Андрей Уланов - Принцесса для сержанта
– Бедный маленький воррох, – всхлипывает она. – Как же мы его перепугали…
– Ты лучше скажи, как он волкодлаков напугал, – говорю. – А то может, все-таки слазить, взять этого мелкого пакостника за шкирку и с собой прихватить… на роль пугала?
– Не надо, Сергей. У Маленького Народца своя магия… немудреная, но порой весьма действенная. Ее корни в незапамятных временах, нынешней она чужда… и Свету и Тьме в равной мере. Лишь потомки Древних еще могут воспользоваться ею… для мелких пакостей. А волкодлаки слабы в магии. Иллюзию мага Света они, может, и смогли бы раскусить, но не заклятие Древних… которое, скорее всего, творилось специально против них и подобных им слуг Тьмы. Пытаться же тащить его с собой, – добавляет Дара, – жестокость, причем бессмысленная. Даже привычные к людям домовые отваживаются на путешествие не чаще одного-двух раз в столетие. Воррохи же, если верить тому, что о них говорят, куда более жуткие домоседы. Наш мог жить здесь чуть ли не от начала времен.
– В погребе?
– Конечно же, нет. В лесу.
– Ну а в таверну он зачем вселился? – говорю. – Сидел бы себе под родной корягой… какого, спрашивается… – чуть не сказал «лешего», но вовремя сообразил, что зверушка наша как раз разновидностью лешего и числится.
– Наверное, «Старого оленя» построили на его земле, – задумчиво говорит Дара. – Быть может, как раз на месте той самой родной коряги. Сергей, воррохи очень привязаны к месту, которое считают своим.
– Чего ж тогда он столько лет эту таверну терпел? – спрашиваю. – Явно ведь не в прошлом году ее тут соорудили, да и не в позапрошлом тоже.
– Таверна стояла лет тридцать, а то и полвека, – улыбается Дара. – Сергей… ты же видишь, какой трусишка этот воррох. Должно быть, он копил отвагу крупица к крупице, до-олго.
Я как представил себе: пятьдесят лет сидеть в какой-нибудь норе и храбрости набираться… да по сравнению с ним любой заяц – рыцарь без страха и упрека!
– Убедила, – говорю. – Такой «герой» нам в попутчики са-авсем без надобности!
* * *То, что идея насчет фургона была совершенно гениальна, я решил примерно к полудню четвертого дня путешествия.
До полудня она мне просто хорошей казалась. А вот как прикинул время… да вспомнил, какие дивные ощущения в этот же час четыре дня назад испытывал – сразу захотелось нашему фургончику троекратное «ура» проорать.
Верхом было быстрее, спору нет. Но, как я текущую боевую задачу понимаю, скрытность перемещения нам важнее скорости этого самого перемещения. И двое верховых, один из которых в седле держится малость получше собаки на заборе, а второй при более-менее детальном рассмотрении вовсе не на парня похож, – такие запросто могут не только интерес вызвать, а и целую сенсацию. Нездоровую. Впрочем, нам сейчас любые сенсации без надобности – хоть здоровые, хоть с приставкой «не».
А с другой стороны: верхом, конечно, получается иногда гнать в стиле товарища шевалье Д'Артаньяна. При условии, что лошадь и задница седока в одной кузнице откованы. Ну а фургоном рулить, в смысле править, можно и поочередно.
Вот и сейчас – я на передке, а ее высочество позади в плащ завернулась и спит себе, тихо и сладко.
И выглядит во сне, что характерно, совсем девчонкой.
Забавно. Мы с ней за эти дни разговаривали вроде бы и не так уж мало – но ни о чем. По крайней мере, толком я о ней как раньше ничего не знал, так и сейчас. А ведь казалось бы – разведчик, то есть боец, к добыванию информации специально приспособленный.
Только что-то эта самая специальная приспособленность о принцессу раз за разом осечку дает.
Огорчаться или, еще чего хуже, злиться из-за этого я, впрочем, ничуть не собирался. Раз девушка на откровенный разговор идти не желает – значит, пока так тому и быть. Подождем. Мы не гордые… мы – терпеливые.
Тем более, что мысль одна на этот счет – отчего Дарсолана так старательно делового разговора избегает – у меня была.
Может, и глупая – но, глядя на принцессу, я решил, что Дара просто-напросто хочет хоть на миг обо всем забыть! «Обо всем» – в смысле королевских обязанностей, ну и пророчествах, великой миссии, последней надежде и так далее. Забыть – и стать той, кого принцесса уже черт-знает сколько держала взаперти где-то в глубине себя и лишь изредка одним глазком наружу выглянуть позволяла.
Стать просто Дарой. Просто девчонкой неполных восемнадцати лет от роду, которой не надо с утра до ночи о судьбах королевства размышлять. А надо – улыбаться рассвету и закату, пению птиц в лесу, запаху трав… смеяться беззаботно… спрыгнуть с фургона лишь затем, чтобы нарвать целую охапку лесных цветов… а заодно перемазаться в землянике.
