Виорель Ломов - Архив
С утра состоялась экскурсия по городу.
– Обратите внимание на это здание! – говорил экскурсовод, сухощавый и бодрый мужчина лет семидесяти. Глаза его озорно бегали по лицам туристов. Видно было, что он в душе посмеивается над ними. – Это бывшая Тынская школа. Вот под той аркой проход к Тынскому храму, а там дальше Тынская улочка. Нет-нет, в Праге много других названий. Перед вами готическая аркада второй половины тринадцатого века. Фасад дома сохранился в первозданном виде. Видите, фронтон…
К обеду, на который туристам подали итальянский салат, свиной эскалоп с кнедликами и холодное пиво, Елена не чуяла под собой ног.
– После обеда мы спустимся к реке возле моста Святого Чеха, – объявил экскурсовод. – Устали? День сегодня и в самом деле жаркий. Пивка можете еще заказать.
– А вы жили в Союзе, Владислав Павлович? – спросила Елена экскурсовода. Они оказались с ним вдвоем за крайним к входу столиком.
– А что? – не совсем учтиво спросил тот.
– Вы очень хорошо говорите по-русски. «Пивка» – так только у нас говорят.
– Благодарю вас. Вообще-то я русский, – ответил экскурсовод. – Живу с… очень давних лет. А пиво здесь как только не называют. У него ласковых имен больше, чем у любимой девушки. Представьте, сколько ласковых имен вам может дать один мужчина? А сколько ласковых имен могут дать пиву миллионы мужчин? Извините, вас как зовут?
– Елена.
– Настоящее пиво, Алена, надо пить в пивных, где его поднимают прямо из пивоварни.
– А мы сходим туда?
– Могу сводить, если не возражаете. После экскурсии.
– Не возражаю, – обрадовалась Елена.
– Поведу в пивную «У Флеку». Это целый комплекс: пивоваренный завод, ему больше пятисот лет. Только, чур, одна, без подруг и друзей.
Вечером Елена сидела с Владиславом Павловичем в ресторане «У Флеку».
– Какой потолок! – восхищалась Елена. – А стены! Прямо средневековье!
– А пиво? – смеялся Владислав Павлович. – Такого пива больше нигде нет.
– У многих чешек вены расширены на ногах. От пива?
– Не знаю, Алена. Я уж давно не смотрю на женские ножки, это вредно сказывается на здоровье пожилого мужчины, гораздо вреднее пива, – засмеялся Владислав Павлович.
– А как относятся тут к русским, после шестьдесят восьмого? – спросила Елена.
– Как всегда. Хоккей смотрите? Вот так и относятся. Вы здесь впервые?
– Я вообще за границей в первый раз.
– Алена, у вас изумительный голос. Вам кто-нибудь говорил об этом?
– Свекор говорит, что ему он напоминает одну грузинку.
– Что правда, то правда, он у вас особенный, – Елене показалось, что Владислав Павлович даже посмотрел на нее как-то по-особому. – Замужем?
– Да.
– Москвичка?
– Нет, из Нежинска.
– А как ваша фамилия?
– Гусева.
– Это скорее всего по отцу. Не меняли?
– От вас ничего не скроешь. Не меняла. А муж у меня Суворов.
Владислав Павлович отхлебнул большой глоток пива.
– Замечательное пиво, Алена. Сколько пью, не напьюсь.
Выйдя из пивной, Владислав Павлович вдруг покачнулся и опустился на скамейку.
– Присядем, Алена. Что-то я слаб сегодня. Старость не радость.
– Всем бы такую старость, Владислав Павлович. Вон вы какой бодрый. Весь день на ногах да еще пивком балуетесь по два раза в день.
– Это так, – согласно кивнул Владислав Павлович. – Мне ведь уже семьдесят пять.
– Да вы что? Я думала, лет на десять меньше.
– Лукавите? Я больше полувека живу здесь.
Для Елены это была целая вечность, во всяком случае, две ее жизни.
– Как долго! – вырвалось у нее. – Ваша семья здесь?
– Нет, я тут один. А ваш муж…сибиряк?
– Да, сибиряк. Родился в Нежинске. Как и я.
– Родители, наверное, охотники, из тундры? – Владислав Павлович сделал узкие глаза.
– Нет, – засмеялась Елена, – они из Ленинграда. Свекор вообще, как мне кажется, хотя это страшная тайна, из очень старинного рода. Это мы простые! – опять засмеялась она.
– Да! Да, да, да, – Владислав Павлович поднялся, подал руку Елене и проводил до общежития, где размещались советские туристы. Поцеловал ей руку и распрощался, оставив свой домашний телефон. – Какой у вас смех, Алена, жемчужный.
Две недели пролетели как один день. Накануне отъезда городскую экскурсию, к радости Елены, проводил Владислав Павлович. Она всё время вертелась возле него и пробовала разговаривать с ним по-чешски. Она выучила за это время не меньше двух сотен слов. Владислав Павлович посмеивался и то и дело поправлял грамматику.
– А произношение, Алена, у вас, как у истинной пражанки. Вы не прочь повторить наш поход? – неожиданно спросил он в конце экскурсии.
Вечер они провели в пивной «У Флеку». Говорили обо всем на свете. Очень много о жизни в Союзе. Эта тема сильно взволновала Владислава Павловича. Прощаясь, он подарил Елене визитницу, в которую вложил свою визитку.
