Партиец [СИ] - Никита Васильевич Семин

Будущий вождь сидел за рабочим столом и с интересом смотрел на меня.

— Здравствуйте, товарищ Сталин, — первым нарушил я возникшую тишину.

— Здравствуйте, товарищ Огнев.

И снова пауза. Словно Иосиф Виссарионович предлагает мне начать разговор, а сам лишь готов его поддержать. А я не знаю, что конкретно говорить. Как бы мои слова против меня же не использовали. Но все же молчать не выход.

— Чем обязан?

Сталин чуть не хрюкнул, так его развеселила моя фраза.

— Вот вы, товарищ Огнев, вроде не дворянин, а выражаетесь как в дореволюционные времена. Где только навострились?

Черт! Само как-то вырвалось. Но назад уже слова не заберешь. Поэтому лишь неопределенно пожал плечами. Поняв, что первым я говорить не собираюсь, Сталин все же задал мне конкретный, а не риторический вопрос.

— Скажите, товарищ Огнев, где и когда вы познакомились с товарищем Бухариным? И насколько разделяете его взгляды?

Я чуть не подавился от удивления. Когда это я с Бухариным успел познакомиться? Или это провокация?

— С товарищем Бухариным я не знаком. А про какие взгляды вы говорите, товарищ Сталин?

— Не знаком? Как же так получилось, что товарищ Бухарин лично вмешался, когда вас из комсомола исключили?

— Случайно вышло, — пожал я плечами.

И подробно рассказал всю историю с исключением и возвратом назад.

— Хорошо. Скажите, а читали ли вы его статью в газете «Правда» — «Заметки экономиста»?

Что интересно, Сталин общался со мной подчеркнуто на «вы», но это не выглядело насмешкой. Скорее, привычкой человека ко всем так обращаться.

— Читал.

— И что думаете?

Вот что его волнует! Являюсь ли я сторонником Бухарина. Но это с самого первого вопроса было понятно. А от того, как я отвечу, уже он и будет делать выводы в моем отношении. Врать я не собирался, тем более успел обдумать все, что написал Николай Иванович, заранее, сравнивая его экономическую политику будущего страны с предложением Сталина.

— Считаю, что предложенный товарищем Бухариным путь в долгосрочной перспективе для нашей страны смерти подобен.

Иосиф Виссарионович удивленно вскинул брови.

— Даже так? А если подробнее?

— Товарищ Бухарин в своей статье предлагает равняться нам на американских фермеров. Уж не знаю, насколько правдивы его слова об их зажиточности и о том, что они свободны и способны прокормить свою страну сами, но допустим это правда. Но кто тогда такой «американский фермер». Богатый землевладелец, а по-нашему — кулак, помещик. Что уже идет в разрез с нашей идеологией. Хорошо, допустим, что такой фермер — просто работящий зажиточный крестьянин. Сможет ли он обрабатывать большую территорию самостоятельно? По мнению товарища Бухарина — сможет. Но для этого ему нужны современные средства механизации. Теперь представим, что он их получил. Возникает вопрос — откуда? Вариантов всего два: либо с наших заводов, либо из-за границы. Наши заводы не смогут обеспечить всех землепашцев нашей страны. Получается, мы будем вынужденно в любом случае закупать, хотя бы поначалу, трактора, сеялки и прочие инструменты за рубежом. В обмен мы будем продавать зерно, которое вырастят такие фермеры. К чему это может привести?

Я сделал паузу, как бы приглашая товарища Сталина задать мне вопрос. Тот это понял и не стал меня разочаровывать.

— И к чему же?

— К тому, что наше собственное производство не будет развиваться. Зарубежные машины пока что объективно эффективнее наших. И их наши фермеры будут покупать охотнее. Нагрузка на наши собственные заводы ослабнет, надобности в большом количестве рабочих не будет. Соответственно и мест тоже. Безработные будут смотреть на более успешных товарищей, которые обрабатывают землю, и выбирать их путь, не пополняя армию рабочих. Что не даст развиваться уже нашим заводам, и они станут еще больше отставать от зарубежных конкурентов. В итоге мы станем сырьевым придатком Европы: они нам — трактора и машины, мы им — зерно и хлеб. А стоит нашей стране как-то возмутиться на мировой арене, то тут же пойдут ограничения на экспорт станков и оборудования. Я такое уже видел, когда работал на авиационном заводе. Нам тогда Англия отказалась моторы продавать и на другие страны давила. И что тогда? Старые машины постепенно сломаются и придут в негодность. Новых почти не будет — наши заводы не смогут удовлетворить спрос. И придется нам либо начинать все заново, либо произойдет контрреволюция. Причем я склоняюсь к последнему. «Фермеры» не захотят терять свои доходы, а когда их будет много — уже они придут к власти.

Я замолчал, высказав все, что думаю. Я сейчас не пытался понравиться Сталину, а реально считал, что предложенный Бухариным путь — в никуда. О независимом государстве тогда можно забыть. Иосиф Виссарионович тоже молчал. Даже взял со стола лежавшую трубку и стал неторопливо ее набивать, смотря как будто сквозь меня.

Наконец он словно вспомнил обо мне и сказал.

— Очень интересные мысли, товарищ Огнев. Вы потому пошли на факультет советского права?

— В том числе. Я хочу быть полезен своей стране и посчитал, что так принесу гораздо больше пользы, чем в ином месте.

— А что насчет вашей критики декрета о «семичасовом рабочем дне»?

«Вот и до моей статьи добрались», — мелькнуло в голове.

Но первоначальный мандраж уже прошел и ответил я уверенно.

— Считаю, что любой декрет должен быть подкреплен законами. Причем, максимально проработанными. Указания партии и законы нашей страны должны идти рука об руку, а не вставать в клинч. Иначе получается, мы боремся сами с собой. Не сочтите за дерзость, — решился я, — но я читал вашу речь на Пленуме и думаю, что и коллективизация крестьян прежде, чем быть введенной очередным декретом, нужно доработать законами.

— Почему же? — напрягся Сталин.

— Потому что иначе будет много перегибов на местах. Как сейчас с переходом на новый рабочий день. А в масштабах нашей страны, где большинство людей — крестьяне, это приведет к большой крови. Даже рискну предположить, возможен бунт. Но этого можно и избежать, максимально проработав законы и введя их одновременно с декретом. И законы должны быть однозначные, не допускающие двойного толкования. А то получится как в той поговорке.

— Это какой?

— Закон что дышло — куда повернул, туда и вышло.

— Много думаете, товарищ Огнев, — недовольно сказал Иосиф Виссарионович, заставив меня замолчать.

Похоже, не понравилось