Она ведь за эти четыре дня фразу: «мне с тобой хорошо» сказала раз двадцать. Но так и не объяснила – почему.
Принцесса.
Я даже начал потихоньку подозревать, что причин, – по которым она именно меня в сопровождающие выбрала, – имелось в наличии больше, чем одна. И среди прочего, не последней струной – то, что для меня «принцесса» это не чего-то сияющее в недосягаемых высотах. Эмпиреях заоблачных… как старший лейтенант Светлов говорит. Для меня она была Дарой… и с каждым днем – все больше.
Потому я и не торопил ее. В конце концов… отпуска нет на войне, это еще товарищ Киплинг верно заметил, но Дара свой отпуск заслужила, думаю, больше многих иных.
А еще – мне ведь с ней тоже хорошо было.
Это ведь на самом деле здорово – ехать вдвоем с хорошей девушкой. И хоть я и не герой ее романа – а оно мне и сто лет не нужно, благо своя героиня имеется, – а все равно… просто приятно. Романтично, вот. А мне за последние три года как-то маловато романтики выпадало. Все больше бомбы-снаряды-мины-пули на буйну голову сыпались.
До войны я влюбиться не успел. Так уж сложилось… хоть и заглядывался на девчонок не меньше прочих, но вот ту, единственную и неповторимую, так и не высмотрел.
Вернее, был один вариант – но там без меня было все прочно, надежно, глубоко и беззаветно… осенью они свадьбу играть хотели.
Ну и плюс к тому – я в университет поступать готовился. Соответственно, время тратил на учебники, а не на танцплощадки. Эх, кабы наперед знать, что зря. Что я трижды позабуду так старательно заученные формулы, теоремы и доказательства… черт, я ведь даже разговаривать, да что там разговаривать – думать по-иному начал!
Потом, уже на фронте, я долго завидовал тем, у кого фотокарточка любимой была. Особенно – кому в подарках из тыла попадалась. Глупость вроде бы – но так порой хотелось, чтоб и на тебя чьи-то бумажные глаза с любовью смотрели. И чтобы кому-то можно было написать… нет, даже не написать, а просто вложить газетную вырезку со стихом… жди меня и я вернусь, только очень жди.
А потом я попал сюда, в этот мир, и встретил рыжую. Кару. Карален Лико.
И она стала для меня всем.
Правда, история любви нашей была от романтики далековата. Куда больше на хронику боев похожа. И дарил я ей не букеты, а пистолеты… вернее, один пистолет, «П-38».
Сейчас же, с Дарой… это совсем по-другому шло.
Словно какой-то здешний волшебник взмахнул своей палочкой и р-раз – срезал мне три последних года. И на месте старшего сержанта дивизионной разведроты Сергея Малахова очутился десятиклассник Сережка. Который «вальтеры» девчонкам дарить не умел, да и сам из них стрелять толком не умел – в тире нашем одни винтовки были.
Десятиклассник Сережка Малахов, который видел взрывы только в кино и не слышал, как воют бомбы. Который еще никого в своей короткой жизни не убил.
Сережка, который в пятницу, двадцатого, жестоко подрался с Васькой Гатошиным из второго подъезда. Мы с ним после долго ползали на четвереньках, просеивая песок в поисках пуговиц от рубашек – у меня был заплывший глаз и кровавое пятно под носом, а правое ухо Васьки было раза в два больше левого. Смешно – я совершенно не помню, из-за чего мы дрались тогда.
Зато я отлично помню другое…
Васька погиб через полтора месяца, под Казаровкой. Мы с ним попали в один взвод… он был ранен осколком мины и умер прежде, чем я смог докричаться до санитаров.
А Петька Рыков, сидевший через парту от меня, погиб в ночном бою, когда мы прорывались из окружения – его срезало пулеметной очередью.
Эх, если бы и впрямь нашелся какой-нибудь маг, который мог бы взять и зачеркнуть, отменить к лешему эти последние три года!
Как же… черта с два!
Сережка…
На самом деле на войне не взрослеют. Винтовка и две гранаты могут превратить мальчишку в солдата, но не в мужчину. Вкус пороха и крови не заменит первого поцелуя любимой.
Война лишь меняет людей. Нет, не так – не меняет. Корежит.
А сейчас вышло, что старший сержант Малахов просто-напросто не знал, что можно и нужно делать с принцессой, которая хочет ненадолго позабыть о том, что она – принцесса. Вот Сережка – тот хотя бы догадывался.
Р-романтик.
Позавчера вон даже лиарион купил. Это здешний инструмент… музыкальный струнный… что-то среднее между нашими гитарой и балалайкой, ближе, пожалуй что, к гитаре. То есть замотивировал я эту покупку сугубо делово – раз мы за циркачей себя выдаем, то и должны уметь изобразить чего-нибудь… соответствующее. С джигитовкой у меня проблемы, в метании ножа меня половина здешних парней наверняка обставит, а умение стрелять демонстрировать – во-первых, патронов жалко, а во-вторых, подозрительное это умение для бродячего циркача. Вот и выходит в сухом остатке только три аккорда, два перебора.
