Евгений Токтаев - Орлы над пропастью
— Ломиться назад, даже если понтийцев там совсем мало, сейчас бессмысленно. Город взбудоражен. Я уверен, это была провокация, местные вовсе не готовили сопротивление. Если уж действительно их слова о том, что гарнизон отозван царем — правда.
Север подумал и добавил:
— Да, провокация, иначе нам не дали бы уйти, перегородили бы улицы и всех там положили. Однако ублюдки хорошо потрудились, по одному каждый забрал... Если не больше.
Квинт стер пот со лба. Он понемногу приходил в себя, хотя от одной мысли, что его так может выбить из колеи, все еще было не по себе. Никогда прежде такого не случалось.
Никогда?
Перед глазами на одно мгновение мелькнул образ Стакира с палкой.
"Повернись спиной. Я палку брошу — ты отбивай".
И ждет.
"Чего не бросаешь?"
"Ты стой. Брошу".
Сколько он ждал? Долго. Стакир сверлил взглядом затылок. Вот тогда, как толчок теплой ладони в спину...
Забава...
Квинт потряс головой.
— Идем на соединение с Фимбрией. Солнце садится. От города подальше отъедем, разобьем лагерь. Если их мало, в чистом поле к нам не сунутся. Поторапливаться надо. Вперед!
* * *Пес умирал. Он полз, с трудом переставляя лапы, оставляя кровавый след на желтом лиственном ковре. Теряя силы, он полз к своей Хозяйке. Он хотел увидеть ее. В последний раз.
Он знал, что умирает. За левой лопаткой торчала толстая стрела. И совсем близко от ее наконечника билось сердце... Девушка опустилась на колени рядом с псом, провела ладонями по густому серо-бурому меху. Пальцы коснулись липкой горячей влаги. Девушка поднесла ладони к лицу. Кровь.
"Весулк, малыш, что с тобой сделали..." — ее голос дрожал, по щеке пробежала светлая полоска.
Весулк, Добрый Волк, как она называла его, положил голову на колени Хозяйке. Сразу стало спокойно. Даже боль отступила. Он почти не чувствовал своего тела. Короткая дрожь временами пробегала по слабеющим мышцам. Ему, почему-то, было холодно. От этого холода не спасал даже густой мех, отросший в преддверии зимы.
Она гладила его по голове и беззвучно плакала. Он не забыл ее. Не забыл, как она кормила его, маленького щенка, такого маленького и слабого, не умеющего самостоятельно есть. Он всегда возвращался. Он вернулся и сейчас. Чтобы умереть у нее на руках...
Облако было похоже на большого пса. Зверь лежал, уронив голову на передние лапы, а над ним склонилась светловолосая девушка в длинной белой рубахе, перехваченной тонким пояском. Девушку Квинт дорисовал мысленно, а затем она ожила. Немигающим взором Квинт смотрел в небо, наблюдая, как она притянула морду пса к своему лицу и поцеловала в нос. Пес лизнул ее мокрую от слез щеку, голова его клонилась. Девушка положила ее себе на колени и начала гладить, словно баюкая. Пес упокоенно вздохнул и закрыл глаза. Бок его вздымался все реже.
Почему-то мелькнула мысль: "Какая у нее маленькая ладошка".
Солнце клонилось к закату, разливая по небу охру и превращая высокие кучевые облака в глыбы розового мрамора, светящиеся изнутри. Посреди раскинувшейся внизу бухты, на зыбкой границе переливающейся золотом солнечной дорожки, маячила одинокая рыбачья лодка. Трещали цикады. Что-то крупное прогудело над ухом, уселось в волосах. Квинт мотнул головой, прогоняя незваного гостя, машинально сорвал сухую травину и сунул ее кончик в рот.
Облако медленно таяло в вышине, теряя сходство со зверем. На востоке небосвод темнел, приобретая фиолетовый оттенок. Пламя костра весело заплясало, добравшись до сухой, жарко горящей древесины. Невысокая, кривотелая сосна давно уже была мертва, но цепкие корни так жадно цеплялись за каменистую почву, что никакие ветры, гуляющие над морем, не смогли ее свалить. Свалил топор, и теперь она жарко трещала, порождая игру света и тени в стремительно сгущающихся сумерках.
Префект сел и привалился спиной к большому валуну, подложив шерстяной плащ под спину. Достал из лежавшей рядом кожаной сумки комок воска и пару чисто оструганных и разнообразно заточенных деревянных планок. Покатал воск в руках, разогревая. Его пальцы, привычные к такой работе, быстро превращали бесформенный комок в грубое изображение сидящей девушки с псом, положившим голову ей на колени. До завершения фигурке еще далеко, но Квинт уверенными движениями добавлял все новые детали. Отставив работу чуть в сторону, он рассмотрел ее, слегка покусывая при этом губу, и аккуратно, стараясь не помять, убрал обратно в мешок. Немного затекла спина. Не вставая, Квинт потянулся до легкого хруста в суставах, устроился поудобнее, и закрыл глаза.
