Ц 6 (СИ) - Большаков Валерий Петрович

— По путевке, что ли?

— Не-ет! — звонко пропела родительница, кружа меня. — Нет, нет, не-ет… Папу направляют в Прагу! — выпалила она ликующе. — Тамошний завод «Тесла» вливается в какое-то наше… это… производственное объединение! Ой, не помню названия… Что-то с микроэлектроникой. И папа там будет работать! До самого лета! И мы с ним — я и Настя!

— А-а… — стало доходить до меня. — А я-то думаю, чего они весь вечер шушукались! А они вон чего…

— Ну, да! — радостно и молодо засмеялась мама. — Это ж такая морока — паспорта, ОВИР, собеседования… А сегодня утром звонок — документы готовы! — прервав очередное па, она виновато глянула на меня. — Только на нас троих, Мишенька… Сказали: ты пока невыездной…

— Подумаешь! — смешливо фыркнул я, притиснув партнершу. — Нужны мне ваши чехи!

Мамуля ласково чмокнула меня в уголок рта, и запела:

— Пакуемся, пакуемся! Где мой большущий чемода-ан?

— Возьми лучше сумку на колесиках!

— Точно!

Щелкнула незапертая дверь, впуская вихрь по имени Настя.

— Привет, привет! — завопила она, кидаясь мне на шею. — Мы уезжаем! И-и-и…

Я завертел ее, и сестренка поджала ноги, пища от радости.

— А папа где? — крикнула мама из спальни.

— Идет!

Отец вошел, не выпуская из глаз легкую ошалелость.

— Лидочка, подписали всё… — растерянно сообщил он выбежавшей маме. — Билеты вот… Вылет через четыре часа…

— Ой-ёё, ёжечки ёё! — взволновалась «Лидочка». — А мы успеем?

— Успеете! — выдал я бодрую гарантию. — Времени — вагон и маленькая тележка. Собирайтесь! Кушайте! А я пока машинку выведу…

Спускаясь по лестнице, благословлял Андропова. Оперативненько они мою семеечку сплавили! Родня — всегда слабое звено. Сам я как-нибудь выкручусь, а если похитят маму или Настю? Дескать, меняем на послезнание, дорогой наш объект «Ностромо»! А будешь капризничать и упираться, отправим по почте ушко сестрички. Тебе какое прислать, левое или правое?

«Еще бы Марика прикрыть… Ну, а ты на что?»

Вздохнув, я покинул подъезд, не шаря глазами вокруг, по новой привычке. Телохранов-прикрепленных мне все равно не засечь, лучше уж изображать олимпийское спокойствие, вперемешку с библейским умиротворением…

К гаражам натоптали тропинку — она огибала дом, минуя ельничек, убереженный бравыми строителями. Открыв бокс затейливым ключом, я завел Маринкин «комби».

Папе пришлось соврать — сказал, что своего «Ижика» отдал в ремонт. Как говорят французы, «лучше маленькая ложь, чем большая драма»…

Прогревая движок, я нахохлился на холодном сиденье. Внезапный отъезд родных взбаламутил душевные осадки, и как будто выдал отрезвляющего пенделя — ничего не кончилось, дружок! Ведь слежка мне не приснилась, кому-то я занадобился!

«В общем, чем скорее ты уверуешь, что налаженное бытие не видимость, а суть, — зудели мысли, — тем вероятней печальный исход. Ты просто исчезнешь, как только выпотрошат твой сверхинформированный мозг — до последней лексемы и цифры. Так что, бди!»

— Бдю, — буркнул я, и вывел машину из бокса.

От Зеленограда до Шереметьево легко добраться за полчаса, но я не спешил. Тише едешь — дальше будешь. Времени полно, а тяжких дум в голове еще больше.

С какого-то дня или месяца я стал беспомощно барахтаться, пробуя разобраться в том, что складывалось в стране. Великие перемены несли Союз, как вешние воды — детский кораблик, сложенный из тетрадного листка.

Процессы шли самые, что ни на есть, продуктивные и конструктивные. С усилием раскручивался изрядно заржавевший механизм народного хозяйства. Каждый день, как когда-то в тридцатых, запускался новый завод, выбрасывая дефицит на полки магазинов. Армия неуклонно сокращалась, а офицерские жены молитвенно складывали ладони, бродя по собственным квартирам, и охали — неужто закончились вечные кочевья? Даже в иссохшей, омертвелой почве КПСС проклевывались первые ростки разномыслия!

Радовался ли я этим тектоническим подвижкам? Еще как! Но и сознавал прекрасно, что в заскорузлых умах номенклатурщиков зреют поганые мысли. О тихом саботаже. О вредительстве. О провокациях.

