Валерий Елманов - Битвы за корону. Прекрасная полячка

— Семь, — мрачно поправил меня боярин. — Один-то не в счет — я его тебе выдал, хошь и с ранами. А двое в Чудовом монастыре остались валяться. Стало быть, ежели вместе со схваченными, семь.

Я кивнул, принимая поправку и внутренне возликовав. Выходит, двое уцелели и не попались. Не факт, что они прорвались к воротам, добрались до стрельцов, но надежда остается. Отлично! Тогда вдвойне есть смысл потянуть время.

— Пускай семь. Но это с остальных бояр. А с тебя, Василий Иванович, причитается побольше.

— За что ж мне такие леготы? — криво ухмыльнулся он, пытаясь хорохориться.

— За Кострому должок остался, — напомнил я. — Да и подворье ты мое спалил, а там много добра погибло. Потому тебя особо предупреждаю. В Константино-Еленинской башне такие умельцы, что поискать, а если попросить их как следует, то и вовсе расстараются, с душой к своему черному делу подойдут, и ты у меня, Василий Иванович, о смерти сам молить станешь, но она к тебе ох как не скоро придет. Словом, призадумайся. К человеколюбию твоему не взываю — глупо, но ради своей собственной шкуры, которую эти умельцы ломтями с тебя, живого, настругают, ты моих гвардейцев побереги, пока до меня не доберешься. Тогда и я тебя быстро казню, терзать не стану. Ответ же тебе прежний — не только государей, но и бояр на рядовичей не меняю.

— А вот ты тута про подворье свое сказывал, — решил он зайти с другой стороны. — Есть грех. Но я его и искупить могу. Чай, я не государь, и мошна у меня не пустая. Немалую деньгу дам. На три новых терема хватит.

— А ты не забыл, что твои вотчины и все прочее добро без того к государю перейдет?

— Не все, — не согласился Шуйский. — Далеко не все. Вотчины — да, их не скроешь, а серебрецо… Оно у меня в надежных местах, а я про них, поверь, как бы ни терзали, молчать стану. Хоть в ентом верх возьму. Да и перейдет взятое не к тебе — в казну. А прошу о малом — словцо свое перед государем замолвить в мою заступу. Неужто одно словцо десяти тыщ не стоит?

— Не слишком ли дешево ты себя оценил? — усмехнулся я.

— Ну тогда… — Он воровато оглянулся на гвардейцев и пальцем вывел на лавке букву «В», заключив ее в круг.[12]

Я усмехнулся, покачал головой и вывел на своей лавке букву «Е». Боярин с минуту угрюмо разглядывал ее и, решившись, обреченно махнул рукой.

— Без ножа режешь, князь, — пожаловался он, — но ныне твоя воля. Грамотку хоть сейчас отпишу, чтоб не сумлевался, а само серебрецо…

— Ты не понял, — перебил я, вновь вывел пальцем ту же букву и принялся обстукивать ее, изображая круг из точек.

Лицо Василия Ивановича надо было видеть. Из красного оно мгновенно стало белым, а глаза чуть не вылезли из орбит. Он растерянно уставился на меня:

— Где ж я тебе их возьму?

Я пожал плечами, давая понять, что этот вопрос занимает меня меньше всего.

— Да у меня отродясь и одного легиона не бывало. Их токмо государь у себя в казне мог отыскать, да и то не нынешний. Помилосердствуй, Федор Константиныч!

Я прикинул. Кажется, и впрямь не врет. Ладно, можно и помилосердствовать. После недолгого раздумья я нарисовал «Д», но едва принялся обстукивать ее, как Шуйский замотал головой, выпалив:

— И стока у меня нет. Не губи, князь.

Дальнейшие полчаса прошли у нас в отчаянной торговле. Подробности пересказывать не стану, но зрелище было весьма любопытное. В азарте Шуйский подчас забывал, где он и что стоит на кону. Несколько раз он даже соскакивал с лавки и, в точности как покупатель на ярмарке, порывался уйти от несговорчивого продавца. Лишь в самый последний момент, напоровшись на суровые взгляды насупленных гвардейцев, он приходил в себя, вспоминал, где находится, и вновь усаживался на место.

Наконец я сжалился и, видя, что боярин упорно стоит на своем, а значит, скорее всего, действительно не имеет в наличии четырехсот тысяч, поменял буковку на «Г». Обстукивать не стал — и без того понятно, о какой сумме речь, и напомнил про указ Дмитрия о судьях, к которым в качестве верховных государь причислил троих: меня, Басманова и царевича. Петр Федорович судить не сможет, стало быть, остаются двое. И тут разницы нет, кто именно из нас станет вершить его судьбу.

— Известно, Федор Борисович из твоих рук глядит, — подтвердил Шуйский, но артачиться не перестал, продолжая возмущаться непомерностью моих требований.

Очередной виток торговли длился минут десять. Пришлось подрезать на пятьдесят. Шуйский и здесь упирался как мог, умоляя скостить хотя бы полсотни, но я оставался непоколебим.

