С нами рискнёшь отправиться?
— У меня от начальства другое указание. Найти Карамурзина и с ним отправиться выручать Торнау. Где его искать?
— Тембулата? А кто ж его знает? Может, на этом берегу. А может, на том. Села ногайские и там, и там стоят. И Карамурзин может быть — и там, и тут.
Генерал, который знает, сколько комаров прихлопнули в кунацкой в дальнем ауле, говорит мне, кто его знает… И Станиславского не стану поминать — не верю! Выходит, мечтает Засс лично освободить Торнау. Не желает славой делиться. Ох, и охоч до нее кордонный начальник! Не наделало бы делов Его Высокопревосходительство!
— Можно мне в аул Карамурзина съездить? Который на правом берегу.
— Почто тебе лишний раз лицом мелькать? Прикажу ногайцам, чтобы все разузнали. Посидишь пока в комнате подальше от моего дома. Я тебя на постой устрою! — гостеприимно пообещал старый пройдоха. — Хадилька! Ходи сюдой!
Черкес вбежал в комнату и замер, преданно глядя на хозяина.
— Зови ко мне хорунжего Атарщикова[3]!
Карим-Хадиль в секунду исчез.
Мы ждали молча. Каждый думал о своем. Я — о том, как обойти всесильного на Линии генерала.
В гостиную вбежал молодой хорунжий.
— Вот какое дело к тебе, Георгий! Устрой у себя в комнате прапорщика Варваци. Нужно, чтобы он нашим «мирным» на глаза не попался. Уловил суть⁈
… Атарщиков уловил. Еще как уловил! Неделю я куковал в одиночестве в небольшой комнате Георгия. Пялился на стену с развешенным по черкесской моде оружием на стене. Мягкое «тюремное» заключение скрашивали лишь рассказы моего хозяина.
Хорунжий чаще заявлялся под утро и не всегда столь позднее возвращение объяснялось интересами службы. 30-летнего казака не меньше походов за Кубань и погони за черкесскими партиями волновали посиделки со станичными девчатами. Об этом он мог рассказывать часами.
— Соберутся на поляне за станицей и стар, и млад, — взахлеб рассказывал он, — и давай хороводы водить до утра. Не старушки, конечно. Девушки и молодые замужние казачки. Все в атласных бешметах, обшитых галунами. Груди обвешаны в несколько рядов разноцветными бусами и ожерельями из золотых и серебряных монет. Если не хороводятся, сидят, семки лузгают. А то и чихирем разговляются. Подмигнешь одной с коня. Она на твое стремя встанет и на полном скаку стакан вина употребит. Вези ее в рощу!
Он радостно засмеялся. Видимо, не одну казачку так увозил.
— Неужто и девушек? — удивился я в очередной раз свободе местных нравов.
— А то! — приосанился Георгий.
— И отцы с дрекольем за тобой не погнались?
— С чего бы? Если побочин у девушки человек достаточный, можно и отцу извлечь хорошую поживу!
— А староверы как на это смотрят?
— А что им косо смотреть?[4] Сами живут во грехе! Никто ж не венчан! В Прочноокопской станице, почитай, все поголовно беглопоповцы.
Я удивленно покрутил головой. Перевел разговор на Засса. Про любимого начальника хорунжий рассказывал еще увлеченнее, чем о своих любовных похождениях.
— Молимся мы на генерала. До него как было? В поля под охраной выезжали. Ныне же лепота! Куда спокойнее стало на Кубани.
— Выходит, любят генерала?
— Когда загонит казачков в походе, ругаются: хромой бес. А Засс возьми и спроси: «я вас, братцы, кажется, чересчур приморил? Что же делать: вы видите сами, куда проклятый черкес забрался жить!» Люди ему отвечают: «Нам не привыкать хаживать. С вами мы никогда не чувствуем усталости».
— В чем же его секрет?
— Быстрота и натиск. Засада. Дурит горцев, как хочет. Что только не выдумает! — Георгий стал подсчитывать, загибая пальцы. — По своей наружности, характеру, складу ума, находчивости, решительности, умению внушить к себе уважение и страх в горцах, любовь казаков и солдат, он рожден для партизанской боевой жизни!
Показал мне семь пальцев. Ох, непрост хорунжий! Вроде, из простых казаков, а рассуждает… как большой генерал!
Но мне его рассуждения быстро приелись.