С детства он видел удивительное в обыденном. "У тебя душа художника", — говорил Стакир. Ему можно верить. Но Стакир не знал, что фантазии юного Квинта, воплощенные в податливом воске или грубой глине — лишь блеклое воспоминание о снах, что приходили изредка и столь сильно отличались от обычного беспорядочного калейдоскопа образов, что видят многие люди, когда Морфей властвует над их разумом.
Он видел себя, заключенным в каменное кольцо. Огромное на вид, на деле оно оказывалось невероятно тесным, как оковы, сжимающие горло... В его руках меч и за каждым его взмахом неотрывно следят тысячи глаз. Десятки тысяч.
Он видел людей, не знакомых ему, их лица скрыты под бронзовыми масками. Они хлопали его по плечам, чему-то смеялись, жали руки. И такие же маски, неотличимые, пытались его убить.
Поначалу и в мыслях не было беспокоиться из-за подобных видений. Капуя, Нола, Неаполь, Помпеи — повсюду здесь лучшие школы гладиаторов. Сказать отцу или братьям, что видел себя во сне на арене — посмеются, но не удивятся. Чего уж тут удивительного, любой подросток отождествляет себя с могучим Гераклом, бойцом ланисты Вентидия, всеобщим любимцем и многократным победителем всех, без исключения, Игр. "Морфей дает то, что ты хочешь, даже если ты об этом не думаешь". Да он и не спорил. Морфей дает. Один и тот же сон, раз за разом? Он не говорил родителям, дабы не подумали, что сын спятил. Вообще никому не говорил, даже Стакиру.
Однажды, проснувшись посреди ночи, он долго сидел на постели в темноте, мучительно пытаясь вспомнить лицо, увиденное во сне. Незнакомое женское лицо, представшее в таких деталях, что ему захотелось сохранить это видение, превратить в нечто материальное. Он попытался воспроизвести его в воске, но вновь и вновь терпел неудачу, ибо не обладал талантами Стакира.
После одного из таких снов, наутро, Квинт смог, наконец, отразить эту дурацкую палку, что Стакир кидал ему в спину, добиваясь чего-то, оному ему ведомого. Квинт словно увидел себя со стороны...
"А что ты делаешь?"
"Фигурку".
"Да? А что это будет?"
"Конек. Скакал долго. Устал, отдохнуть прилег".
"Дай посмотреть. Красивый. Ты его из воска слепил?"
"Да".
"Жалко. Воск непрочный".
"Непрочный. Медь прочная"
"Из меди сделаешь? Хочу! А как из меди-то? Ее руками так не помнешь?"
"Опока будет. Вот такая".
"Ящик без дна? А фигурка внутри?"
"Да. Земля вокруг. Медь вот сюда лить. Остынет, достану".
"А фигурка куда денется?"
"Воск растает. Будет медь".
"Ты кузнец?"
"Кузнец".
"Раб?"
"Раб".
"А кто твой хозяин?"
"Ты. Твой отец".
"Я тебя раньше не видел. Тебя недавно купили? Как тебя зовут?"
"Как хотят, так и зовут. И ты, как хочешь, зови".
Его звали Стакир. Ему было около двадцати трех лет, когда он появился в имении Марка Севера. Отец купил его на рынке в Неаполе, заплатив приличную сумму в полторы тысячи денариев. Кузнец Афраний, которому подбирали помощника вместо умершего недавно от болезни раба, осмотрев, ощупав молодого парня, и перекинувшись с ним несколькими фразами, сказал Марку, что за этого денег лучше не пожалеть. Отец и Афраний общались с рабом на греческом, ибо тот почти не знал латынь. Греческий язык не был ему родным, но раб прекрасно владел им, да и латыни быстро учился, обладая большими способностями к языкам. И это был только один из его талантов.
Стакир стал трудиться в кузнице и вскоре Афраний заметил, что парень может гораздо больше, чем быть на подхвате, выполняя самую простую и грубую работу. Кузнец был уже стар. Бывший раб еще отца теперешнего главы фамилии, а ныне вольноотпущенник, присоединивший к своему личному имени, родовое имя бывшего хозяина, Север Афраний давно подыскивал себе ученика. Он нашел его в этом задумчивом парне из очень далеких краев, где замерзает море. Вскоре оказалось, что старик, всю жизнь работавший лишь на обеспечение семьи Северов и их рабов необходимыми инструментами и утварью, почти ничего не может преподать ученику. Наоборот, молодой ученик способен поучить старого мастера. Семья Северов впервые смогла выставить на продажу на рынках Капуи и Беневента кузнечные изделия. Простые и обыденные, вроде медных котлов, но таких, при виде которых знатоки восторженно цокали языками.
