И аз воздам - Андрей Готлибович Шопперт
– Пётр Христианович, а есть у вас приличный тост за дам? – напомнила о себе маман, опять на немецком.
Нет. Он не знает на немецком стихов. А, стоп. Одно в школе учили. Он его у доски отвечал. Любимое четверостишие Карла Маркса.
– Das Fräulein stand am Meere
Und seufzte lang und bang.
Es rührte sie so sehre
der Sonnenuntergang.
Гейне напишет лет через сорок.
– Браво граф. Постойте, а можете на французском, – зааплодировал набравшийся уже шампанским Александр.
– Нет. На русском могу.
– Просим.
– Раз барышня стояла
Над морем в поздний час
И горестно вздыхала,
Что солнца луч погас.
Кердык карьере полководца. Ну, хотя, Денис Давыдов тоже пописывал.
– Граф, но это просто стихотворение, а мы просили тост. – Аракчеев опять полез обниматься.
– Тост. Ваше … Мария Фёдоровна, простите, но сейчас будет мужской тост.
Я пью за дам, кто не за дам, тому задам по их задам!
А по утру они проснулись. Голова опять болела.
Пора в деревню, в глушь, в … Студенцы. Тут спиться можно. Как вот так, шампанское современное, это десять градусов, компот, а вырубило, так, что еле до дома Зубова добрался? Конец затянувшегося литературного вечера помнился уже слабо. Что-то он втирал сильным мира сего про спорынью на пшенице и ржи, потом про горную пушку, потом про дикую дивизию. Нда, товарищ Брехт, Штирлиц опять был близок к провалу как никогда. Ещё небось чего наболтал. Как теперь узнаешь? А ещё не сильно понятно, чего теперь делать. Ну, в смысле, сидеть в Санкт-Петербурге или ехать в Москву к полку своему Мариупольскому? А что с поляком делать? Да, ещё что решили с англицким послом? Почему вчера не спросил? Тамадой себя почувствовал. Увлекающаясы вы натура, товарищ генерал.
– Господин конт! Там курьер опять из Зимнего дворца.
Мама роди меня обратно.
– Что там Гюстав, письмо или на словах чего передали? – Брехт порылся в травках, что ему баба-Яга с собой дала и нашёл с надписью «антипохмелин» жидкую фракцию этого лекарства уже всю выпил. Теперь самому запаривать надо.
– Он в соседнем зале.
Пришлось бросить ведовство и идти к курьеру.
Ни хрена себе курьер, целый полковник.
– Слушаю вас …
– Ваше Превосходительство, граф Аракчеев просит вас сегодня вечером посетить его в его доме на Английской набережной.
– Во сколько? – началось. Что-то ведь он про горные пушки вещал вчера. Ну, японские у него были в Спасске-Дальнем, но там унитарный заряд, оптика, механика немецкая. Как это сделать сейчас? Нужно первым делом товарища Клода Бертолле найти. Или не надо? Гремучую ртуть он сам сделает. Как и гремучее серебро. Вообще не проблема. Хотя, бертолетова соль менее опасно. Динамит? Дадут химика, сделает. Принцип известен.
Только вот нужно ли это делать. Сто процентов, выпуск всего этого в Англии и Франции с их более развитой промышленностью раньше наладят. Нет. Нельзя прогрессорствовать. Вот, Суворовские училища – это совсем другое дело. Это ни англичане, ни французы воровать не будут. У них менталитет другой, даже замысла не поймут.
Приехал Пётр Христианович к Аракчееву, когда солнце уже почти за горизонт спряталось. Поднялся наверх на третий этаж, большого украшенного всякой лепниной дома, где снимал несколько комнат будущий военный министр, а там опять пьянка. Вместе с Аракчеевым сидит за ломберным столиком пожилой мужчина высокий худой, весь седой. Сидят, попивают всё то же шампанское и в шахматы играют.
– Пётр Христианович, знакомьтесь, если не знаете – это Василий Яковлевич Чичагов, наш знаменитый флотоводец. Я ему тут про твои школы суворовские да чичаговские рассказал утром, вот Василий Яковлевич и заинтересовался. А сейчас и сынок его подойдёт.
Витгенштейн со старым матершинником знаком не был. А вот то, что сына прочат в морские министры, слышал. А сейчас он в свите у Александра. И что именно его реципиент вместе с Павлом Чичаговым из-за нерасторопности выпустят Наполеона через Березину.
Про младшего Чичагова можно целую книгу написать. Тот ещё персонаж. Тоже хлебнул при Павле горя, даже чуть не умер в заточении, посаженный в равелин Петропавловской крепости Павлом по навету, что хочет сбежать, дескать, к англичанам адмирал. Переметнуться намерен.
– Рад знакомству, господин адмирал.
Глава 9
Событие двадцать третье
A great ship asks deep water! (Большому кораблю – большое плавание!)
Это испытание Пётр Христианович прошёл вполне достойно. Адмиралы с Аракчеевым назюзюкались, а Брехт старался делать вид, что пьёт, больше пригубил, чем выпил, и ещё надкусил изрядное количество холодного порезанного тонкими слоями мяса, что подавали в качестве закуски под коньяк. Адмиралы шампусиком не баловались. Аракчеев похвастал, что граф Витгенштейн им вчера тосты замечательные говорил, отец и сын адмиральскими суровыми взглядами потребовали морской тост. Один тост Брехт чисто случайно знал, когда потопили половину гитлеровского флота в Средиземном море у острова Майорка, то отметили это дело и капитан тогда тост сказал морской. Только вспомнить надо. Пётр Христианович вытянул руки, взывая к тишине в адмиральских просоленных глотках, сел на стул и закрыл глаза. Нужно вспомнить. Тост был в стихах. Не длинный. Про семь футов. Семь футов в под килем, какая рифма к слову под килем? Не убили … Всё, вспомнил.
Есть дух! В нас его не убили!
И тост мой сегодня таков:
Семь футов, друзья Вам под килем!
За флот и его моряков.
– Немедленно запишите. – Закричал Чичагов сын. Засада. Брехт пытался в деревне научиться писать современными буками, с фитами и ижицами, с твёрдыми знаками. Ижица, между прочим, это совсем не та самая «И» («i») над которой все точки нужно расставить. Это скорее буква «Ѵ», только читается как «оу». В общем полный мрак. А ведь ещё десяток букв сейчас лишних с точки зрения Брехта. И с ними всё не просто. С фитой вообще полная засада. Фита – сестра-близнец более удачливого ферта, известного нам как буква «ф». Сейчас ферт и фита как бы взаимозаменяемы, и выбор буквы зависит от моды и личных предпочтений писаря. А Юс большой и Юс малый? С их чудесным написанием (Ѫ, Ѧ). На самом деле это те же «У» и «Я», а когда какой вставлять даже спросить некого. Тут профессор целый
