Цена империи. Фактор нестабильности - Влад Тарханов
Как-то все это было странно, я так и не мог понять, что же тут затевается?
Глава восьмая. Неожиданный приход
То ничего, то вдруг алтын.
Н. А. Островский
Санкт-Петербург. Мариинский дворец. 1 ноября 1880 года.
ЕИВ Михаил Николаевич
— Государь, я вынужден просить вас принять мою отставку.
Валуев тверд, его сухое лицо с бакенбардами выражает угрюмую решимость. Что же, понимаю, этот шаг вынужденный для него, но сей господин весьма крепко держал в руках бюрократический аппарат министерств, что позволяло мне работать, не слишком опасаясь бойкота своих идей вездесущей гидрой чиновников самого разного ранга.
— Пётр Александрович, вы хорошо подумали над сим прошением?
Даю ему последний шанс. Но что-то подсказывает мне, что ничего из этого не выйдет.
— Михаил Николаевич, простите меня, но ваш курс слишком резко расходится с тем, как я себе представлял будущее империи. Бойкотировать его мне совесть не позволяет, потому что вы каждый раз умудряетесь убедить меня в необходимости тех или иных мер… Но… я был уверен, что весь этот курс в целом ведет страну к катастрофе. Не скрою, в обществе зреет глухое недовольство предпринимаемыми мерами. И последнею каплей стал не вопрос о столице, а ваши проекты о гражданстве и об всеобщем образовании. Этого я не могу принять — никоим образом. Посему и прошу отставку.
— В высшем обществе?
— Не только в высшем, дворянство на местах тоже не в восторге. А от этого… Мы теряем поддержку у самой главной опоры трона. А я не хочу быть причастным к любым столь странным действиям. Революция сверху для меня столь же неприемлема, как и революция снизу.
Вот как запел!
— Петр Александрович, от чаю-то не откажитесь?
— Не откажусь… — устало и как-то совершенно безэмоционально соглашается уже бывший председатель Комитета министров. Потому как решение принять его отставку я созрел сразу же, как только увидел это прошение. Но пока принесут чай, я хочу несколько слов рассказать о событиях, которые сей отставке предшествовали. 11 октября я совершил поездку в Тулу, инспектируя местные оружейные заводы. То, что Тула продолжала делать оружие, было для меня неожиданностью. На столь отсталой производственной базе! Посетил я и Мосина, который уже создал первый прототип своей трехлинейки. Тем более, что имел помощь в виде серьезного финансирования и выделения ему рабочих рук, достаточных для того, чтобы опытный образец быстро оказался на рабочем столе. Винтовка была еще не обстреляна, но вид имела классической «мосинки», с которой наша армия прошла более полувека боевого пути. Правда, обратил внимание Мосина сразу на несколько деталей. Длина винтовки, рекомендовал ему сделать ее более легкой и укороченной по типу карабина. Понимая, что без штыка эту винтовку никто принимать не захочет — военная каста весьма консервативна и принцип штыкового удара еще никто не отменял, посоветовал сделать штык неотъемным, а с перекидным механизмом. Мушку следовало взять в кольцевой намушник, а затвор — удлинить рукоять и отогнуть ее книзу, дабы увеличить скорострельность. Подумать о двухрядном расположении патронов, дабы избавиться от отражателя, который представлялся мне самым ненадежным элементом конструкции, тем более, что были уже готовы патроны под бездымный порох, в том числе с остроконечной пулей. Так что можно было смело экспериментировать. Но на все эти опыты я отвел конструктору не более года. В том числе и для того, чтобы составить технологические карты и выпустить первую сотню винтовок и карабинов его системы. В общем, все эти улучшения шли из одного высказывания Сандро, который напомнил мне, что красноармеец Немцев в сороковых показал метод скоростной стрельбы из мосинки, отстреляв за минуту 52 патрона и из них 49 уложив точно в мишень.
Расставшись с Мосиным, осмотрев цеха и встретившись с руководством Тульского завода, я заехал в Москву, где должна была состояться встреча с местным дворянством. Первопрестольная же кипела от слухов. Значит, всё получилось так, как мы и хотели. В Вороново как раз саперы заканчивали обследовать подземелья, используя прообразы противогазов, в них работать было сложно, но наши ребята стойко переносили сии трудности. По наущению Иоанна Кронштадтского были призваны несколько умелых лозоходцев, которые должны были показать, где в земле есть пустоты, где источники воды, где следует укреплять фундамент будущего дворца. Саперы наши посмеивались с этих двух мужичков, коим было сто лет на двоих, да вот только когда они указали на несколько заваленных тоннелей, к ним отношение изменилось. Седьмого октября один из лозоходов указал на большую пустоту неподалеку от остатков конюшен, сообщив, что там что-то есть! Саперы разобрали стены кирпичного тоннеля, идущего от дворца к конюшне и вышли на лаз, который расширили, после чего попали в ту самую пещеру Али-Бабы, в котором нашли несметные сокровища! О том, что среди найденного были драгоценное оружие и предметы культа стало известно весьма скоро. Прибывшие орлы из «Коловрата» весьма споро организовали охрану и перепись коллекции. Стало ясно, что найдены ценности из соборов Кремля и Патриаршей ризницы, считавшиеся похищенными Наполеоном. Ну и почти вся коллекция Оружейной палаты Кремля, а были там бесценные раритеты. Скульптуры и предметы искусства, принадлежавшие графу Ростопчину, считавшиеся так же пропавшими наличествовали в том числе. И все это надо было сохранить, учитывая начавшиеся дожди и первые ночные заморозки. Саперы стали оцеплением — внешним кольцом, внутреннее оцепление — люди Воронцова-Дашкова.
13 октября, я «привлеченный слухами о сокровищах», как писали газеты, точнее, имея точные данные, отправился в Вороново. После благодарственного молебна Иоанн Кронштадский сообщил о том, что рядом с сокровищницей найдена комната, в которой замурованы шестьдесят восемь мужских тел, крепостных-строителей этой захоронки. Все верно — тут и концы в воду, и жертва, которая должна сохранить сокровища. Неужто дьяволу поклонялся граф Ростопчин — масон и гонитель масонов, впрочем, возможно, он давил только конкурирующие структуры? Этого мы уже не узнаем.
После чего я объявил свите, немногочисленным московским чиновникам и войскам, выстроенным для смотра,
