Валерий Елманов - Битвы за корону. Прекрасная полячка
Увы, но никого из членов будущего Опекунского совета он не упомянул, а жаль. Надеялся я, что Романов или Мстиславский задействованы в заговоре. Зато отсутствие Власьева и князя Горчакова, председателя Освященного Земского собора всея Руси, порадовало. Не было среди бунтовщиков и князя Пожарского, про которого Шуйский сказал, что тот, может, и согласился бы прийти к нему в терем для откровенного разговора, но, узнав о Лыкове, наотрез отказался. Ну да, у него с этим боярином местнические счеты аж со времен Бориса Годунова, когда и они, и их матери катали доносы друг на друга. Первые — царю, вторые — царице. Получалось, ныне эти счеты спасли Дмитрию Михайловичу жизнь.
Порадовало и отсутствие князей Долгоруких — пора обзаводиться в Думе сторонниками, а кого и брать в них в первую очередь, как не своих родичей. Наверное, имелись и другие отказники из видной знати, но ими я не интересовался. Не оказалось среди заговорщиков и окольничего Татищева, хотя о нем я на всякий случай переспросил отдельно. Он — единственный, кто помимо Шуйских и Голицыных запомнился мне из курса истории как наиболее активный участник переворота.
— Да его и в Москве нет, — ответил Шуйский. — Может, Михаил Игнатьич и встал бы с нами заодин, не ведаю, но не сдержался и попенял государю за телятину, кою Дмитрий вкушал, а тот на него осерчал и услал в свои вотчины вежести набираться. Оно аккурат опосля твоего отъезда в Ливонию случилось.
Ну что ж, хорошо. Есть кого отправить в Персию договариваться с шахом Аббасом. Радовало и что среди стрелецких голов, как я и предполагал, тоже не оказалось ни одного заговорщика. Значит, они не должны колебаться, на чью сторону встать. Лишь бы не поверили в сказку об убийстве мною Годунова.
За то время, что я строчил, в проем неоднократно заглядывал Валуев, беспокоясь о судьбе боярина, но я специально выбрал для Шуйского местечко, откуда его сразу можно увидеть, поэтому боярский сын быстро успокаивался.
По окончании диктовки я некоторое время внимательно наблюдал, как Шуйский неловко водружает на свою плешивую головенку тафью, колпак и горлатную шапку. Проделывал он это неторопливо, обстоятельно, но руки его, как я подметил, дрожали. Однако едва тот дернулся к выходу, как я перехватил его за полу шубы.
— Куда? А грамотку насчет долга составить? Или забыл?
— Дак я ж тебе слово дал, — промямлил он.
— С тобой одним обещанием ограничиться — совсем дураком надо быть, — откровенно сказал я, и Шуйский вновь уселся на место, принявшись послушно писать под мою диктовку. Лишь раз он подивился, почему надо выплачивать деньги не мне, а Годунову.
— А тебе не все равно, кто их получит? — усмехнулся я.
Шел боярин к выходу, сопровождаемый мной, неспешно, но скорее не из желания соблюсти достоинство, а из-за того, что сил не осталось — вон как шаркает ногами. Да и взгляды, которые он исподлобья время от времени бросал в сторону моих ребят, выдавали его. Такие бывают у затравленного волчары, загнанного в угол. Опасался Шуйский, явно опасался, что, невзирая на наш с ним уговор и долговую расписку, подписанную в качестве свидетелей сделки и гвардейцами, и тремя священнослужителями — протопопом, дьяконом Филимоном и архимандритом, — я его не выпущу из храма.
Остановившись подле двери и настороженно глядя на гвардейцев, вновь взявших пищали на изготовку, он вновь уточнил у меня:
— Точно ли перед государем словцо за меня замолвишь? Не обманешь?
— Замолвлю, замолвлю, — пообещал я. — Но что он скажет — не ведаю. А теперь ступай, да помни: с голов моих людей, которых пленили, ни один волос… — И осекся, прислушиваясь.
Странный шум привлек мое внимание. Он прорывался сквозь людской гомон и крики, ритмичный и очень напоминающий… Так и есть, барабанная дробь, причем барабан бил не один, а чуть ли не десяток. И еще одно — сквозь какофонию звуков прорывалась пара-тройка достаточно дружных, работавших строго в такт друг другу, а не как попало.
На душе полегчало — дождался. Прибыли мои гвардейцы из Кологрива. Но спустя всего минуту я понял, что ошибся.
Глава 8
ТЕ ЖЕ И СТРЕЛЬЦЫ
Шуйский оглянулся на меня, словно ожидая прощального напутствия. Ну это мы запросто.
— Иди, иди, боярин, — ободрил я его и, не удержавшись от злорадной ухмылки, добавил: — Все равно далеко не уйдешь.