И еще эти сны… С нового года меня посещали странные сновидения, слишком четкие и логичные для обычных грёз подсознания. Да они еще и повторялись — дважды, а бывало, и трижды. Мой химеричный мозг словно пытался достучаться, донести некое сверхзнание о текучем, стремительно менявшемся будущем.

Вот и сегодня мне снились орущие толпы людей с факелами, бэтээры с солдатами на броне, злобно распущенные рты, изрыгавшие гнусную брань, стрельба и кровавая давильня…

Если честно, пугали и угнетали не сами сюжеты снов, а то, что они могли быть вещими.

«Вот только этого мне еще и не хватало! — мрачно подумал я, прислушиваясь к возне на заднем сиденье, где хихикали и перешептывались мама с Настей. — Видеть будущее? На фиг, на фиг…»

— Пап, — спросил я, лишь бы отвлечься, — а жить вы где будете? В Праге?

Отец, задумчиво созерцавший проплывавшие пейзажи, встрепенулся.

— Нет, наших спецов расселят в Миловице, там стоят части ЦГВ… э-э… Центральной Группы Войск. Танкисты и летчики. Мне даже фотки показывали — приличный, такой, городишко — многоэтажки, Дом офицеров… Оттуда километров сорок до Праги, где у «Теслы» главная контора. Район такой… То ли Глаубетин, то ли Хлаубетин. Вот там. Придется помотаться, конечно…

— Так я не в Праге буду учиться? — разочарованно протянула Настя.

— Доча, сам не знаю пока! — обернулся к ней папа, прикладывая пятерню к сердцу. — Или в Миловице, или в Праге, в школе при посольстве. Разберемся на месте!

— Ты только правильно разберись! — озаботилась доча. — Ладно?

— Ладно, ладно! — светло и весело рассмеялся отец.

Я понимал его. Человек впервые в жизни выезжает в загранкомандировку, да еще в длительную! Конечно, «курица — не птица, ЧССР — не заграница», но все-таки…

— Так там завод будут строить или как? — поинтересовался я, собирая инфу.

— Или как! — жизнерадостно хохотнул папа. — Корпуса уже стоят, сейчас дело за начинкой. Будем нашу электронику собирать — и в Европу! Кстати, твои «Коминтерны» тоже в серию пойдут. Знаешь, какое у них экспортное название? «Совинтель»! Как у всего нашего ПО. Нет, это не программное обеспечение, а…

— …Производственное объединение, — кивнул я. — Кстати, нам выходить.

Заболтавшись, мы и не приметили, как оказались в Шереметьево. Разгрузив бедный «Иж-комби», я взял вес двух пухлых чемоданов, и тотчас же с прозрачных стен аэропорта поплыл деловитый, хотя и приятный голос дикторши, опадая с металлическим призвуком:

— Уважаемые пассажиры! Начинается регистрация на рейс Москва — Прага…

Будучи многажды оцелован, я стоял у стеклянной стены, оправленной в сталь, и смотрел на бетонное поле. По белому борту «Ил-62» чертилась красная линия, подводя горделивое «Československé aerolinie».

Губы сызнова наметили улыбку, и я опять стер ее — негоже радоваться в момент прощания. Громадье планов тасовалось в моей голове, и даже какая-то растерянность набухала — куда ж мне столько свободы? Оставили одного «на хозяйство»!

«Ох, и похозяйничаю…» — уголки рта дрогнули и полезли вверх.

От надсадного рокочущего свиста турбин заныли стекла, и лайнер тронулся, словно нехотя. Видели меня родные или нет, но я все равно замахал рукой, отсылая крайний привет.

«Ильюшин» медленно вырулил, разогнался и легко, как бы невзначай, оторвался от земли, по-птичьи поджимая шасси. Устремился вверх, набирая высоту, пока не канул в облака.

Я остался один.

«С Ритой!..» — улыбка победно шелохнула холмики щек.

Вторник, 25 января. Раннее утро

Москва, Ломоносовский проспект

Спал я плохо, а электричка от Крюкова до Ленинградского телепалась минут сорок. Поневоле задремлешь. Пригрелся — и уплыл в осовелый нереал.

Ночью мне снова снились баррикады и автоматный огонь, выкашивавший озверелую толпу. Майданный дух ощущался столь явно, что в носу свербело от вони жженой резины. Поначалу тлела надежда, что видения пошли на ум из воспоминаний о будущем, но я четко различал во сне не киевскую площадь Калинина, а Останкинскую телебашню… Главное здание МГУ… Ленинградский вокзал…