Лев Соколов - Последний брат
— Сатис! — гаркнул Плотин Титу. Эту команду на почти вышедшей из употребления латыни знал каждый солдат. Из какой бы грубой глотки не вырывалось, она всегда звучала для воина слаще райской музыки: «довольно»!.. Тит замедлил бег, свернул налево и потащился к тому месту, где сидели товарищи. Фока решил, что сейчас они наконец-то пойдут к казарме, и сделал движение, собираясь подняться, но подошедший Тит издал стон умирающей птицы, бросил на землю щит, и сдулся на него, как пустой бурдюк, из которого выпустили воздух… Фока возвратился в прежнюю позу. Плотин с усмешкой поглядел на них и неторопливо пошел с плаца.
— Добейте, братия… — простонал Тит, хватая ртом воздух, как рыба на берегу, и пытаясь непослушными пальцами развязать шейный платок. — Добейте или дайте воды.
— Нельзя, запалишься, — мягко сказал Амар. — Даже лошадям после скачки не сразу пить дают. Отдышись.
— Что ты мне о лошадях талдычишь, нехристь мугольский?.. — бессильно раскинув руки в стороны, пробормотал Тит. — Ты у меня что, копыта видишь лошадиные?
— Вижу уши ослиные, — вздохнул Амар. — Говорю же тебе — нельзя. И не нехристь я. Верую в Бога, Христа и Христородицу. Это вон Юлхуш у нас верит в вечное Небо и Землю-мать.
— Все одно, сектант ты, несторианин… — вяло отмахнул рукой Тит. — Да и как запомнить, кто из вас с Юлхушем во что верует, если вы оба на одно лицо?..
Трофим улыбнулся. Тут Тит не очень-то и соврал. Амар и Юлхуш близнецами не были, но сходны обликом были чрезвычайно. Впервые увидев их, Трофим подумал, не братья ли? Оказалось не браться, но анды — по-ихнему — побратимы… Амар как-то сказал ему об этом и сразу же пожалел, что сказал. Трофим уважал его просьбу и хранил секрет.
— …И учитель ваш, Несторий, ересиархом был… — продолжал бубнить Тит, пытаясь ткнуть в Амара обвиняющим перстом, который по усталости выписывал в воздухе замысловатые загогулины.
— И в чем же его ересь была? — поинтересовался Амар.
Тит с ответом запнулся.
— О том отцы церкви ведают, — наконец выдал он.
— Отцы!.. — фыркнул Амар. — Отцы тоже люди, ошибаться могут. Ты своей головой думай. Своими глазами смотри.
— А я и смотрю… — кивнул Тит. — И что вижу? Вместо сердобольного христианина, мне, солнцем палимому, воды подносящего, вижу тебя… И кто только назначил тебя сегодня водоносом контубернии…
— Ну, раз ты такие уже длинные речи выдаешь, значит, отдышался, — сказал Амар. — Теперь и поить можно.
— Давай! — вскинул руку Тит.
— А нету. — Амар хлопнул рукой по бурдюку, чтобы показать, что тот пуст. — Еще после метания дротиков все выдули… Надо до казармы идти.
Улеб откинул голову назад, и не стесняясь, захохотал. Остальные тоже прыснули. Тит выхватил у Амара бурдюк, вытащил пробку, перевернул и, открыв рот, начал трясти. Из горлышка выкатились две неторопливые тягучие капли, которые исчезли в Титовом чреве, как в засушливой пустыне. Тит умоляюще обвел всех взглядом, особо остановился на Трофиме, на поясе у которого висела маленькая тыквенная фляжка. Трофим развел руками и перевернул фляжку, мол, — и здесь ничего. На этом последние надежды Тита истаяли, он накрыл лицо бурдюком и навзничь повалился обратно на свой щит.
— Братия мои, — сказал он через некоторое время, не выглядывая из-под бурдюка, — Бог свидетель, истинно люблю вас, и благодарен, что ждали, пока злокозненный и жестоковыйный Плотин гонял меня по плацу, аки первогодка. Но если бы кто из вас догадался не просто сидеть сиднем, а принес бы за это время воды… О! Тогда и назвать вас остромыслыми не было бы грехом против правды…
— Ишь, заворачивает, — подал голос Фока. — Значит, и правда отошел. Нашему Титу бы не в войско, а на форум, народу вещать. А правда, Тит, — повернулся он к страдальцу, и приподняв бурдюк, спросил: — Зачем ты вообще пошел в воины?
— У тебя даже уши для этого не подходят, — добавил Юлхуш. — На них с трудом садится шлем.
— Оставь уши в покое, — отбил Тит. — У меня истинные ромейские уши.
— А чегой-то у других ромеев я не видел таких лопухов? — удивился Юлхуш.
— Что с них взять, — презрительно отмахнулся Тит, — вырожденцы.
— И у ваших старых каменных статуй я не видел таких лопухов… — опять удивился Юлхуш.
— Вырожденцы скололи.
— Зачем?
— Из черной зависти.
— У всех статуй?