В конце концов Василий Иванович дал «добро». Изрядно помогло и появление Корелы. Правда, поначалу спустившийся сверху атаман чуть не уложил боярина на месте — очень уж его разъярила наша безмятежная беседа. Я едва успел перехватить занесенную над Шуйским руку с саблей.

— Пусти, князь! — упирался он что есть мочи. — Пусти! Дай мне его…

Крепка рука у Корелы, ох крепка. Вроде бы и ладошка маленькая, но жилист атаман, еле удалось сдержать. Хорошо, вовремя подоспел Дубец и помог.

— Нельзя, — пояснил я обезоруженному Кореле. — Он — посол. Мне и самому хочется, но нельзя. Я клятву дал, что он выйдет отсюда живым и невредимым. — И, отведя его в сторонку, тихонько шепнул: — Погоди немного, до всех доберемся.

— Когда? — буркнул он недоверчиво.

— Нынче же, — твердо ответил я. — Стемнеть не успеет, как мы их народу отдадим. А пока погоди.

Он зло скрипнул зубами, но согласно кивнул, предупредив:

— До вечера, князь. Помни, ты слово дал.

— Теперь ты понимаешь, чего стоит твоя жизнь? — осведомился я у Шуйского.

Тот, перепуганно глядя в спину уходящего наверх Корелы, молча кивнул и больше насчет денег не спорил.

Очень хорошо. Получалось, я выиграл кучу времени, а заодно вызнал, какими финансами располагает мой враг. Пригодится, нет ли, кто знает. Во всяком случае, информация подобного рода лишней не бывает.

— Разорил ты меня, князь, вконец разорил, — пожаловался боярин.

— Но не до конца, — возразил я, желая оттянуть их штурм еще на часок, и поманил к себе показавшегося из-за алтарной двери служку. Пошептавшись с ним, я отправил мальца к протопопу, а сам повернулся к опешившему боярину и, удовлетворенно наблюдая, как гаснет и сходит на нет улыбка на его лице, повторил: — Не до конца. С тебя еще кое-что причитается.

— Да мне и эту прорву собрать за великий труд! — возмутился он.

— Верю, потому и говорю: с серебром мы покончили. Тебе осталось продиктовать мне список всех, кто принял участие в заговоре против государя.

— А зачем? — озадаченно уставился на меня Шуйский. — Они и так подле храма стоят.

— Кроме тех, кто самый умный и понял, что пора разбегаться. Тебе-то самому, боярин, как, не обидно, что ты свою жизнь за двести пятьдесят тысяч купил, а самым смекалистым она задаром достанется? Они, поди, еще и посмеются над тобой, когда увидят, сколько ты мне серебра отвалил.

— Да нешто я всех упомню, — залебезил Василий Иванович. — Мне токмо ближний круг ведом, а кто каких ратных холопов привел, о том…

— И не надо, — бесцеремонно перебил я его. — Мне ближний круг и интересен. — И поторопил, не давая ему опомниться: — Давай-давай, вспоминай, пока я за бумагой с пером послал. Да гляди, ни одного не забудь. А чтоб память лучше работала, за каждого, кто там, за стенами храма, стоит, но тобой не помянут, я с тебя особую пеню взыщу, по тысяче рублей за голову. Ратные холопы не в счет, из купчишек да боярских детей ты тоже можешь кой-кого не припомнить, но стольников, окольничих и бояр чтоб всех назвал. — И многозначительно добавил: — Помощь следствию в глазах государя тебе зачтется как смягчающее вину обстоятельство.

Уйма загадочных слов окончательно ввела Шуйского в ступор. Он поморгал подслеповатыми глазками и, когда расторопный служка вернулся со всеми письменными принадлежностями, без возражений приступил к перечислению. Список он диктовал мне долго, не меньше получаса. Вошли туда и его братья, про которых он поначалу попытался промолчать, и трое Голицыных, и аж четверо Колтовских, и Оболенские, и многочисленные Ростовские, почему-то все с двойными фамилиями — Темкин-Ростовский, Лобанов-Ростовский, — и много-много других, рангом пониже.

Кстати, среднего и мелкого дворянства среди них практически не имелось. Да оно и понятно. Их-то Дмитрий по моему совету вообще освободил от податей. Они и раньше платили их частично, не со всей земли, а теперь и вовсе, потому и не приняли участия в перевороте. А что? Какое нормальное государство станет облагать налогами собственных защитников? У них за свои поместья плата иная — собственная шкура.

Увы, но никого из членов будущего Опекунского совета он не упомянул, а жаль. Надеялся я, что Романов или Мстиславский задействованы в заговоре. Зато отсутствие Власьева и князя Горчакова, председателя Освященного Земского собора всея Руси, порадовало. Не было среди бунтовщиков и князя Пожарского, про которого Шуйский сказал, что тот, может, и согласился бы прийти к нему в терем для откровенного разговора, но, узнав о Лыкове, наотрез отказался. Ну да, у него с этим боярином местнические счеты аж со времен Бориса Годунова, когда и они, и их матери катали доносы друг на друга. Первые — царю, вторые — царице. Получалось, ныне эти счеты спасли Дмитрию Михайловичу жизнь.