Чемпионы Черноморского флота - Greko
— Как сохранить порох сухим, ныряя в энтакую жуть? — бурчали солдаты и втайне костерили начальство за невыполнимые указания.
Быстро темнело. На судах жгли фальшфейеры, подавая сигнал бедствия. Волны перекатывались через палубы, не успевая исчезнуть сквозь порты. Эта огромная тяжесть давила корабли вниз. Ничто не могло помочь. Даже отменная выучка экипажей. Как позднее напишет Лазарев военному министру, есть случаи, «противу которых никакое искусство и никакие силы человеческие противостоять не могут». Близилась минута печальной развязки.
… В это же время в 77-ми километрах южнее от 77-го Тенгинского полка, на рейде только возведенной и еще недостроенной до конца крепости Александрийской[1] у реки Соча, также свирепствовал жестокий шторм.
Как и их северные соседи, «александрийцы» весь день разгружали дубовые брусья и доски. Буксировали их по морю. На берегу лямками растаскивали строевой лес. Складывали его в штабеля. Заодно и купались в теплой воде, спасаясь от неожиданной духоты, предвещающей грозу.
После полудня отдыхавшие после обеда карабинеры Эриванского полка, составлявшие главную силу Александрийского гарнизона, заметили на палубах кораблей какую-то суету. Матросы забегали по вантам. 60-пушечный фрегат «Варна», 24-пушечный корвет «Месемврия» и 7 купеческих судов завели верпы. Развернулись носом к открытому морю, стоило зарябить зеркальной поверхности сочинской бухты. Ветер усиливался.
Ближе к вечеру с юго-запада быстро надвинулась огромная свинцовая туча, заслонившая горизонт. С ее нижней кромки срывались зловещие жгуты. Смерчи! Унтер-офицер Рукевич насчитал подобных пятнадцать штук. Они неумолимо надвигались на берег — гигантские черные столбы, способные погубить все живое на своем пути. К счастью, они прошли справа и слева от рейда. Врубались в береговую линию, продвигались еще немного вперед и исчезали, как морские чудовища, бессильные на суше.
Море запенилось. Прибой резко увеличился. Каштаны, оставленные в крепости, чтобы дарить тенек в жаркий летний день, начали гнуться как тростинки. До испуганных солдат с рейда донесся свист такелажа. Пошел дождь, перешедший в ливень. «Торговцы» принялись избавляться от груза, как только осознали, что якоря не держат. Волны несли доски к берегу. Солдаты подхватывали их и веревками оттаскивали подальше от воды. Часть бревен относило южнее, но за ними никто не погнался. Всем было не до них.
Сброс строительного леса «купцов» не спас. У них начали лопаться якорные канаты. Отважные моряки развернули суда к берегу, приняв решение выбрасываться на берег. Выходило у них ловко. Ловили волну и мягко опускались на песок*. Кидали тросы солдатам. Те закрепляли их, как придется, не давая отхлынувшей волне утащить суда обратно в море. Истошно мычали быки на транспорте «Штиглиц», предназначенные для отряда Раевского, но так и недовезенные до Туапсе[2].
Гроза усилилась. Черное небо над кипящей поверхностью моря освещалось то и дело фиолетовыми вспышками и извилистыми белыми росчерками. В волны били молнии, как плети небесного погонщика, разгневанного упорством деревянных скорлупок.
Военные корабли продолжали бороться. Плехтовые и даглистовые якоря не справлялись. Сбросили дополнительные — той и бухтовый[3]. Помпы работали непрерывно, но уже не спасали. Водяные валы перекатывались вдоль и поперек фрегата. На корвете ударом водной стихии разбило гичку.
Назначенный командовать сводным десантом из моряков капитан 2-го ранга Антуан Рофшор прибыл на корвет «Месемврия» до разгула стихии. Капитан корвета Бутаков пригласил его на обед. Сейчас недавно пониженный в чине Антон Иосифович, как его называли на русский манер, проклинал ту минуту, когда принял предложение. Вернуться на берег у него не было никакой возможности.
— Что намерены делать, господин капитан-лейтенант? — с тревогой спросил он, вглядываясь в разгул стихии.
— Жду сигнала с фрегата, — ответил Бутаков. — Теряем глубину. Плехтовый якорь вытравили на 80 саженей. А даглист — всего на 45. Грунт — ил с песком.
— Дрейфуем к берегу?
— Выходит так.
Ближе к полуночи волнение усилилось. Корвет жестоко мотало. Лопнул штуртрос и румпелем ушибло шестерых матросов. Руль и румпель тут же были принайтовлены из-за получившего трещину рудер-писа.
— Нас сносит к югу в сторону Константиновского мыса! — крикнул капитану старший офицер лейтенант Зарин. — Лагерь уже не виден.
— Что фрегат⁈
— Подал сигнал: «Не можем держаться, уходим в море!»
Затрещал и с хлопком лопнул трос плехтового якоря.
— Рубите все якоря! Нужно развернуть корвет носом к берегу!
Выбора не было. Придется выбрасываться на берег. Сердце капитана тревожно сжалось. Имея на борту 182 человека экипажа, он нес ответственность за жизнь каждого. Многие ли из них переживут сегодняшнюю ночь?
В непроницаемой тьме, окутавшей берег, в воздух взвились две ракеты. Раздались пушечные выстрелы. Корабли сообщили о своей гибели. Так поняли в гарнизоне, в котором никто не решился отправиться спать. «Варну» и, особенно, «Месемврию» буря утащила прочь от лагеря. Туда, где их ждало новое испытание. Несложно было догадаться, что к месту кораблекрушений стекаются убыхи, влекомые жаждой крови и надеждой на богатую поживу.
* Во избежание упрёков за песок добавили эту сноску. Пляжи в районе Сочи двести лет назад не были галечными. Даже сто лет назад их вид сильно отличался от современного. Для более полной картины посмотрите пост в нашем блоге под названием «Песчаные пляжи Сочи».
Коста. Севастополь, 14 июня 1838 года.
Нет, меня точно приложило по голове кофель-нагелем, и я брежу. Кем меня посчитал прославленный адмирал? Начальником команды морских спасателей? Что значит «спаси моих моряков»⁈ Не нашли никого лучше в этакой толпе?
В кабинете адмирала, и вправду, было тесно. В глазах рябило от золотых эполет и шитья на высоких воротниках и обшлагах. Сплошь контр-адмиралы и каперанги. В это представительное собрание затесались совсем еще молодые, но такие узнаваемые Корнилов и Нахимов. Лица у всех были взволнованными. Явно, случилось нечто экстраординарное.
Лазарев хмыкнул, мгновенно считав мою растерянность, и решил меня добить окончательно.
— Ты, поручик, должен защитить мой флот!
Я закашлялся, поперхнувшись слюной. Сконфузился окончательно.
— Он не понимает, Михаил Петрович! — отлип от стенки старый знакомый, старина Эсмонт, который, насколько я слышал, командовал ныне Дунайской флотилией. Зачем он прибыл в Севастополь?
— Контр-адмирал тебя расхвалил, — кивнув на Эсмонта, молвил Лазарев. — Мол, ты на Кавказе как рыба в воде. Лучший лазутчик. Спаситель барона Торнау. Правду сказал?
— Не мне себе давать оценку, — ответил я, с трудом решившись раскрыть рот.
— Скромный, — снова хмыкнул адмирал. — Самуил Андреевич, введи его в курс дела.
Эсмонт откашлялся.
— Случилась большая трагедия, Константин Спиридонович! В ночь с 30 на 31 мая