— У всех. Что ты пристал? — возмутился Тит. — Я плоть от плоти «Пакс Романа»[4]! Истинный ромей! Ан нет, все равно найдется какой-нибудь перегрин-иноземец, который будет указывать мне, что мне делать в моей стране. Понимаешь, понаехали тут…
— Раз уж пошли разговоры, кто, как и зачем… — подал голос Трофим. — А скажите мне, Амар и Юлхуш, зачем вы здесь? Нас здесь учат ездить верхом, но готовят-то все же пехотных командиров; а вы прирожденные кавалеристы. Почему вас не направили в конные алы федератов, или в стройные ряды тяжелых всадников-катафрактариев, а?
Амар и Юлхуш переглянулись.
— В вашей коннице, при наших скромных способностях, мы не очень многому смогли бы научиться, — наконец с мягкой улыбкой ответил Юлхуш.
Трофим подумал, что из всех форм выразить мысль Юлхуш выбрал наименее обидную. Но все же, если бы его услышал кто-то из ромейских конников, или союзников-федератов, оскорблены они были бы тяжко…
— А в пехоте? — спросил он.
— В пехоте, может, и есть, — кивнул Юлхуш. — Поэтому мой отец и попросил послать нас с Амаром в пехоту. Нам интересно военное дело соседей.
— Охо… — сказал Трофим. — Значит, изучаете для развития добрососедских отношений?
— Хорошо сказал! — Юлхуш поднял палец вверх и тут же скривился: — Ох, у меня сейчас руки отвалятся.
— А как же неиссякаемая выносливость кочевников? — ехидно поинтересовался Трофим. Запрокинув голову, он вновь посмотрел в небо. Чахлые облака рассеялись, но орел все еще парил. Припекало.
— Когда про нашу выносливость легенды сложили, тогда еще Плотина не было, — буркнул Юлхуш. — Всадник без меры и лучшего иноходца загонит…
— Слушайте, а пойдемте уже к казарме, — подал голос Фока. — Я не хочу пропустить обед.
— Вот это дело! — сказал Улеб и легко поднялся на ноги. Трофим посмотрел на него не без зависти — все этому русу нипочем — и крякнув, последовал его примеру. Остальные тоже начали подниматься.
— Донесите, други, — томно молвил продолжавший валяться на земле Тит.
— Ага, щас, — пообещал Трофим и протянул Титу руку. — Вставай.
Юлхуш ухватил Тита за другую руку, вместе с Трофимом они разом дернули, и Тит с великим кряхтением воздвигся на ноги.
— Чем могли… — сообщил Юлхуш Титу. — Дальше только можем пинками под зад подогнать.
— Дальше не надо, — с достоинством сообщил Тит, поднимая щит.
— Мужи — обед, — опять напомнил Фока.
— Не боись, сейчас двинем форсированным маршем, — пообещал Трофим.
— Давайте уж побыстрее — нас ведь после обеда до девяти в город отпускают.
— О, точно! Я и запамятовал, — обрадовался Тит. — Так, а зачем нам тогда этот чертов обед?! Вместо того чтоб набивать кишки опостылевшей козлятиной с ячменем, мы можем позволить себе в городе что-нибудь эдакое!
Все гурьбой двинулись к казарме.
— Вот когда моего скромного отца возведут как твоего, в достоинство патрикия, тогда я тоже позволю себе что-нибудь «эдакое», — смачно пообещал Фока. — А пока я буду и козлятине рад.
— Зачем ждать дел отца? — Весело блеснул своими синими глазами в сторону Фоки Улеб. — Сам становись, кем ты хочешь быть.
Фока направил на Улеба палец и кивнул ему, согласно и очень серьезно.
— А я между прочим от своего отца никакого содержания не получаю, — оскорбился намеком на неравенство Тит.
— Вот именно, — согласился Фока. — А ведешь себя так, будто он тебе по литре золотом каждый месяц в карманы отсыпает. Жалование у нас малое, месяц длинный. Зачем же отказываться от бесплатной кормежки и тратить свое?
— Не скопидом я, — объявил Тит. — Есть деньги — гуляю! А нет, — не скучаю!
— Ага, ага, — передразнил Фока. — Есть деньги — гуляю. А нет — занимаю! Знаешь, Тит, если бы ты пошел служить в старое время, когда еду воину выдавали разом, на месяц вперед, ты бы все сожрал в три дня, а потом помер, опухнув, с голода. Так что тот самый регулярный обед, о котором ты так неблагозвучно отзывался — тебя спасает. Но в конце концов, что я тебя учу, как неразумное чадо? Какое мне дело? Если ты не хочешь обедать, я готов съесть твою порцию вместо тебя.
— Я в доле! — поднял руку Улеб.
— И я, — кивнул Юлхуш.
— И я, — заулыбался Амар.
— А я вот не в доле, — скептически мотнул головой Трофим. — Балбесы, раскатали губищи. А вы подумали, к кому этот ушастый припрется занимать денег, если оголодает? Придется давать ему из казны контубернии. Съедать его порцию — все равно, что залезать в собственный карман.
