Бастард Ивана Грозного 1 - Михаил Васильевич Шелест
— А ты вдарь меня! — Крикнул Санька. — Только гляди, не жалуйся потом.
— Ах ты тля![18] — Воскликнул казак и снова поднял плеть.
Санька признал ту же одежду, что видел по весне. Он скакнул под низкорослую лошадь, резанул подпругу, дернул казака за ногу с той стороны. Казак с замахом скользнул вместе с седлом с лошади и грузно ударился об лёд.
— Пезевенк оглу[19], — простонал казак.
Санька вовремя увидел второго казака, замахивающегося на него ногайкой и, вскочив на ничего не понимающую лошадку, ударил её пятками в бока. Лошадка прянула в сторону и понеслась прямиком к палаткам. Санька попытался выправить её движение, но лошадка повода не слушалась. Догнали его быстро, и Ракшай почувствовал спиной обжигающую боль.
Оглянувшись, Ракшай увидел снова оттягивающего назад руку всадника. Рука его пошла вперёд, потом снова назад и левое плечо онемело. И Санька прыгнул. Он оттолкнулся от крупа лошадки всеми четырьмя конечностями и опустился на казака тоже четырьмя конечностями.
Казака вышибло из седла и они с Санькой покатились кубарем по заснеженному возле берега льду. Санька вцепился в казака со стороны спины обхватив его и руками, и ногами. Он готов был уже открутить ему голову, но остановил себя. Тело казака уже обмякло оглушённое и полузадушенное.
Санька снова отпрыгнул в сторону и схватился за нож.
— Тихо… Тихо, малец. Спокойнее, — услышал он чей-то голос. — Оставь его.
К месту побоища спешили казаки, а впереди них шёл среднего возраста, одетый в дорогую шубу боярин. Его лицо сразу понравилось Саньке. Борода и усы не излишествовали на широкоскулом лице. Прямые брови ещё не терялись в морщинах. На рубахе, видневшейся под шубой, висел большой оловянный крест с распятием.
Санька вскочил на ноги.
— Ловок ты скакать, — усмехнулся боярин. — Что не поделили?
— А что он хлещется? Кто он мне, батька?
Санька оглянулся на шум и увидел спешащих к ним местных мужиков. С дрекольем, луками и самопалами.
— Что за свара у вас? — Удивился боярин.
— Вон того спроси, — буркнул Санька показывая, на спешащего «безлошадного» казака. — А мне тебе ответ давать не с руки.
Санька повернулся и пошёл к подбегавшему к ним отцу и дядьям.
— Что случилось? — Спросил его Мокша.
— Да эти вот, — Ракшай махнул в сторону казаков, — решили нагайками по нам помахать. Ну я и не сдержался…
— Не убил никого? — Озабоченно спросил Мокша.
Санька отрицательно покачал головой.
— Придушил малька…
Боярин услышав разговор рассмеялся.
— Отец ты его? — Спросил он Мокшу. — Пошли ко мне в шатёр. Поговорим.
— Я с братами, — показал Мокша на обоих братьев, вооружённых один приличным колом, другой незаряженным самопалом, который Кавал держал, как дубину.
Боярин усмехнулся.
— Все и пошли.
Потом глянул сурово на провинившихся казаков и сказал:
— Хорунжий, этих под стражу и тоже ко мне.
— Слушаюсь!
До боярского шатра шли молча. Чуть поодаль шли другие горожане, не приглашённые в шатёр. Боярин несколько раз оглядывался и усмехался. Однако возле шатров их встретили стрельцы с самопалами и «свита» отстала.
В шатре было тепло и уютно.
— Меня можете величать Алексей Фёдорович. Я водил полки к Тавриде, да не очень удачно. Крепость у них на перешейке суровая. Но по морю пошлись да напали на побережье. Людишек наших освободили из плена. Пять тысяч, где-то. Сюда придут скоро. Подготовили корм?
— Подготовили, — настороженно ответил Кавал.
— То добро!