– Будете в Праге, звоните, заходите. Если кто из родных приедет, тоже милости просим.
Елена растроганно чмокнула его в щеку.
XVIII
В поезде Софья первые сутки больше молчала, а на вторые стала рассказывать Георгию о Лавре и Залесском. Она почему-то избегала называть Залесского по имени, Сергеем.
– Если правда, что любовь слепа, значит она вершит над влюбленными и правосудие, – два раза загадочно произнесла она.
Вагон был переполнен, и они вынуждены были разговаривать в коридоре, где их постоянно толкали или пытались подслушать.
– Сколько любопытных развелось. Я вам, сударь, говорю! Что вы вьетесь возле нас?
Георгий с болью отметил, что Софья была крайне подавлена и в то же время очень раздражительна. «Это уже необратимо», – поистине со стариковской рассудочностью подумал он.
Вьюн бормотал что-то и ускользал, а через полчаса вновь взирал сбоку на унылые картины осенней природы, проползающие за окном однообразно и неумолимо. Ухо его, как локатор, жило самостоятельной жизнью. Пришлось подвинуться на пару окошек в сторону. Но тут вырастала другая косматая фигура и, обдавая винными парами, пыталась шутить на политический момент…
– …О господи, да не дышите вы на меня!
Георгий неожиданно для себя цепко взял шутника за локоть и отвел в сторону:
– Вам ясно, не дышите!
Тот с испугом посмотрел на молодого человека, не сумев освободить руку из мертвой хватки.
Как он похож на Лавра. Разве что тоньше и выше. И глаза также горят, когда он еле сдерживает себя. Бедный мой мальчик! У Софьи сжалось сердце, но она пересилила свое горе.
– Лавр с Залесским служили месяца три в одном полку. Кажется, в пятнадцатом году. Здесь в Закавказье, когда разбили турок. Зима была…
Всю оставшуюся дорогу она вспоминала о них, а Георгий чувствовал, что с его душой творится что-то неладное. В нее как бы по каплям входил покой, но и по каплям в нем нарастали тревога и отчаяние от необратимости случившегося. Ему казалось, чем больше он узнает о Лавре и Залесском, тем больше разочаруется в человеческой природе и тем больше будет хандрить и переживать за то, чего уже не вернуть.
– Хотя Лавр с Залесским служили в одном полку, в общем деле бывали редко, так как Суворов был командиром особой роты, а Залесский командовал одним из батальонов. В минуты отдыха они иногда виделись друг с другом, пили водку, резались в карты или развлекались на другой доступный в тех условиях манер. Представляю, как. В одном из этих развлечений они и столкнулись впервые. До этого Господь хранил их от стычек. В детстве они вообще были друзьями. Во всяком случае, не раз вспоминали года отрочества и ранней юности. Да ты и сам знаешь. Как я поняла, к ним наведывались девицы определенного стиля поведения, и это, естественно, накладывало отпечаток на стиль поведения и самих господ офицеров. И всё было бы хорошо, не случись среди них одной цыганки Вари. Они оба как с ума сошли, когда она в первый раз пожаловала к ним. Можешь представить. Залесский до сих пор, как напьется, требует цыган и непременно Варю. И вообще с тех пор они оба признают только брюнеток…
Оттого, что в рассказе Софьи Лавр и Залесский продолжали жить, Георгию стало не по себе, а Софья вспомнила Залесского в ложе, полную блондинку в красном платье.
– Впрочем, может, я и не права. Лавр более сдержанный человек, – Софья едва не сказала «был», но сдержала себя, – хотя его горячности на десятерых хватит. Вот и в тот раз они стали играть на нее сперва в карты. Везло им попеременно. Они не хотели решить судьбу за одну игру или за три, а им надо было играть две, четыре, шесть партий, чтобы выиграть наверняка. И все эти туры кончались ничьей! Стали бросать кости, но поскольку условия сохранялись прежними, опять не было перевеса ни на чьей стороне. Это был роковой день. Он расколол их дружбу навеки, а я… я потом только усугубила этот раскол. Потом они нарисовали на двери мишень, и стреляли по ней из пистолетов, метали кинжал. Понятно, забава всем. Удивительно, они ни в чем не уступали друг другу. Стемнело, все зашли в дом. В доме было человек двадцать офицеров, сколько-то дам. Варя ждала исхода единоборства, и то и дело зажигала всех своими песнями и танцами. И тут на них напали турки. Нападавших было гораздо больше. Во всяком случае, утром насчитали больше тридцати трупов турок. Из оружия у наших были лишь пистолеты да сабли с кинжалами. Что тут началось! В одной из комнат, где сгрудились насмерть перепуганные женщины, остались только Лавр, Залесский и еще один подпоручик. Турки хотели взять добычу живьем. Из-за женщин они не стреляли, а нападали с ятаганами. Наши три героя проявили себя поистине былинными богатырями: не впустили турок в комнату, бились с ними насмерть на пороге и в коридоре. Они уже все получили ранения, выбились из сил, и вот когда, казалось, должно было свершиться самое ужасное, Варя запела цыганскую песню. От нее Лавр и Залесский буквально озверели (подпоручик истекал кровью, и над ним хлопотали две женщины)и с диким ревом кинулись на турок. Турки ретировались.