И точно. Едва Василий Иванович кое-как протиснулся в проем, как застыл на месте, остолбенело уставившись куда-то на улицу. Я с улыбкой глядел на него. Дробь, издаваемая двумя дружными барабанами, раздавалась громче и громче, окончательно заглушив остальные, — барабанщики явно приближались к крыльцу.
И тут на крыльце возникла фигура Федора Брянцева. Властно отодвинув боярина в сторону, он неспешно нырнул в проем, а за его спиной показались довольно улыбающиеся Кудряш и Шишок — спецназовцы из десятка Кострика.
Пожалуй, никому другому из командиров стрелецких полков я так сильно бы не обрадовался, как ему. Как-никак коллега, такой же вице-спикер Освященного собора. Да и полк его чуть ли не самый лучший. Когда я выбирал, кого именно взять в Прибалтику, то в первую очередь положил глаз именно на него. Позже, когда узнал об избрании Брянцева в Освященный собор, пришлось отказаться от этой мысли, подыскав замену. Но зато расстарался, чтоб Федора Ивановича избрали в товарищи председателя собора от служивого люда.
Симпатичный, с задорной улыбкой, самый молодой из всех стрелецких голов, всего-то тридцати пяти лет от роду, он всегда был готов поучиться новому. Так, например, он первым загорелся, услышав от меня, сколько бывает видов барабанной дроби, и я до отъезда в Прибалтику поручил солисту своего маленького оркестра Волобую помочь музыкантам Брянцева освоить те три, кои освоил сам Волобуй.
— Четвертый день в Москве, а к нам в слободу глаз не кажешь, — хитро улыбнулся Брянцев, шагая мне навстречу. — Вот и решил самолично проверить, не возгордился ли князь. — Обнял он меня от души. Я аж охнул: сила у мужика медвежья. — Мы б и ранее сунулись, без твоих людишек, — виновато принялся пояснять Федор Иванович. — Да тут к нам боярин Голицын подъехал и ум за разум заплел. Сказывал, будто его Дмитрий Иванович самолично прислал. Да столь складно пел, — сокрушенно покрутил он головой, — что нас оторопь взяла. Он ведь чего поведал. Мол, ляхи тебя вместях с королевной Марией Владимировной на великое воровство[13] подбили, пообещав венец царский, ежели ты нашего государя изничтожишь. А ведая, что ты с нами в дружбе, царь-батюшка опасается, вдруг князь и кой с кем из нас в сговор вошел. Потому государь и прислал повеление, дабы ни один стрелец вовнутрь города[14] не хаживал. Дескать, он сам с вором управится, сил довольно.
— И ты поверил? — попрекнул я.
— Да ни на единый часец. Я ж тебя, князь, еще на Освященном соборе хорошо запомнил. А вот иные… — Он смущенно кашлянул и потупился. — Не то чтоб не поверили, но усомнились. Сказывали, кто ведает, каким князь из Ливонии прибыл опосля таких побед? Можа, и впрямь возгордился не по чину. А как проверишь? Вовнутрь пройдешь, стало быть, повеление Дмитриево нарушил. Боязно. Вот и стояли там у ворот да гадали, как быть. Даже когда твой монашек мне грамотку в руки сунул, в сумнениях пребывали. Ну а когда вслед за ним твои ратники подскочили, — он кивнул в сторону Кудряша и Шишка, радостно обнимавшихся с остальными гвардейцами, — тут уж мешкать не стали. Все учинили, как ты в грамотке прописал, чтоб в кажные ворота по полку. И далее в точности по твоему слову творили: шли к собору, яко улицу метельщики метут: подчистую всех гребли да на Соборную площадь сгоняли. Ну и у ворот стражу выставили. Как ты и повелел, по сотне оставили. Ежели кто и затаился где-нибудь в Чудовом монастыре али еще в каком месте, из Кремля ему ныне ходу нет. Да, а где сам государь-то? — спохватился он. — Али его тут вовсе нет?
— Есть, как не быть, — вздохнул я. — Сейчас его тело вынесут.
Федор нахмурился.
— Как… тело?! — недоуменно уставился он на меня.
— Подранили его. Да так тяжко, что он и часа не протянул, — пояснил я.
— Как… не протянул?! А ты, князь, куды глядел?! — выдохнул Брянцев.
Я развел руками. Некоторое время Федор молчал, наконец плачущим голосом воскликнул:
— Да как же это?! — Он скрипнул зубами и шарахнул шапкой об пол. — Эхма, промешкали! А ведь сказывал я Жеребцову, да и прочим, поспешать. Вот те и погодили!
— Себя не виновать, — буркнул я. — Ему прямо на улице кто-то в грудь угодил, когда мы в храм бежали. Все равно бы вы не поспели.
— И чего теперь делать?! — растерянно спросил он меня.
Я оглянулся на своих гвардейцев, затем на вышедшего из алтаря архимандрита и, повернувшись к Брянцеву, твердо произнес:
— Слово он свое перед смертью поведал. Сказал, что пока должен править Опекунский совет.
