Араб с острова Банда - Михаил Васильевич Шелест
— Ага, животное! — Вскричал я, вскакивая на ствол обеими ступнями, и начиная приплясывать, больше от желания унять зуд, чем от радости.
Сорвав ещё три ореха, я тщательно прицелился и, как жонглёр в цирке, запустил все три ореха очередью. Все ядра попали в цель, и противник отступил ещё дальше к лесу.
Станцевав на стволе ещё несколько «па», я уже хотел спрыгнуть, подобрать пару орехов и метнуться к видневшимся вдали на берегу скалам, как из леса появились аборигены. Трое взрослых мужчин, несколько женщин и трое детей. Все они были с палками, причём мужчины с длинными рогатинами, а один ещё и с круглой штукой, похожей на барабан или бубен.
Увидя варана, аборигены что-то гортанно закричали, затопав ногами, а барабанщик застучал кулаком в барабан, направив его нижнюю часть в сторону ящера.
Рептилия не стала ждать худшего для неё развития ситуации и, удивительно резво для её трёхметрового тела, унеслась в джунгли.
Я сидел голый на пальме.
Аборигены, одетые в какие-то цветные тряпки, смотрели на меня и лыбились, светя свои белые зубы и громко переговариваясь. В разговоре активно участвовали и мальцы, коим на вид было лет по тринадцать.
В носах и ушах воинов было вставлено множество, похожих на птичьи, косточек. А в мочку носа одного из них было вставлено два чьих-то клыка, вероятно как-то скрепленных друг с другом основаниями, что напоминало издали белые усы. На фоне коричневого безволосого лица это выглядело даже красиво.
«Усатый» вдруг крикнул что-то именно мне и глядя на меня, и я его понял.
— Дапаткан бавах! (Слазь!)
Малайский мы учили.
— Аку букан мусух! (Я не враг!) — Сказал я.
Все аборигены радостно запрыгали и загалдели, а тот, что с барабаном, застучал на нем весёленький ритм, и из чащи вывалилась целая толпа дикарей. Я стыдливо прикрыл ладонями срам и сел на пальму.
— Дапаткан бавах! (Слазь!) — Повторил вождь.
— Аку теланжанг! (Я голый!) — Крикнул я.
— Дан апа? Мерека терлалу. (И что? Они тоже.)
Я посмотрел на жителей острова и увидел, что они, действительно, почти все, были голые, и мужчины, и женщины.
— Аку пунья пакаиан. (Я имел одежду.)
— Ками пакаиан. (Одежда наша.) Дапаткан бавах! (Слазь!)
Я встал во весь свой рост и жители ахнули.
— Сами виноваты, — буркнул я, тщетно пытаясь прикрыть болтающиеся причендалы, так как сам срам, естественно отреагировавший на увиденные мной женские половые признаки, прикрыть было не реально.
Сбежав и спрыгнув с пальмы, я подошёл к моим спасителям.
— Ас саляму алейкум (Мир вам (араб.)), — приветствуя, сказал я.
— Уа-алейкум ас-саля́м (И вам мир (араб.)), — удивлённо ответил вождь. — Муслим?
— Да, — ответил я.
Вождь посмотрел мне ниже живота, одобряюще цокнул, снял с себя тряпицу и набросил на меня, тем самым вызвав недовольный гомон женщин. Сам он остался в неглиже, ничуть этого не смущаясь.
— Пошли, — сказал он.
Тряпица была не первой и не второй свежести, но я, пытаясь её не нюхать, обмотал ею свой пояс. Трое пацанят приблизились ко мне.
— Это я тебя нашёл, — сказал один из них.
Я похлопал его по плечу и отдал ему один кокос. Остальные два я подобрал и отдал его приятелям. Четвёртый орех я никак не мог найти взглядом, и, мысленно махнув рукой, пошёл следом за вождём.
Мы шли по лесу прямо на север. Привычно считая шаги, насчитал их восемьсот двадцать, когда сквозь деревья увидел хижины и море. А вышедши на открытое пространство, вдали увидел остров с высоким, характерного абриса, вулканом.
Это были точно те же острова, где мы и «работали» в восемьдесят пятом и седьмом годах, где и пропал Лис — острова Банда в Индонезии. И их я видел не только из иллюминатора, или из-под воды, но и воочию. Я обошёл их вдоль и поперёк в образе и с паспортом американского зоолога. «Надо же, как повезло», — подумалось. Но, как сюда попал сейчас, я не помнил.
Тем временем мы вошли в деревушку из двадцати, примерно, больших хижин, стоящих на высоких, около полутора метров высотой, сваях, и меня усадили под одним таким домиком.
— Пить, — сказал я, показывая большим пальцем правой руки на чуть приоткрытый рот.
Вождь протянул мне зелёный кокос, размером чуть побольше сорванных мной, и большой тесак с деревянной рукоятью. Я обрадовался и тремя сильными ударами срубил оболочку с одной стороны, потом проковырял две дырочки в том месте, где орех крепился черенком, и быстро добрался до жидкости. Сделав несколько больших глотков, я предложил напиток вождю, но тот отказался.
— Ты ведёшь себя, как мы. Ты кто?
— Человек.
— Нет. Человек, это мы, а ты кто?
— Я белый человек.
— Ты — муслим. Значит не порту, а араби. Но араби не белый. Ты — белокожий. Ты кто?
— Я белый араби, — сказал я.
— Ты сильно большой для араби. Сильный. Ты больше похож на порту.
— У меня мама порту, а папа — араби.
Вождь и все окружающие восторженно заговорили вразнобой, что-то объясняя друг-другу. Между собой оно говорили на другом наречии. Смысл я улавливал с трудом. Им нравилось, что мой папа араби, и удивлялись, что так можно.
— Где твой дом?
— Очень далеко.
— Там? — Спросил вождь, и показал на запад.
— Там, — показал я на север, а потом меня, как стукнуло.
Если в восьмидесятых здесь была цивилизация, а сейчас её нет, то я где? В каком времени? В прошлом, это точно, но когда? Если португальцы и арабы, то это уже не менее, чем шестнадцатый век, потому, что в семнадцатом тут уже шлялись и голландцы с англами.
Эти мысли пролетели мгновенно, и я махнул рукой на запад, а сам подумал:
— «И на каком же мне языке общаться с европейцами, если повстречаюсь? Кто я?»
Португальского я не учил. Учил английский, и немного фарси. Значит я — араби, муслим. Внешние половые признаки у меня соответствовали. Готовили к работе в исламских традициях.
— Люди порту где?
— Люди порту плохой. Там, — сказал вождь и махнул рукой
