Голбец - Ярослав Костюк
— Шесть штук отборных, — с готовностью отозвался Кондаков, — одна другой краше!
— Пить захочется! — буркнул Компанийцев. — Не надо пока!
В шляпу к Бабелю угодил муравей и забегал по соломенным квадратикам, полыхающий солнцем, огненно-прозрачный. Веко зудело, и дергалось и Бабель закрыл глаза, запечатывая двери во внешний мир…
— Вот доберемся — щербетом покажется! — сказал Кондаков и засмеялся своей шутке, а веко у Бабеля задергалось пуще прежнего.
Солнце нагрело лоб и грудь, ритм тряски захватил и увел обратно в сон — муравей был на ладони, а рядом, на скалах, бушевало море, а надо было защитить «одиссея» от бешеных брызг…
Когда Бабель проснулся — вокруг была седая ночь, какая только и бывает в самом сердце Украины, с запахом ковыля и безбрежным горизонтом. Глаз вел себя спокойно, и Бабель сел в колючем сене и сладостно потянулся. Возле телеги был разложен костер, в котелке варилась уха. Редактор и бухгалтер не грелись у огня, а почему-то отошли в сторону и перешептывались.
Потом в глухой ночи вырисовалась еще одна фигура, Бабель спрыгнул на землю — фигура во тьме была столь призрачной, что невольно становилось не по себе. Ноги отказывались нести. Компанийцев судорожно прошептал:
— Не уходит!
Ежась от холода, Бабель подошел к товарищам. Пляшущий свет костра расшатывал их тень. Бабель увидел стоящую в отдалении Эльзу и вскрикнул; мигом пронеслись в голове все те километры, которые он сладко проспал: и все их она прошла, босая, простоволосая, по горячей земле и раскрошенному известняку…
— Что она здесь делает? — спросил Бабель.
— Шла за нами, — сказал Кондаков. — Просили вернуться в город — так нет же!
— А вот теперь к костру зовем, — пояснил Компанийцев.
На лице у Эльзы сохранялось все то же глуповатое выражение. Она слегка покачивалась, прижимая к груди нелепую куклу.
— Иди! — крикнул Компанийцев.
Он поманил миской.
— А? Вкусно же!
Эльза помотала головой и отступила. Компанийцев крякнул:
— Вернемся к костру, голод не тетка! Сама явится!
— Да как же? — спросил Бабель. — Оставить ее там?
— Ну, не насильничать же?!
Они расселись вокруг костра. Море, подумал Бабель, принимая миску с ухой, — вокруг море — когда не видишь, то кажется, что волны набегают на остров — ветер, мгла…
Еда захватила его, разваристая, сочная рыба опекала губы, прозрачная луковка плавала медузой, и, только доев, Бабель вспомнил:
— А Балаклава?
— Не доехали, — сказал Компанийцев, — и, кажется, заблудились!
Он достал губную гармонику, любовно протер рукавом. Костер оживлял его лицо, делал подвижным и выразительным. Горели глаза. Желтые, как у рыси.
«Скажите, девушки, подружке вашей, — тихо вывела гармоника, — что я не сплю ночей, о ней мечтаю…»
Мелодия поплыла над степью, поднимаясь все выше и выше, к самим звездам — должно быть, таким волшебным голосом сирены зачаровывали моряков.
«Хочу тебе всю жизнь отдать. Тобой одной дышать…»
Гармоника смолкла. Главред довольно хмыкнул и мотнул головой — можно сказать, он захмелел от счастья.
— Спать, — сказал он, — спать, спать!
Забрались в телегу. Уже засыпая, Бабель слышал, как Кондаков бродит вокруг, доносился его приглушенный говор — должно быть, чекист убеждал Эльзу образумиться.
«Хочу тебе всю жизнь отдать. Тобой одной…»
Проснулся Бабель от звонкого щелканья кастаньет, сбросил с лица соломенную шляпу и увидел над собой красно-белый на растяжках транспарант: «Свободная торговля хлебом». Впереди и сзади была одноэтажная улица захолустного городка, показавшаяся Бабелю странно знакомой и как бы парящей на воздушной подушке из цветущих абрикосов. Его попутчиков поблизости не оказалось, но зато мимо шествовали хасиды, и это их деревянные клоги, подбитые гвоздями, выстукивали по брусчатке. Он услыхал музыку и уловил в ней еврейские мотивы: скрипка рыдала и смеялась, горе и радость сплетались в единую мелодию. Хасиды повернули во двор, к белой мазанке, которую Бабель тоже узнал…
Это был город Гнецель. И это был двор дяди Якова.
И надо было понять, что к чему.
Бабель поспешил за хасидами, вошел во двор и занял место за одним из свадебных столов.
Напомнил о себе глаз. Бабель достал из нагрудного кармана пузырек с лекарством, но оказалось, что тот пуст. Вся жидкость вытекла через крохотную дырочку в пробке.
Во главе стола появились жених и невеста. Скрипачи подхватили смычки и ударили по струнам. Посреди подворья закружилась танцовщица. Она сжигала себя на костре страсти.
— Менора! — воскликнул какой-то старик. — Воистину Менора!
Бабель налил себе стопку самогона и залпом выпил. В голове зашумело. Ему вдруг показалось, что он все еще едет в телеге — воздух и свет обтекают его тело…
— Возьмите шинку! — подсказал хасид. — Цимес мит компот!
В глазу снова защипало. Проклятый хасид навис над столом и, перекрикивая музыку, принялся толковать про каббалу. Это было невыносимо.
— Что вы от меня хотите? — выпалил Бабель. — Чего вам надо?!
Старик запнулся.
— Это вы что от меня хотите? Вы же сюда подсели!
— Я ищу дядю Якова, — угрюмо пояснил Бабель. — Я его племянник!
Старик радостно закивал и засмеялся.
— Его здесь нет, — сообщил он, — идите в синагогу!
— А он точно там?
Старик развел руками.
— А разве мы находим только то, что нам необходимо?!
— К черту! — пробормотал Бабель, вставая. — Пойду!
Он выбрался из-за стола и пошел через сад — сквозь череду благоухающих, жужжащих пчелами белоснежных арок. Деревья вокруг тоже плясали — хоровод мавок с нежно-зелеными станами, они хотели увести его за собой…
Он вышел на улицу, залитую солнцем. От этой нестерпимой белизны выступили слезы. Бабелю уже казалось, что его левый глаз покрылся роговым наростом…
В звуках гремящей свадьбы на секунду почудилось:
— Скажите, девушки, подружке вашей…
Он быстро нашел дорогу к синагоге — острый, стрельчатый вход был увенчан краеугольным камнем. Из темной прохлады вышли два юноши-еврея. Один из них держал руки в карманах кафтана. А другой прижимал к груди Тору:
— Если не принимать пищу, то умрешь, но и принимая, наслаждаясь, мы тоже умираем, ибо всякое удовольствие есть стремление к творцу, а умирая, мы именно к нему возвращаемся…
Увидев Бабеля, юноши остановились. Второй достал из кармана грушу, грустно оглядел ее, покосился на товарища и убрал в карман.
— Вы к раввину Якову? — спросил тот, который с Торой. — По делу?
— Да.
— Он занят.
— Я его племянник.
— Он для всех занят.
— И для меня?
Юношеские пейсы гневно качнулись.
— Ищите наверху!
Бабель прошел в сумрачный предел и поднялся по винтовой лестнице. В комнате наверху пахло топленым сургучом, и мраморный купидон в углу был окутан красной взвесью дыма, подле книжного шкафа цветком полыхала менора.
Дядя