Боярин провёл дознание в лучших милицейских традициях. Чётко, внятно, по существу. Тут же принял решение:
— Выпороть! И сбитня нам!
Сбитень занесли и раздали каждому по медному ковшу. Даже Ракшаю. Шатёр наполнил аромат пряностей.
В ковши набирали понемногу, выпивали и клали ковши на разнос, на котором стоял самовар, и говорили.
Боярин расспрашивал, как прошёл год, не тревожили ли литовцы, сколько пришло из Московии беженцев?
Про беженцев братья промолчали, про всё остальное подробно рассказали.
Санька блаженствовал, цедя сквозь зубы пряный напиток. Он соскучился по корице. В той жизни когда-то он любил экспериментировать с горячими слабоалкогольными напитками. Варил грог, глинтвейн.
— Справные у тебя сапоги, как я погляжу. Даже лучше моих, — наконец-то боярин обратился к Ракшаю.
— Знамо лучше. У меня по ноге подобраны, а у тебя нет.
— Как так? — Удивился боярин.
Санька рассказал про правую и левую ноги и что они разные, про деревянные колодки, на которые натягивают кожу, про подошвы с бронзовыми супинаторами.
— Что ты говоришь? Бронзовые подошвы?
У Саньки после лесной жизни стало проявляться плоскостопие и он соорудил себе обувь с значительно выгнутыми бронзовыми пружинками.
Боярин имел не большую ногу. Он сидел без обуви в шерстяных носках, которые сушил у полуоткрытого чугунного очага. Санька скатал сапоги, снял и протянул боярину.
— Надень.
Боярин стушевался.
— Надень-надень… Почувствуй разницу. В моих нога не так устаёт.
Боярин посмотрел на такие же сапоги Мокши и увидев, что над ним никто не насмехается, чуть дёрнул головой и натянул левый сапог. К его удивлению, нога скользнула в сапог легко и он почувствовал, как его ступню приятно облегает кожа. В его сапогах нога болталась как язык в колоколе.
Он хмыкнул и натянул правый сапог.
Вытянув ноги перед собой боярин натянул голенища и встал.
— Ты смотри, ка! — Удивился он. — Какие ладные! Тут и портянки нужны особые!
Притопнув несколько раз, он спросил:
— Продашь?
Санька усмехнулся.
— Продам. Две цены твоих сапог.
Боярин глянул на Саньку с удивлением.
— Годиться. Мастак ты торговать. А у бати не спросишь разрешения?
Ракшай пожал плечами.
— А чего его спрашивать? Сапоги мной шитые. Он такие шить не умеет.
Мокша весело развел руки.
— Прикажите, вашвысокородь, за моими чунями послать.
Адашев вскинул свои красивые брови, удивляясь непонятному к нему обращению, и вызвал дежурного офицера.
— Вот, хорунжий! Пошлите кого-нибудь к…
— Кавалю Мокшанину! — Подсказал Кавал.
— Да… К Кавалю Мокшанину… Скажи, что Ракшай просит себе его чуни.
— Слушаюсь! — Произнёс дежурный офицер, но уходить сразу не стал.
— Что ещё? — Спросил Адашев.
— Там казаки пана Вишневецкого, что в поиск за кузнецом ходили по весне слова молвить просят.
— Так срочно?! Горит что-ли?
— Говорят срочно!
Боярин пожал плечами и призывно махнул рукой, а у Саньки сердце захолонуло.
Хорунжий вышел и зашёл знакомый Мокше и Ракшаю казачий атаман. Тот ни на кого, кроме Адашева не смотрел. Чуть склонив в поклоне голову, он сказал:
— Будь здрав воевода. Дозволь слово молвить?
— Молви, да поскорее, — недовольно сказал боярин.
— Ежели помнишь, посылал ты нас по весне, когда мы у Перекопской Тверди застряли, за кузнецом на выселки здесь на Саранте.
— Это побили когда вас? — Усмехнулся Адашев.
— Да, — понурился атаман. —
